– Итак, мои добрые друзья! Мне кажется, я не обманул ничьих ожиданий. А теперь я смогу наконец предаться великой скорби, ибо черен сей день моей жизни. И не будет дня чернее, чем этот, когда потерял я и любимую, и немногочисленных друзей.
О, какая тишина царила в зале, когда уходил халиф! О, сколько бессильной злости клокотало в душах тех, кто почтительно замер в поклоне!
И сколько слез было еще у халифа впереди, но не с кем было ему оплакать свою любовь.
– Позволено ли мне будет дать тебе совет, о правитель?
– Говори, Муслим.
– Ты преподал этим лжецам отличный урок, мой повелитель…
– Увы, Муслим. Этот урок очень быстро забудется. Как забыты в веках уже сотни, тысячи уроков.
– Но ты лишился и повара, и постельничего, и даже визиря.
– Это не беда. У повара был первый помощник. Он сможет стать главным поваром. До своего урока. У постельничего помощников не было, но найти нового будет несложно.
– Но ты лишился и Умара. А он, пусть и лжив, но умен. И мог бы принести много пользы. Особенно теперь…
– Теперь, мой заботливый Муслим, особенно теперь терпеть рядом с собой расчетливую лживую собаку у меня просто нет сил.
– Тогда позволь мне дать тебе один совет.
Гарун-аль-Рашид кивнул. Он понял, что из всего скопища царедворцев, сановников и слуг лишь один этот раб по-настоящему предан ему и действительно желает халифу лишь добра.
– Вспомни достойного Исума из рода собирателей легенд. Это люди честнейшие, преданнейшие и отважные. Наследник этого рода, Абу-Аллам Монте, исходил, кажется, весь мир и видел все, что достойно малейшего внимания. Его мудрость сослужит тебе отличную службу, мой повелитель.
– Да будет так, мой Муслим. Завтра я призову к своему престолу достойного наследника рода Исума.
– И еще одно… Прости, но…
– Говори, Муслим, говори.
– Неразумно тебе запираться в час такой великой скорби одному.
– Но мне не с кем оплакать мою любимую, не с кем даже вспомнить ее.
– Позови женщину, господин, вкуси страсти. И пламя желания поглотит слезы, которые могут сжечь твою душу.
– Странный совет, Муслим. Ты советуешь мне изменить своей любви, своей прекрасной жене, своей Джамиле…
– О нет, великий, я советую тебе лишь не оставаться одному. Даже если ты не взглянешь с вожделением, сможешь хотя бы рассказать о своей любимой. Никто лучше любящего не поймет, сколь велика твоя утрата. Никто лучше не почувствует, сколь больна твоя душа.
– Странный совет, Муслим. Но, должно быть, мудрый. Ибо никто лучше женщины не посочувствует мне. Что ж, приведи ко мне Зульфию. Пусть она и не прекрасна, как цветок, но зато ее душа жива. Лучше нее никому меня не понять.
Свиток двадцать четвертый
Умолк халиф, закончив свой рассказ об обретении и смерти любимой. В комнате воцарилась мертвая тишина. Взгляды их встретились. Зульфия уже не думала о себе. Перед ней был человек, потерявший почти все на свете.
Злясь на себя, халиф никак не мог оторваться от этих золотисто-карих глаз, теплых и сострадающих. Он хотел отвернуться, воспротивиться волшебной власти, которую она так внезапно возымела над ним. Слишком уж он беззащитен сейчас! Так устал, так вымотан болью, что терзает его душу. Ее близость попросту опасна!
– Тебе лучше уйти, – проговорил Гарун-аль-Рашид прерывающимся голосом.
Зульфия не шевельнулась. Он тоже словно окаменел. Снова этот странный трепет в груди, будто кто-то безжалостно сжал его сердце. Ему это не нравится. Чувства возвращались к нему, как возвращается тепло в онемевшие от холода пальцы. Так же колет иголочками… Так же больно… Мучительно больно! Насколько легче отрешиться от всего, держать рвущиеся на свободу чувства под строгим контролем!
Но халиф ясно сознавал, что беззащитен перед Зульфией. И спасения нет! Невероятное напряжение по-прежнему сковывало его. Он не хотел сдаваться чувственной неутолимой потребности, змеиным клубком свернувшейся в животе и сжигавшей душу. Сладостно-горький запах ее притираний изводил его. Руки ныли от страстной потребности коснуться ее.
Он пропал! Пропал, потому что хочет ее! «О моя Джамиля! Я изменяю тебе, сохраняя любовь к тебе в сердце своем!»
Медленно, как во сне, подняв руку, он дотронулся до щеки Зульфии. И поклялся себе не идти дальше, но все же… Пальцы независимо от его воли обвели чувственную линию полных губ. Лицо ангела и рот грешницы…
И сейчас она приоткрыла его в безмолвном призыве, таком соблазнительном… Он захотел откликнуться. Аллах милосердный, как захотел! Уверяя себя, что всего лишь хочет вспомнить вкус поцелуя, халиф склонил голову. Их дыхания смешались, и он понял, что проиграл.
Гарун закрыл глаза и с силой втянул в себя воздух, вступив в последнюю, безнадежную борьбу с желанием подмять под себя Зульфию и ворваться в ее покорное тело. Брать и брать ее, пока боль в душе не исчезнет… Именно это ему оказалось нужным сегодня – покорная женщина.
Такая женщина, как Зульфия, утешение лишь плоти.
– Согрей меня, Зульфия, – хрипло прошептал он, прежде чем накрыл ее губы своими.
Не размыкая объятий, халиф опрокинул Зульфию на роскошную шкуру снежного барса. Она судорожно обхватила его руками, отдавая жар своего тела, мысленно умоляя разделить с ней бремя невероятной горечи и боли.
Он весь дрожал, этот человек с ожесточившейся душой. Зульфия остро ощущала напряженность, сковавшую его тело, и силу, жаждущую вырваться на волю; видела быструю смену противоречивых желаний в его глазах; перед ней было лицо, измученное, искаженное гримасой страдания.
Халиф приподнялся. Широкая ладонь скользнула ей под сорочку. Без единого слова он потянул вверх подол платья, открыв тончайшие нижние шелка. Зульфия так и не поняла, как ему удалось одним махом стянуть все это вместе с туфлями. Еще мгновение – и он придавил ее к полу всей тяжестью своего тела. Губы снова завладели ее ртом в головокружительном поцелуе, опалившем, казалось, самую душу. Тело мгновенно откликнулось на жгучую ласку, загоревшись ответным огнем.
Гарун-аль-Рашид услышал тихий стон, но в эту минуту был слеп и глух ко всему, одержимый стремлением удовлетворить собственную жажду, заглушить боль.
«Только один раз», – пообещал он себе. Только однажды он забудется, поддастся волшебству этой женщины, магии ее нежности и красоты.
Халиф высвободил свою окаменевшую плоть и широко развел ее бедра. Зульфия невольно вздрогнула и застыла, почувствовав его нетерпеливое прикосновение. И, когда он одним мощным движением погрузился в нее, утонув в раскаленных недрах, тихо охнула.
– Тебе больно? – с трудом выговорил халиф.
– Нет, – едва слышно солгала Зульфия и закусила губу, чтобы удержать пронзительный крик, пытаясь свыкнуться с внезапным вторжением горячего орудия страсти, пронзавшего ее, казалось, до самого сердца.
И халиф, видимо, осознав жестокость своей атаки, замер и не двигался, пока тонкая грань между болью и наслаждением не стерлась и желание не стало сотрясать ее тело, пронзая сотнями тончайших молний.
Глаза его горели, как у голодного волка. Зульфия задыхалась, стремясь сама не зная к чему. Все в ней умоляло о завершении; свершались давно забытые грезы. Закрыв глаза, она тихо прерывисто всхлипнула, стараясь еще больше открыться для него.
Халиф скрипнул зубами, из последних сил сдерживаясь, чтобы вновь не наброситься на нее, не взять грубо, быстро, алчно. Стук сердца громом отдавался в ушах. Стоит ему забыться, и он никогда не отпустит ее… И когда охваченная страстью женщина беспомощно пробормотала что-то и забилась под ним, лихорадка, накатывавшая беспощадными волнами, то поднимавшимися, то опадавшими в такт их движениям, обволакивая и унося с собой, достигла пика.
Халиф тонул, проникая все глубже, теряясь в сладострастной бездне. Зарывшись руками в ее волосы, он смял податливые губы Зульфии беспощадным поцелуем, ловя ее тихие безумные стоны. Она на мгновение обмякла под властным напором ненасытного языка. Обезумев от нарастающего наслаждения, она извивалась, металась, выгибалась, царапала ему спину в стремлении достичь заветной выси. Ощутив сладостные короткие тугие сжатия ее ножен вокруг своей нетерпеливой плоти, он уже не мог более сдерживаться и, растеряв все мысли, забыв о клятвах, стал врываться в нее, гонимый жестокой, неумолимой, мрачной потребностью. Наконец перед глазами вспыхнули огненные радуги, и халиф с тихим стоном отчаяния излился в нее. На какой-то кратчайший миг тьма была изгнана из души.
Потом, когда все было кончено, Зульфия прижала его к себе, не позволяя уйти, чувствуя, как трепет пробегает по его коже, как все еще напряжены мышцы, ощущая бившие в лицо короткие всплески дыхания.
И едва он попытался отстраниться, как она сильнее стиснула руки за его спиной, хотя едва не стонала под тяжелым телом, а между бедер чувствовала тупую боль. Такую же, как в сердце…
