– Я не могу не верить тебе, сестра! Но и не могу поверить в то, что ты рассказываешь. Похоже, что против нашего повелителя, доброго, мудрого и милосердного халифа Гарун-аль-Рашида, затевается целый заговор.
– Ох, сестра, мы с Иланой думаем об этом весь сегодняшний день… И ничего придумать не можем. Должно быть, это в наших с ней мозгах наступило временное помутнение. Мы потому и пришли к тебе, добрая наша Зульфия, что одна лишь ты в силах разобраться во всей этой странной истории.
Затихли шаги двух девушек в полутьме гарема. Но не сдвинулась с места Зульфия. Вновь и вновь вспоминала она странный рассказ, пытаясь найти во всем этом какие-то общие черты, силясь понять, что же скрывается за таким внезапным и полным преображением их прекрасного повелителя.
Вскоре все завершилось. Ушли убитые горем родные несчастной Джамили, сел в богатый паланкин халиф, поднялась в седла личная гвардия Гарун-аль-Рашида. Вскоре за процессией закрылись дворцовые ворота. Все стихло в вечном несмолкающем городе.
И тогда к халифу подошел Муслим, его верный раб, преданный Гарун-аль-Рашиду более, чем может быть предан человеку его пес.
– Великий халиф, – едва слышно произнес он. – По дворцу ходят странные слухи: глупые наложницы решили, что тебя убили, а на твое место поставили другого, подставного безголового шута.
– О Аллах, они и дня не могут прожить без своих глупых распрей… Но я ждал этого, друг мой. Прошу тебя, сделай так, чтобы в Большом зале для приемов собрались все, кто вчера с почтением встречал того дурачка, что мы посадили на наш трон, дабы всласть повеселиться. Да приведи этих болтливых дурочек. Они, сами того не ведая, сделали то, на что не мог решиться я сам… Столь долго не мог решиться. Собери всех в тот час, когда окончится вечерняя молитва.
– Слушаю и повинуюсь, о великий халиф!
Свиток двадцать третий
Закончилась вечерняя молитва, и вскоре в Большом зале для приемов начали сходиться обитатели халифского дворца. Пришли мудрецы дивана со своими советниками и писарями, главный повар с поварятами, слугами и управителями кладовых; неторопливой походкой, лопаясь от гордости, в зал вошел Джалал ад-Дин, главный постельничий. Следом за ним в зале приемов появился и новый главный евнух, за которым цепочкой потянулись укутанные в темные накидки обитательницы Нижнего сада. Зал постепенно заполнялся. Пустовало лишь возвышение, откуда обычно великий халиф взирал на иноземных гостей.
Шли минуты. Снедаемые недоумением сановники стали вести между собой чуть слышные разговоры; шум нарастал и вскоре перерос в равномерный гул. Стали слышны даже отдельные женские голоса. Никто уже не смотрел на возвышение, никто не ожидал, затаив дыхание, того мига, когда великий халиф бросит лишь на него одного благосклонный взгляд.
Когда же заговорил халиф, незаметно появившийся в зале, это оказалось для многих настоящим ударом. Ибо ожидание приговора порой куда страшнее, но и куда привычнее, чем сам приговор.
– О мои сановники и царедворцы! Ближайшие и довереннейшие мои подданные! Дошли до меня удивительные слухи, коими полнится дворец. Умные мои и нежные наложницы полны уверенности, что меня сменил на троне подставной человек и что это враги мои посадили на престол марионетку для того, чтобы, оставаясь невидимыми, управлять великим городом и великой страной. Говорят также, что меня голым, без гроша и даже нательной рубахи выбросили за городскую стену, дабы познал я смерть мучительную. Эти слухи позабавили мое величество. Узнав об этом, я навеки преисполнился благодарности к моим чутким наложницам, которые прекрасно разглядели подмену, невзирая на ночную тьму. О прекраснейшие! Для вас одних осталась тайной моя веселая придумка, которая развлекла всех, вас же оставив в тягостном недоумении. Как видите, я жив и невредим.
– О счастье! – фальцетом воскликнул главный евнух.
Среди женщин послышались тихие смешки. Нельзя сказать, что новый управитель гарема был очень уважаем женщинами. Гарун-аль-Рашид улыбнулся, но улыбка эта заставила главного евнуха содрогнуться в ужасном предчувствии.
– О, я согласен со всеми вами. Мы славно повеселились в тот день, когда на мой трон я возвел неопытнейшего из подданных и невежественнейшего из юношей. Сам же я прятался в потайных комнатах и кладовых и оттуда следил за тем, с какими почестями вы встречаете его. И было это зрелище для меня весьма поучительным, ибо узнал я, кто друг мне, а кто лишь притворяется таковым. Но сейчас я хотел бы поблагодарить каждого из вас, ибо всем вместе наша шутка преотлично удалась.
Вздох облегчения вырвался из многих уст, заставив улыбнуться халифа. Визирь Умар, стоявший к нему ближе всех, увидев эту улыбку, с ужасом подумал, что и его дни при дворе великого халифа сочтены.
– А теперь я хочу вознаградить тех, кто оказался этого достоин более остальных. Мудрецам дивана я дарую честь говорить правдиво, не скрывая ни одной мысли и всегда называя вещи своими именами. О да, эта привилегия сначала покажется вам наказанием, но вскоре вы поймете, что честность мудреца состоит именно в том, чтобы не прятаться от мира. Эта привилегия даруется каждому из вас, всем вашим советникам, их слугам и писарям во веки веков.
Молчанием были встречены эти слова халифа. Ибо старшие давно уже не говорили правды, научившись скрывать ее, не говоря, впрочем, ни слова лжи. Те, кто лишь недавно присоединился к сонму мудрейших, были ошарашены подобной милостью и даже напуганы ею.
– Благодарю я своего постельничего, умнейшего Джалал ад-Дина, подарившего нам замечательное зрелище. В благодарность за это уважаемый Джалал ад-Дин будет щедро вознагражден. Я жалую ему весь свой гардероб до последней нательной рубахи и приказываю впредь надевать только это платье. И да будет так во все дни, которые он проведет во дворце и вне оного.
Плечи постельничего широко расправились, но тут же поникли: о, эта великая милость оказалась отличной местью, ибо означала, что впредь он, достойный и уважаемый Джалал ад-Дин, должен ходить голым – халиф-то, как бы высок он ни был, все же на голову ниже гиганта нубийца Джалал ад-Дина. «В отставку, – прошипел Джалал ад-Дин. – Я подам в отставку уже сегодня!»
– Преисполнен я и великой благодарности своему главному повару. Яства, что подал он к столу моего доверенного человека, были превосходны. Я награждаю этого воистину необыкновенного мастера золотой дзезвой и приказываю, чтобы, начиная с сегодняшнего дня, он пробовал каждое блюдо, подаваемое мне на стол, лично.
О, такого унижения не смог бы вытерпеть никто! Главный повар покраснел, словно обваренный омар. «Я не останусь здесь более одной минуты! Я немедленно покину это место, где меня прилюдно ославили отравителем…»
– Кроме того, о мои добрые сановники, я нижайше кланяюсь своему главному евнуху. Моя благодарность воистину безгранична. И потому я награждаю его высшей наградой нашей прекрасной страны – Орденом Льва. Ибо только человек с львиным сердцем, человек безмерной отваги может каждый день посещать мой гарем и при этом оставаться в здравом уме и доброй памяти.
О да, это была истинная награда. Ибо она давала пожизненную пенсию, выплачиваемую владельцу награды и его семье в течение сотни лет. Давала она и почести, сравнимые с почестями, которыми встречают самого владыку. Не давала она лишь одного – возможности быть независимым, ибо все кавалеры Ордена Льва должны были присутствовать в стенах дворца денно и нощно. Ведь в истинных героях может возникнуть надобность в любой момент!
– Ну что ж, добрые мои сановники! Без заслуженной награды пока остается лишь мой визирь, достойнейший Умар. Человек, без которого вся эта придумка не была бы столь забавной. Ему, единственному, кто все и всегда знает совершенно точно, кто никогда и ни в чем не ошибается, кто передает мои повеления безошибочно и полно, я дарую грамотного раба. Пусть этот раб следует за визирем по пятам, записывая как каждое мое повеление, так и каждое слово, изреченное достойнейшим Умаром, дабы ничто из великой истины, единственным владельцем которой является уважаемый Умар, не кануло в веках. Далее, я желаю, чтобы раз в год все эти записи оглашались перед диваном и старейшинами моей великой страны. Приказываю также, чтобы эта привилегия оставалась за уважаемым Умаром и после того, как покинет он свой пост при моем величестве.
Не обманули предчувствия Умара. Ибо он, самовольно решавший, кому следует передавать повеления халифа, а кому можно их не передавать, обманул сам себя. И теперь до конца дней своих был обречен либо вести жизнь, подобную жизни святого, либо сделаться немым.
– Итак, мои добрые друзья! Мне кажется, я не обманул ничьих ожиданий. А теперь я смогу наконец предаться великой скорби, ибо черен сей день моей жизни. И не будет дня чернее, чем этот, когда потерял я и любимую, и немногочисленных друзей.
