на один день не забывала о господине. Пятнадцать лет все ожидала, что завтра он придет. За это время умерла моя мать. И я, пылая в огне, сгорела. Это было семь дней назад.
— …
— Я так ненавидела, что не могла есть. И тогда я решила, что больше мне жизни нет, и использовала магию. Раз я не смогла увидеть его при жизни, я увидела бы его после смерти. Вот на этом самом месте я и воспользовалась магией.
— Магией зеркал?
— Да. Это зеркало из поколения в поколение передавалось в нашей семье. Его когда-то, когда мой род был высок, получили от императора.
— А две собаки?
— Я убила их, перерезала им горло ножом. Они очень полюбили меня за эти пятнадцать лет, что мы провели вместе… Они не сопротивляясь дались мне в руки. Как их жаль!
Представь: я запрягу печаль.
Так что же за сердце привезет
Повозка редкого гостя?
Сэймей тихо произнес слова из письма и посмотрел на женщину:
— Смысл этой песни мне ясен, но вот смысла приложенного к ней цветка я понять не могу, — сказал Сэймей.
Женщина подняла голову:
— Горечавка — это мое имя, — коротко и ясно ответила она.
— Действительно. Вот в чем было дело! — кивнул Сэймей.
Женщина опустила глаза.
— Когда я получила его прядь, моя ненависть рассеялась, — женщина прижала обеими руками две пряди черных волос к груди. — Мне жаль лишь одного. Того, что я обратилась в столь ужасный облик и забрала жизни неповинных людей… — голос женщины становился все тоньше.
— Большое спасибо, — сказала она и откинулась назад.
Сэймей и Хиромаса приблизились к женщине. В свете факела лежало наполовину сгнившее тело женщины в белом одеянии. Две пряди волос были прижаты к груди. Сэймей и Хиромаса молча смотрели на труп.
— Она наконец-то смогла умереть, — только сказал Хиромаса.
— Да.
— Сэймей, объясни только одно!
— Что?
— Ну, о стихотворении и цветке. Их действительно следовало доставить императору, но…
— Ну да.
— Ты сказал, что нас перепутали. Как ты понял, что письмо по ошибке попало ко мне?
— Из-за сутры.
— Сутры?
— Ты, когда получил письмо, держал в руках только что переписанную императором сутру?
— Да.
— Ну вот, поэтому и перепутали, — сказал Сэймей.
— Вот как, — сказав, Хиромаса внимательно вгляделся в освещенное факелом лицо женщины.
— Демоны — несчастные существа, — коротко сказал Хиромаса.
Лицо женщины наполовину разложилось, но ее губы словно бы улыбались.
Рассказ 6
Сирабикуни
1
Снег идет. Мягкий снег. Ветра нет. Просто с неба падает снег. За распахнутыми настежь дверями виден ночной сад. Заросший сад весь погребен под снегом. Освещения — один огонек, пламя зажженной в комнате свечи. Этот огонек выхватывает ночной сад из тьмы.
Белой тьмы. Выпавший снег словно вбирает в себя слабый свет и, превратив его в сияние холодной белой тьмы, распространяет в ночи неверное свечение.
Падает снег, укрывает и засохшие метелки мисканта, и валериану, и кипарис, и гортензии, и кусты леспедеции. И деревья, и травы, буйствовавшие каждая в свой сезон, все они сейчас погребены под снегом.
Вторая половина месяца Симодзуки.
По солнечно-лунному календарю — ноябрь, по солнечному календарю — декабрь.
Утром шел ледяной дождь, но к полудню он превратился в снег с дождем, а к вечеру стал снегом, и только с наступлением ночи наконец-то стал падать хлопьями.
В комнате на татами стоит жаровня, в ней красные угли потрескивают, словно ломаются тоненькие иголочки. По сторонам жаровни сидят двое мужчин. Оба сидят, скрестив ноги. В том, что сидит, оставляя сад по левую руку, с первого взгляда можно узнать воина. Он одет в зимнее «носи», повседневное кимоно из плотной ткани и шаровары — сасинуки. В лице этого человека, которому можно дать лет тридцать пять или около того, есть некая миловидность.
Его высокородие Минамото-но Хиромаса-но Асон.
Напротив Хиромасы — не воин. Даже когда он сидит, по нему видно, как он высок. Глаза карие с синим отливом. Волосы — черные. Кожа — белая. У него такие алые губы, что можно подумать, будто просвечивает кровь, текущая внутри. Очень тонкий нос, и вообще, все лицо напоминает иностранца.
Оммёдзи. Абэ-но Сэймей.
Зима, а Сэймей беззаботно облачен всего лишь в тонкое каригину, так же, как и летом.
И пусть они сидят в комнате, но двери-то всегда распахнуты, и из-за этого холодно так же, как и на улице.
Двое пьют саке. Сбоку от жаровни стоит круглый поднос, а на нем валяются несколько опустевших кувшинчиков из под саке. Стоит как следует лишь один кувшинчик. На подносе, кроме того, есть тарелка грубого обжига, а на ней — сушеная рыба. Двое, подливая себе сами, разогревают сушеную рыбу над жаровней и едят ее.
Ветра нет, но двери стоят на распашку. Температура в комнате не отличается от наружной. Двое, лишь изредка обмениваясь словами, подносят к губам саке и смотрят на тихо падающий снег. Когда мягкий снег, снежинка за снежинкой, касается уже лежащего на земле снега, то кажется даже, что слышен тихий, едва слышный шорох.
В этом заснеженном, выглядящим сухим, саду был всего лишь один, все еще цветущий, фиолетовый цветок. Колокольчик. Этот единственный фиолетовый цветок пока еще был виден, все еще не засыпанный окончательно снегом. Но и его цвет, наверное, скоро скроет идущий снег.
— Какой тихий снег…
Это прошептал Хиромаса. Он не отрывал взгляд от заснеженного сада. Похоже было, что слова слетели с его губ просто так, случайно, ни к кому не обращаясь, и тем более не обращаясь к Сэймею.
— Какой легчайший снег… — Сказал Сэймей. И он тоже смотрел в сад.
— А там что виднеется? — Хиромаса спросил о том, на что последние несколько минут глядел не отрываясь, о чем-то фиолетового цвета, видневшемся в снегу. Сэймей, похоже, сразу же понял, что то за вещь, о которой спросил Хиромаса. — Не колокольчик ли?
— Да.
— А разве колокольчики все еще цветут до такой поры?
— Получается, что среди множества цветков есть и те, что цветут, — тихо сказал Сэймей.
— Хмм, — кивнул Хиромаса. — Вот оно как.
— Да, вот так.
— Хм.
— Хм.
Они хмыкнули, и снова настала тишина.
Снег тихо падал с неба.
Сэймей протянул руку к сушеной рыбе, и, взяв пальцами, подставил ее огню в жаровне. Рыбу принес Хиромаса. Он прошел в ворота усадьбы Сэймея уже вечером.
— Надо же, ты и правда пришел, Хиромаса… — так сказал вышедший ему на встречу Сэймей.
— Ты ведь
