костей. Внутри повозки демон пожирал еще живого Норихиру. Когда подбежали Сэймей и Хиромаса, повозка уже была на середине перекрестка с Третьей улицей. И тут горящая повозка исчезла. И после исчезновения повозки в центре перекрестка Большой дороги Феникса и Третьей улицы осталось лежать лишь обезглавленное тело Норихиры.
— Норихира… — тихо прошептал Хиромаса.
У ног Хиромасы лежало окровавленное тело Норихиры. С неба на него лился белый лунный свет.
5
Представь: я запрягу печаль.
Так что же за сердце привезет
Повозка редкого гостя?
На коленях сидящего на веранде Сэймея лежало письмо со стихотворением, полученное Хиромасой. Напротив сидел Хиромаса.
Солнце поздней осени заливало сиянием сад. Под холодным дождем последних нескольких дней сад совсем полинял. Осень надвигалась, и сад ждал первого инея.
— Слышишь, Сэймей? Сегодня ночью! — серьезно сказал Хиромаса.
А Сэймей словно думая о чем то, то смотрел на письмо, то обращал взгляд в сад.
— Я же потому и пришел, я тебе объяснил, — сказал Хиромаса.
Из-за действий Норихиры прошлой ночью о происшествии с повозкой и демоном стало известно императору.
— Дурак Норихира. Нет, чтобы поручить это дело нам с тобой, Сэймей, а самому спокойно спать! Так он взял подручных и сам пошел изгонять демонов. Изгнал! Самого его демон сожрал. — бурчал Хиромаса. Его сегодня утром вызвали к императору и расспрашивали вместе со слугами Норихиры. По правилам Сэймея тоже вызывали, но никто не знал, где он. В его доме нашли нескольких слов, а самого Сэймея и духу не было. Тогда было решено, что если послать Хиромасу, то может быть Сэймей обнаружится, и Хиромаса пошел в дом Сэймея. Когда Хиромаса шел к Сэймею, он размышлял по дороге, что кто бы там ни пошел, если человека нет дома, то значит нет, но когда он пришел, оказалось, что Сэймей дома.
— Ты все время был дома? — спросил Хиромаса у Сэймея.
— Был. Я тут занимался исследованиями и изучением обстоятельств. Я знаю, что слуги приходили за мной, но не стал обращать на них внимания. Так хлопотно это все…
— А что за исследования?
— Да кое-что хотел узнать о зеркалах…
— О зеркалах?
— Угу.
— А что такое с зеркалами?
— Да ничего, с зеркалами уже все понятно. Я сейчас ломаю голову над императором.
— Над императором?
— Да. С женщиной никакой ошибки быть не может, но… — сказав так, Сэймей сложил руки на груди. Этот разговор произошел, когда Хиромаса только пришел в дом Сэймея, и с тех пор Сэймей почти не открывал рот. Он любовался садом, невпопад кивая словам Хиромасы.
— Вот как, — снова подал голос Сэймей, и кивнул. — Значит, он сказал: ждать повозку этой ночью у ворот Судзакумон, да?
— Ага. Кроме меня, еще двадцать человек верных людей и пять бонз.
— Монахи?
— Их позвали из Тодзи, Восточного храма. Говорят, они будут колдовать для усмирения гневного духа. Уже и подготовка для этого началась.
— Хм-хм.
— Что, буддийские заклинания не помогут?
— Нет, не в этом дело. Скорее всего, не в этом дело. Но есть одна сложность. И еще, окажется, что мы не поняли причину всего происходящего, а так не интересно, правда же?
— Интересно там или нет, а все — сегодня ночью!
— Я понимаю.
— И что, будешь говорить про причины?
— Но ведь я узнаю. Скорее всего.
— Узнаешь? Как?
— Спрошу.
— У кого?
— У императора.
— Но император сказал, что ничего не припоминает по этому поводу.
— А про письмо со стихотворением ты ему говорил?
— Нет пока.
— Ну, тогда я прошу передать тебя кое-что этому типу.
— Какому типу?
— Императору.
— Сэймей, дурак! Ты что же, императора называешь «типом»?! — Хиромаса просто потерял дар речи. — Слушай, Сэймей! Ни перед кем другим кроме меня не говори про императора «этот тип»!
— Но я же сказал только при тебе, — с этими словами Сэймей поднял листок со стихотворением. — Передай это императору. Да, и сорви, когда будешь возвращаться, цветок горечавки. Один. И вложи в письмо. И все вместе передай императору. Скажи, что это на самом деле адресовано ему.
— Императору?
— Да. Перепутали они там. Тебя с императором.
— Почему?
— Расскажу после. Это стихотворение должно положить конец всему. Наверное.
— Я ничегошеньки не понимаю!
— Я тоже не понимаю. Но император поймет. Скорее всего, император начнет тебя расспрашивать. Тогда расскажи все, что тебе известно, ничего не скрывая.
— Хм, — Хиромаса совершенно запутался.
— И вот, если император поймет эту песню, понимаешь? Это существенно. Скажи ему, пожалуйста, что Сэймей, принося глубочайшие извинения за свою бестактность, почтительно просил волосок императора. Если император изволит кивнуть, то ты там этот волосок почтительно прими на сохранение и скажи следующее.
— Что?
— По этому делу я, Хиромаса, и Абэ-но Сэймей сделаем все необходимое. А потому почтительно умоляем сегодня ночью убрать всех людей от ворот Судзакумон.
— Что?
— Короче, пусть всех отошлет, кроме нас с тобой, Хиромаса.
— А такое возможно?
— Если император отрежет волос, ну, тогда я все сделаю. Потому что выйдет, что он мне доверяет.
— А если не получится?
— Тогда есть другой способ. Я думаю, что все будет в порядке. Но если не получится, пошли кого-нибудь из слуг, или пусть кто-нибудь над мостом Модорибаси тихо скажет: «Не получилось», и я тогда об этом узнаю. Тогда я сам пойду во дворец. Если ничего не случится, волоса будет достаточно. Встречаемся перед воротами Судзакумон сегодня ночью перед часом Кабана.
— А сейчас ты что будешь делать?
— Спать, — коротко сказал Сэймей. — Честно говоря, я пока в этом деле разбирался, заинтересовался зеркалами и до недавнего времени исследовал все, связанное с ними, и даже со старыми зеркалами, никакого отношения к нынешнему делу не имеющими. Так что с прошлой ночи я совсем не спал.
Хиромаса с письмом и цветком горечавки покинул дом Сэймея.
6
Перед освещенными неверным лунным светом воротами Судзакумон — воротами Феникса — Сэймей появился, когда час Кабана уже начался.
— Ты опаздываешь, Сэймей! — сказал Хиромаса. Он был в воинском облачении. На боку — меч в ножнах красного лака, и даже лук в руках.
— Извини. Я немножечко проспал.
— Я уж думал, что я буду делать один, если ты не придешь!
— Ну, как? Все хорошо прошло, да? — спросил Сэймей.
Возле ворот никого нет. Если посмотреть вверх, на фоне неба и луны чернеет высокий силуэт ворот Феникса.
— Да. Император, как только изволил посмотреть на цветок горечавки и то стихотворение, вдруг пролил слезы и, закрыв глаза, произнес: «Ах, я и забыл уже о той единственной ночи! Ах, какое же плохое дело сделал я!» И волосы, вот,
