не читал.
– Что вы имеете в виду?
– Он же пользуется наработанной темой. Ничего нового, все одно и то же.
– Конечно, все одно и то же. О чем еще можно писать, когда есть такое?
– Вот тебе и контраргумент, – сказал профессор Ариэль.
Серое небо к середине апреля слегка прояснилось, и оставалось только надеяться, что солнечная погода растопит чувство пустоты внутри меня. Брайан всячески пытался выведать, что меня беспокоит, а я в ответ устраивала ссоры на пустом месте, так что мы скатились в порочный круг препирательств и примирений. Я стала больше учиться, лишь бы скоротать время. До конца семестра оставалось всего три недели, а там уже можно уехать из города.
Как-то вечером мы с Брайаном заказали на вынос китайской еды и сидели у него в постели. Он читал учебник по антропологии, а я держала на коленях «Черного ягненка и серого сокола», но никак не могла сосредоточиться. Время на решение, съезжаться или нет, было уже на исходе. Кошмары все никак не отпускали, и я отталкивала Брайана, хотя в такие моменты нуждалась в нем больше всего.
– Как думаешь, пара должна навеки оставаться вместе? – спросила я.
Брайан посмотрел на меня и настороженно улыбнулся.
– Ты что, опять у кассы женские журналы читала?
Я метнула на него сердитый взгляд, и он промямлил: «Прости».
– Кто-то так и живет, – сказал он. – Мои родители со свадьбы вместе. И твои. В смысле, которые из Гарденвилла…
– Я понимаю, о чем ты.
– Так с чего ты всполошилась? У Ребекки Уэст что-то не ладится?
– Ничего я не всполошилась, – резко ответила я, тем самым доказав обратное. – Просто на следующей неделе надо уже оплатить общежитие. Не знаю, что мне делать.
Брайан захлопнул книгу и подсел поближе ко мне.
– Есть у меня одна мысль.
– Все не так просто.
– Ну снятся тебе кошмары. Будем что-то с этим делать. Может, даже отпустит. Тебя это правда так сильно волнует?
– Волноваться вообще не логично. Никто не решает вдруг осознанно психануть.
– Слушай, у тебя сейчас полно забот. Ты совсем не спишь, а сессия уже на носу. Я все понимаю. Но нельзя же из-за каких-то кошмаров – и всего вот этого – взять и поставить жизнь на паузу.
– Ну да, конечно. Я же все преувеличиваю.
С моей стороны это было нечестно, я знала, но остановиться уже не могла. Мне так надоело сохранять спокойствие перед лицом всех этих огорчений, склок и сумбура. Мне хотелось вывести Брайана на эмоции.
– Может, вообще истерику закатила. Такая вот я истеричка.
– Стой, Ана, я такого не…
– Я знаю. Можешь и не говорить – я же вижу.
Брайан бросил палочки в картонную коробочку с лапшой и встал.
– Знаешь что? Как скажешь. Сколько ни пытаюсь, ты постоянно уходишь в отказ – у меня уже никакого терпения не хватает.
– Мне кажется, нам надо побыть порознь.
Увидев, как он изменился в лице, я тут же пожалела о своих словах.
– Может, просто возьмем перерыв, а потом, через пару недель, все обсудим.
Брайан ничего не ответил.
– Брайан, прости. Правда.
– Ладно. Можешь тогда… – Он кивнул на дверь.
Я вышла из комнаты Брайана и прошла по четырнадцатой улице до самого Гудзона. В водостоке валялась бесхозная ручка, и я тревожно на нее покосилась. Много лет я и не вспоминала о бомбах, замаскированных под всякий хлам, а теперь, глядя на чей-то мусор, даже ждала, что он в любой момент взорвется. Про себя я проклинала Шэрон и ООН, ведь это они разбередили старые раны. По идее, выступление с рассказом о прошлом должно было облегчить мне жизнь, но стало только хуже. А теперь еще и с Брайаном ужасно обошлась и потеряла его.
– Да что с тобой такое?! – крикнула я.
Я дернула кулон, подаренный Брайаном, но цепочка оказалась крепкая и больно впилась в кожу. Расстегнув замочек, я сняла кулон и сжала его в кулаке. Темная река золотилась огнями Манхэттена и Джерси-Сити. Я подумала, не кинуть ли кулон прямо в реку. Если бы я умерла в том лесу, так хотя бы вместе с семьей и знать не знала бы такого глубокого одиночества. Но ведь у меня была Рахела. Я сунула кулон в карман пальто. Не зная, что мне делать дальше, я набрала матери.
Лора ответила заспанным голосом:
– Что такое?
– Блин, прости. На время не смотрю. Разбудила?
– Нет-нет, все в порядке. Что случилось?
– Не знаю. – Голос у меня задрожал.
Лора шептала в трубку ободряющие слова, и я не стала ее прерывать, но знала: ей меня не утешить.
– Я думаю, мне хочется съездить домой.
– Давай я за тобой подъеду?
– Нет. Я про Хорватию.
– Что?
– Просто съезжу на лето.
– Мне кажется, не стоит, милая. Там же опасно.
– Война уже сто лет как кончилась.
– А с Косово всего два года прошло.
– И что мне теперь, всю жизнь скрываться в Гарденвилле?
– Но такая поездка – думаешь, стоит бередить старые раны?
– Бередить? – Я чуть не рассмеялась.
– Я просто не хочу, чтобы ты снова страдала.
– Я и так страдаю. Задолбало уже, с мертвой точки не сдвинуться. Мне никогда не полегчает. Такими темпами.
– Слушай. Ты сейчас сама не своя. Передохни денек, а потом еще раз обсудим…
– Я не спрашиваю разрешения, – отрезала я. – Просто пришли мне мои паспорта.
Я повесила трубку и до боли в ноге пинала ботинком бордюр.
– Прости, – извинилась я перед рекой.
С воды задувал пронизывающий ветер, и я подняла воротник.
У нас в общежитии Натали уже спала, и я тоже забралась в кровать, уставившись на крапчатую плитку навесного потолка. Последний месяц я спала всего по нескольку часов в день, и тела из кошмаров начали посягать и на мое сознание. Не успев даже в сон провалиться, я ощутила на себе прохладную, как резина, плотную кожу, так же явственно, как хлопковую ткань простыней. Я откинула одеяло и встала так резко, что комната перед глазами закружилась.
Подкравшись к столу, я поводила мышкой, экран с гудением очнулся, и Натали перевернулась на другой бок. В мерцании компьютерной подсветки я вырвала листочек из блокнота и написала письмо Луке. Первые строки начала с дежурных приветствий и расспросов о его семье. Написала, что живу в Нью-Йорке, зная, что его это наверняка впечатлит, и что поездка в ООН запустила цепочку событий, из-за которых неизбежно придется вернуться на родину. «Если вкратце, тут никто не знает, кто я, даже я сама, а возвращение домой, по-моему, поможет все расставить по
