ее двери, прислушиваясь ко всем звукам. Очередная страшная ночь в его жизни.
– Ты можешь рассказать мне что угодно, – заверила Сьюзен, жалостливо глядя на него зелеными глазами.
– Я знаю. Так ты… – он прокашлялся, выдавая неловкость, – привезла ее вещи? Была в ее квартире? Там нет ничего странного?
– Нет, там нет ничего странного, – ответила она разочарованным голосом. – Я надеялась обнаружить ее личный дневник, но сомневаюсь, что она стала бы изливать свои мысли на бумагу.
– Ты бы прочла ее дневник?
– Да, прочла бы, – без толики смущения ответила она, заправив русую прядь волос за ухо. Ее тонкие легкие волосы волнами лежали на узких плечах. Челка встопорщилась и торчала в разные стороны, но Сьюзен не озаботилась тем, чтобы поправить ее. – Кира моя подруга, и я хочу знать, что именно с ней творится. Но, как я уже сказала, в ее квартире нет ничего, странного. Здесь, – она похлопала рукой по кожаной сумке на соседнем кресле, – все самое необходимое.
– Спасибо. – Аспен посмотрел на нее с благодарностью, и Сьюзен слабо улыбнулась. В ее взгляде все еще сквозили сочувствие и тревога.
Она видела, что из него постепенно ускользают жизненные силы. Он зарос щетиной и плохо вымыл волосы. Белки налились кровью, обнажая сеточки сосудов, щеки впали, и даже губы были бледными. Он пришел в кафе в футболке шиворот-навыворот, но даже не заметил этого. Как не замечал и всего остального, например, что у самой Сьюзен мешки под глазами, и недавно она оказалась в травмпункте из-за двух сломанных пальцев. Но он был поглощен судьбой другой девушки. Все его мысли занимала только Кира Джеймис-Ллойд.
Домой он вернулся на нервах и так хлопнул входной дверью, что едва не сломал ее.
– Кира? – осторожно позвал он, опуская ее сумку с вещами на пол и выбираясь из обуви. Прислушиваясь к каждому шороху, к звукам, доносящимся из труб и гулу с улицы, он вошел в спальню и затаил дыхание, увидев дверь на балкон распахнутой.
– Ты видел? – Кира выглянула из-за тяжелой бордовой шторы, свисающей до самого пола. Во взгляде – чистое удивление. Аспен отметил, что на ее щеках появился здоровый румянец, и с облегчением выдохнул. Он направился к ней.
– Что именно?
– Там цветы на лестнице.
Какого черта ей понадобилось туда идти?
– Кира. – Аспен бережно взял ее за руки, одна из которых была перебинтована свежей марлевой повязкой, и проникновенно попросил: – Пожалуйста, не выходи наружу.
Она позволила увести себя с балкона только потому, что была в замешательстве.
– Почему? В чем дело?
Она будто ждала нормального объяснения, вроде: «Эй, по городу ходит грипп» или «Кира, началась война, сиди дома». Но он не дал объяснений.
– Кстати, я встретился со Сьюзен, она передала тебе вещи.
Кира, как он и надеялся, тут же отвлеклась и поспешила из комнаты в прихожую. Вернувшись с сумкой, она порылась в ней и сухо констатировала:
– Самое необходимое. О, ты только погляди на это. – Она вытащила наружу что-то длинное и шелковистое и с сарказмом объяснила: – Это твой пеньюар.
– Мой – что?
Аспен присел на край кровати, усиленно притворяясь заинтересованным, чтобы создать видимость, будто в их жизни все как прежде.
Кира выпрямилась и швырнула Аспену черную штуковину. Он поймал ее и приложил к себе.
– Маловато будет.
Кира покачала головой, всем своим видом показывая, что ее умиляет его глупость.
– Скалларк подарила, – коротко пояснила она, подходя к нему и вырывая пеньюар у него из рук. – Чтобы я надела его для тебя.
Аспен посмотрел на черную штуку под другим углом, и когда Кира вернулась к сумке и вновь принялась за исследования, у него созрел план: как угодно отвлечь ее.
– Так примерь.
Кира резко обернулась, решив, что ослышалась. Ведь Аспен ни разу не прикоснулся к ней с тех пор, как она…
С чего бы…
Но его испытующий взгляд, полный немого вызова, отмел все ее сомнения. Кира в один миг очутилась в холодных объятиях страха и предвкушения, и она медленно выпрямилась.
– Что ты имеешь в виду?
– Надень-его-на-свое-тело, – с расстановкой сказал Аспен. – Прямо сейчас.
Уже потом, много лет спустя, Кира скажет ему страшные, жуткие вещи. Она будет обвинять его, бить кулаками по груди, будет пытаться укусить и всячески причинить боль. И кричать: «Ты же хотел отвлечь меня собой! И я включилась в твою игру!»
Но сейчас никто не думал о последствиях, никто не думал о будущем. Это потом Аспен, изнутри истекая кровью, прислонится к стене в ванной, изо всех сил сдерживая слезы. «Как ты можешь любить кого-то, если тебя никто не любит?»
Сейчас он неспешно приблизился, давая Кире привыкнуть к его присутствию. Он ощущал каждый шаг всеми фибрами души, почти дрожал от собственной медлительности. Кира не двигалась, вытянувшись в струнку. Она так крепко сжала пальцы, что кулаки побелели.
– Кира, не бойся.
Она с трудом разлепила пересохшие губы.
– Я и не боюсь.
Боится, будто в первый раз.
Войдя в роль, Аспен совершенно забыл о том, что на Рождество Кира первая приблизилась, первая поцеловала, первая разделась. А сейчас он, как голодная дворняга, собирается наброситься на нее, словно на сахарную косточку. Он опомнился, наклонился и взял ее одеревеневшую руку. Накрыл ее кулак ладонью и нежно сжал.
– Все хорошо. Ничего не будет. Давай закажем чего-нибудь, ладно? Ты голодна?
Он выпустил ее руку и с упавшим сердцем, коря себя за глупость, направился на кухню, но Кира вдруг последовала за ним, выронив из рук подарок Скалларк.
– Аспен… Аспен, погоди, что это было? – Он обернулся, собираясь что-нибудь придумать и отвертеться, но Кира огорошила его совершенно идиотским вопросом: – Ты что, больше не любишь меня?
С чего она, черт возьми, сделала такой вывод?
– Я люблю тебя, – произнес он и громче и четче повторил: – Конечно, я люблю тебя, Кира. Что за…
– Тогда не отворачивайся от меня, будто я шлюха.
Что?
Аспен почувствовал, что его сердце от страха забилось быстрее. Опять начинается. Сейчас Кира уйдет, и ее место займет та, другая. Та, что вопит до рези в горле, кидает в него первыми попавшимися вещами, бьет себя.
– Аспен, не отворачивайся от меня, только не отворачивайся…
Через несколько лет он будет винить себя в том, что убил в Кире любовь и трогательность, измучил ее похотливыми желаниями, превратил их чувства в ничто – но не сейчас. Сейчас он просто хотел ее, а она – его. Он не мог шагнуть назад и позволил ей зарыться в его волосы пальцами. Он позволил ей укусить себя за шею в то место, где была татуировка. Он позволил ей командовать. Аспен не хотел угождать ей. Просто желал, чтобы Кира прекратила плакать. Она прекратила и на мгновение стала счастливой: когда мир накренился, и она сорвала с Аспена рубашку, а затем стянула через голову свою темно-вишневую водолазку под цвет штор в его спальне; когда их вещи упали на пол; когда
