А однажды в гостях наш доктор ни с того ни с сего вдруг запел: исполнил под аккордеон русский романс «Накинув плащ». В стародавние слова певец вложил столько души и чувства, что в нашей маленькой компании каждый вообразил себя на месте подгулявшего полуночника… По сей день в ушах моих звучит упоительный голос в сочетании с проникновенной русской мелодией, которые самолично хочется воспроизвести хотя бы на бумаге. Пишу сейчас текст по памяти, в душе же слышится упоительная музыка:
Накинув плащ, с гитарой под полою,К ея окну, прильнув во тьме ночной.Не разбужу ли песней удалоюТревожный сон красавицы младой?
Вот прозвучала последняя нота, певец не спеша снял с груди переливающийся огненным перламутром полноразмерный аккордеон, компания же сидит, не шелохнувшись. Все будто воды в рот набрали. Ну никакой ответной реакции. Потом вдруг шквал, обвал. В едином порыве все дико закричали, заверещали. Женщины бросились обнимать, целовать смущенного певца, приговаривая:
— Зачем же вы, такой-сякой, зарыли преогромнейший талант в землю?
— Ой, да вы же поете почти как Лемешев и не хуже Кобзона.
Чтобы понять значение этих макси-комплиментов, надо иметь в виду следующее: Иловка — сама по себе знаменитость. Село звонкое, в своем роде песенный заповедник. Здесь знают цену и певцам, и музыкантам. Хозяйка дома, выждав момент, церемонно поднесла герою вечера на расшитом рушнике казачью чарку чистого, как слеза младенца, самогона тройной перегонки. Василий Иванович выпил одним махом, глазом не моргнул, не покривился. Затем приложив ладонь к груди, изрек с поклоном:
— Лемешев, Кобзон — все это, конечно, приятно слышать… Но кто бы тогда, дорогие мои земляки и землячки, вас тут лечил?
У этого вечера было продолжение, причем не в узком кругу — на сцене местного Дома культуры.
К Святкам придумали мы художественную программу. На людных местах и на всех перекрестках повесили заманчивые объявления: «Оторвитесь от телевизора! Всех ждем к себе в гости. Будет вечер удивительных сюрпризов».
Первое отделение отдали поэзии. Все, кому хотелось, выходили на сцену и читали стихи, в том числе и собственного сочинения. Второе отделение было чисто музыкальным. Целый час веселили народ гусляры, рожечники, частушечники. Затем учительница математики Анастасия Сергеевна исполнила на пианино сонату Моцарта. На бис сыграла «Лунную сонату» Бетховена. Зал был полнехонек. Сидело и стояло более семисот человек. Никто ни разу не кашлянул, не чихнул.
Все ждали чего-то особенного. И дождались… Из-за кулис на середину сцены вышли доктор и худрук ДК Вера Злобина. На плечах Василия Ивановича была плащ-палатка, из-под полы виднелась гитара. Зал затаил дыхание. Вера объявила номер: «Старинный городской романс в современном звучании». Сама присела неподалеку на стул, изобразив позу очарованной слушательницы.
Будто издалека полетели в переполненный зал струнные аккорды. С минуту звучала только музыка, в какой-то момент к ней присоединился человеческий голос. Волшебное действо, казалось, заняло какие-то считаные секунды. Причем певцу не дали допеть до конца, потребовали повтора. Что и было без каприза исполнено.
Тут же на виду у всех ухарь-кудряш преобразился. Под солдатским плащом оказался отлично пригнанный костюм с жилетом, в петлице алая гвоздика. На шее — галстук-бабочка. Вера собственноручно подала Василию Ивановичу аккордеон. На сей раз на сцене возник дуэт. Опять зазвучали романсы: «Ночь тиха», «У калитки»… Всех потрясла народная песня «Ревела буря, гром гремел». Многие не могли скрыть слез, сидели с низко опущенными головами. Сопереживали… Надо сказать, в этом номере примой была Злобина.
К счастью, в моей домашней фонотеке сохранился чудный голос Веры. В звонкой округе Злобиной не было равных. Ее уличное прозвище — Канареечка. Ее в Москву приглашали, в хор Пятницкого. Не дала согласия, сказала: без своего колхоза затоскует и завянет.
О том литературно-музыкальном вечере разговоры долго не стихали. Было намерение: сразу ж после посевной сотворить нечто похожее. А ради повышения статуса брать со зрителей некую плату, чтобы материально поощрять лауреатов. Председатель колхоза выдал в этой связи такую сентенцию: «Негоже путать божий дар с яичницей». Хотя в принципе был не против компенсировать потраченное время на репетиции и гастроли. После дискуссии на расширенном заседании правления решили: лучшим из лучших выдавать в качестве приза двухмесячного поросенка или же по возу ячменной соломы… На выбор.
Из-за неблагоприятных погодных условий сдвинулись сроки уборочной страды, потому второй фестиваль художественной самодеятельности перенесли на осень. А с первым снегом сельский клуб потерял своего песняра В. И. Колесникова. Иловского главврача перевели в Алексеевку на ту же должность, но уже районного масштаба. Зато у нас был свой человек в райцентре, в то же время местное сельское общество понесло невосполнимую потерю. Будто яркая звезда исчезла с небосвода.
Да вскоре и в моей судьбе произошла перемена слагаемых. Важные дела позвали в Москву. Добровольная ссылка закончилась. Но с Иловкой связь поддерживал.
Однажды нашел в почтовом ящике конверт без обратного адреса. А на листе — каракули. С первой же строки понял: писала тетушка Екатерина Ильинична.
«С горячим приветом и наилучшими пожеланиями… Сразу ж сообщаю скорбящую новость. Вся Иловка плачет и куксится. Неделю назад колхоз проводил на тот свет свою канареечку, Веру Павловпу Злобину. Закрылись ее ясные глазоньки 12 февраля. Вот она какая наша бабская участь, усю жизню ходим босыми ногами по лезвию ножа».
Собиралась Верочка в очередной декретный отпуск, уже и заявление подала в контору. Да вдруг животом занедюжила. Доставили больную в Алексеевку, вызвали в приемный покой самого Колесникова. Поставил диагноз с первого же погляда: аппендицит. И прямиком на хирургический стол! Только прикоснулись, он возьми и лопни под ножом. Тут же и выяснилось, что баба-то не пустая, имеет пять с половиной месяцев беременности… Вот так-то в одном чреве сошлось божественное и гадское. Верочка померла при полном сознании.
«Пишу письмо, слезы ливмя льются. Лежала канареичка в гробу будто живая, с улыбочкою в уголках красивых губ. Казалось, вот-вот встанет на свои резвые ножки. Она же никогда медленно не ходила, все бегом да летом.
Вы зовете меня в Москву. На дорогу и на гостинцы денег хватит, да боюсь в столице потеряться. А за приглашение спасибочко. Жду ответа с нетерпением. Ваша тетя Катя».
Вину за неудачную операцию Колесников принял на себя. Самолично подал рапорт об отставке. Какое-то время работал рядовым врачом в поликлинике, да вдруг куда-то сгинул. Говорили, что совсем из области уехал, о чем в районе искренне сожалели. Впрочем, всякий врач сам себе судья, и по обстоятельствам сам себе выносит приговор.
С Василием Ивановичем были мы не то чтоб дружны, однако общались часто. Предметом разговоров были вопросы сугубо житейские, а также хозяйственные, экономические (о делах окружающих колхозов). При этом была исключена медицинская тема. Да и без того наши посиделки затягивались иной раз до полуночи. Горячо спорили о литературе. Из современных писателей доктор особо чтил Евгения Ивановича Носова. Бывал в его доме и на даче под Курском. Внимательно пролистал я свои дневниковые записи того периода (тетрадь большого формата, в 96 страниц), но не обнаружил хотя бы упоминания о больничных буднях. Лишь однажды — без всякой связи со своей профессиональной деятельностью — Колесников обронил: «У каждого хирурга за плечами свое маленькое кладбище». (Иловский дневник, запись от 12 марта 1971 года). А в записной книжке, датированной все тем же годом, закавычена фраза: «Медик должен жить по божественным заповедям, хотя в душе своей он честный атеист (В. И. К.)». Мысль, достойная быть отчеканенной на скрижалях. Впрочем, положа руку на сердце, надо сказать: жрецы — самого демократичного и самого бескорыстного олимпийца Гиппократа — всегда так жили и работали. Хотя в глубине души оставались материалистами, а то и коммунистами беспартийными!
Тут вспомнил я о своей сокласснице Проданюк. После окончания школы в райцентре учились мы с Людмилой в столице Молдавии, но в разных вузах. Я вознамерился стать журналистом, Людмила поступила в мединститут. По окончании получила направление в глубинку, в сельскую больницу. Встретились мы лет через двадцать, в Москве. Моя одноклассница карьеры не сделала: как была, так и осталась терапевтом широкого профиля. При этом не жалела для своих пациентов ни сил, ни времени, ни душевного огня. Новоприезжей провинциалке Моссовет выделил жилье в коммунальной квартире. Людмила Дмитриевна стала полноправной москвичкой. Общественность столицы высоко вознесла участкового доктора, портрет ее красовался на районной Доске почета. Пожалуй, и орден заслужила б, жаль, круто переменились в стране устои, порядки.
