В Комитет госбезопасности обращаться не пришлось. В милиции хранились досье как на самого Тамаза Броладзе, так и на его сына Тамаза Тамазовича – «маленького Тамаза», а также человек на тридцать их подручных.
Серго начал читать первое досье – на отца.
Тамаза Броладзе впервые арестовали в 1949 году за торговлю на черном рынке станками, украденными с государственного завода, где он тогда работал. Но до суда дело не дошло – обвинения отпали. С тех пор официально он нигде не работал, что само по себе являлось крамолой, но никто не предъявлял ему обвинений в тунеядстве. Никогда не предъявляли ему обвинений и в каких-либо других преступлениях.
Сына его арестовали в 1979 году, в возрасте двадцати лет, по обвинению в изнасиловании. Еще до суда прокурор, который вел его дело, погиб в автомобильной катастрофе, но его заместитель, круглосуточно охраняемый милицией, довел дело до конца и добился, что Тамаза Тамазовича посадили на три года в исправительно-трудовой лагерь строгого режима. Однако уже через год с небольшим он оказался на свободе. И ему тоже больше никогда никаких обвинений не предъявляли.
Чантурия откинулся на спинку стула и долго тянул чай.
– Нашел что-нибудь? – спросил его Ираклий, сидевший за своим рабочим столом в другом конце кабинета.
– Не похоже, чтобы за ними числились дела, достойные паханов мафии.
– Тебе нигде не найти отпечатков пальцев старого Тамаза. Он хитрющий лис. А вот сынок его… – Ираклий пожал плечами. – Всю практическую работу делают рядовые члены мафии. Это как в партии. Дай-ка мне позвонить одному из моих людей, занимающихся организованной преступностью, – предложил Ираклий. – Может, он знает кое-что, чего нет в досье.
Этим сотрудником был Михаил Кавтарадзе, старший оперуполномоченный, приближающийся к пенсионному возрасту.
– Броладзе? – переспросил он. – Нет, в его деле многого не найти. Старый Тамаз не любит, чтобы на него хранились какие-то документы.
– А как насчет той кражи станков в 1949 году?
– А никак. Старый Тамаз замешан только в их продаже. Тогда он только начинал. Думаю, он продавал станки, потому что они плохо лежали: директор завода сам участвовал в этом деле. Впрочем, по-настоящему он начал свое дело с цветов. Покупал их, а не крал.
– С цветов? – не понял Чантурия.
– Ну да, с цветов. Старый Тамаз начинал работать водителем грузовика на том самом заводе. Говорят, он доставлял на своем грузовике станки на Украину. Пять дней туда и обратно, десять, если сломается что-то. Ну, а он управлялся за пару дней, устраивал «поломку», договариваясь с мастерской, которая составляла фиктивную ведомость на ремонт, возвращался назад, закупал полный кузов цветов и гнал грузовик в Москву, где распродавал цветы всего за один день прямо на стоянке автомашин около дома, где останавливался. Зимой цветы в Москве дороже золота – ну да вы знаете. К тому же их легче загнать, чем станки. Домой он возвращался в срок, с полными карманами денег. Крутя баранку целых десять лет, он не заработал бы столько, сколько за одну такую ездку. Через несколько лет на него работали все шофера в Грузии – даже те, кого в КГБ считали своими. В госбезопасности любят вербовать шоферов: они хорошие источники информации. Ну, вы-то об этом лучше нас знаете. До сих пор грузовые перевозки – его главный бизнес, в Грузии ничто с места не двинется без ведома Тамаза Броладзе.
– А как бы с ним встретиться? – поинтересовался Чантурия.
Прежде чем ответить, Кавтарадзе несколько секунд разглядывал Серго оценивающим взглядом.
– Он, может, и ответит на приглашение КГБ, – наконец произнес Кавтарадзе, – но не думаю, что будет разговаривать с кем-то из нас, присутствующих.
– Мне не хотелось бы посвящать в свои дела местное управление КГБ. Они носят специфический характер, их разматывает Москва.
Чантурия умышленно говорил неправду, потому что не знал Кавтарадзе. Он заметил настороженность в его глазах. Кавтарадзе был грузин, а кто знает, чья возьмет в конфликте Грузии с Москвой? Впервые Серго прочувствовал на собственной шкуре, что могут думать о нем русские, с которыми он работает рука об руку.
– Единственное, что можно сделать, – найти кого-то, кто знает старого Тамаза, – предложил Кантарадзе. – Нужно найти посредника, которому он доверял бы. Кого-нибудь, у кого есть друзья на той стороне. Но я не знаю никого подходящего.
– В делах говорится, что его сын мотал срок в лагерях.
– А-а, это! Да, – Кавтарадзе пожал плечами. – Но, в общем-то, не за преступление – так, за изнасилование. Нетрудно было догадаться, на что он намекал: «Вы же должны понимать: парень был совсем молодым».
– Возможно, я и знаю человека, у кого есть друзья на той стороне, – подумав, ответил Чантурия.
– 24 —
Понедельник, 10 апреля 1989 года,
3 часа дня,
Дома у Микадзе
Георгий Микадзе сидел на балконе своей квартиры в центре старого Тбилиси, на скамье, обтянутой потертым зеленым бархатом. Полностью изолированный балкон являлся как бы продолжением квартиры, он немного выступал и нависал над улицей. Скамья занимала почти весь балкон, внутри обшитый темным мореным дубом, инкрустированным извилистым абстрактным узором. По бокам балкона были узкие окна, через которые просматривались оба конца тесной улочки.
Георгий сидел, опираясь на трость, изредка поворачиваясь, чтобы взглянуть на улицу, будто ожидая кого-то. Напротив него в тяжелом резном кресле сидел, утонув в нем, Серго Чантурия.
– Империи никогда ничему не учились, Серго, – говорил Микадзе. Иногда даже кажется, что они не способны усваивать уроки. Прежде в них были голодные забастовки, теперь революция. – Не дели шкуру неубитого медведя, – заметил Чантурия. – Союз так просто не рухнет.
Георгий лишь рассмеялся:
– Вай, революция здесь действительно пока не произошла, не произошла сегодня. Возможно, ее не будет и в этом году. Но уже слышна ее поступь.
– Если так, то вы ускорили ее приближение.
– Маслом каши не испортишь, – заметил Георгий. – Что ж, если ускорил, тогда, надеюсь, достиг того, чего хотел. Но вот в чем вопрос: какой она будет, эта революция? Придет ли свобода или же лишь сменятся правители?
– А вас не беспокоит, что кто-то может запомнить ваше имя и вашу роль во всех этих событиях?
– Некогда я беспокоился по этому поводу. А теперь я уже ничего не боюсь.
– На этот раз вы можете и не выжить в заключении.
– Я знаю, что выдержу любые лагеря, Серго.
– Извините меня, Георгий Георгиевич, что я ничего не сделал, чтобы вызволить вас из лагеря.
Старый битый человек лишь улыбнулся:
– Ты, лейтенант КГБ? А ты ничего и сделать-то не мог. Все было бы впустую. Возможно, только повредил бы своей карьере.
– Все равно мне следовало попытаться. Разве часто выпадает в жизни шанс сделать что-то правильное, нужное? Такой шанс упускать не следует.
– Шанс, Серго, выпадает, считай, каждый день. Просто мы не всегда можем его увидеть, распознать.
Чантурия задумался над его словами, а потом попросил:
– Мне нужна ваша помощь в одном деле.
На лице старого человека засветилась добрая, теплая улыбка.
– Если могу помочь – помогу.
– Я хочу переговорить с одним человеком, который сидел… несколько лет назад.
Чантурия произнес просьбу с некоторым колебанием. Он считал неудобным просить об этом Георгия, проведшего немало лет в лагере. Серго не хотелось напоминать ему о том времени, когда он находился в заключении.
– Он не политический, – произнес Чантурия с видимым усилием. – Но все же, может, вы знаете кого-то, кто знает еще кого-то, кто знает его…
– А кто он такой?
– Сын Тамаза Броладзе. Микадзе только улыбнулся:
– Тамаз Тамазович? Весьма вероятно, что ты повидаешься с ним, Серго.
– Вы что, знаете кого-то из его знакомых?
– А он сидел со мной несколько недель в одной камере.
– Как же так случилось? Я что-то не слышал, чтобы его обвиняли в политических преступлениях.
Уголовники обычно не сидели вместе с политзаключенными, чтобы те не оказывали бы на них разлагающего влияния.
– Нет, он не был политическим заключенным. Но пока прокурор стряпал дело против меня, я сидел до суда в местной тюрьме, в Тбилиси, – он рассмеялся. – Процесс, надо сказать, был интересным: я просидел под стражей целый год в ожидании суда, а он длился всего полчаса. Так вот, в мою камеру подсадили молодого Тамаза, который тоже ждал суда. Просидел он всего несколько недель, а потом его перевели. Суд над ним затянулся на целый день. Дело, без всякого сомнения, было очень сложным. Его обвиняли в изнасиловании некой молодой особы, а он наотрез отрицал это. Она была женщиной с далеко не безупречной репутацией, а если говорить прямо – известной проституткой. И все же его признали виновным, но дали небольшой срок. Тамаз Тамазович говорил мне: истинная причина заключалась в том, что он находился в слишком теплых отношениях с одной девушкой, другого поля ягодкой – дочерью секретаря райкома партии. Ее отец счел, что Тамаз – неподходящая пара для нее.
