наследству, так что вряд ли они переехали. И Луке тоже было некуда деваться: во время учебы студенты жили дома с семьей. Как лучше: сразу к ним зайти, и дело с концом – или сначала съездить в хостел, умыться с дороги? А может, найти телефонную будку и посмотреть по книге, есть ли вообще его родные в списке? Я решила, лучше сразу отправляться на поиски – маловероятно, что после душа в хостеле голова у меня прояснится. Но под тяжестью предчувствия я все больше замедляла шаг. Перспективы окончательно потерять или, наоборот, сойтись лицом к лицу с человеком, который знал меня лучше всех, были в равной степени пугающи.
Когда я наконец-то оказалась у крыльца дома Луки, я так разнервничалась – только и могла, что удержаться и не убежать. Вдруг его убил засевший в подворотне снайпер или он до неузнаваемости обгорел, подорвавшись в парке на мине? Вдруг он затаил на меня злобу за то, что я выбралась? Вдруг мы теперь не сойдемся? Я позвонила в дверь и прислушалась. Шагов я так и не услышала, но тут замок щелкнул, и в отворенную щелку показалась прихожая, по которой я столько раз разносила грязь с улицы, а передо мной стояла миниатюрная женщина в пушистых тапочках и домашнем халате. Бабушка Луки. Мы с Лукой после школы иногда навещали ее в квартирке дальше по улице. Даже в самые тяжелые, голодные месяцы его бабушка умудрялась доставать нам сладости. Но сейчас она как будто постарела, ссутулилась. Под распахнутым халатом у нее были черная блузка и шерстяная юбка, натянутая под обвислые груди. Волосы перевязаны темным платком. Бабушка Луки явно носила траур.
– Baka[8], – случайно вырвалось у меня.
Она оглянула меня, удивленно вскинув брови от такого фамильярного обращения.
– А вы кто?
– Я… эм…
– Мы ничего не покупаем.
Она захлопнула дверь у меня перед носом, и, отступив с крыльца на нижнюю ступеньку, я присела, вся в поту, стараясь не поддаваться панике. В боснийских деревнях, откуда были родом родители Луки, члены семьи могли годами носить траур по умершему близкому, а при особенно печальных обстоятельствах смерти могли и насовсем отречься от цветной одежды. Я скатилась в темные фантазии о том, что сталось с Лукой – может, на мине подорвался или умер от истощения. Я вообразила себе его похороны, маленький надгробный камень над могилкой на Мирогойском.
После этой череды кошмарных грез наяву я вдвойне испугалась, когда передо мной на тротуаре появился Лука. Я аж подскочила, завидев его, когда он еще шел по Илице, и ощутила на себе его взгляд, сначала искренне любопытный, каким рассматривают человека, вшивающегося у твоего дома, а потом более пристальный, когда пытаются кого-то опознать.
Лука стал высоким и широкоплечим, нашей общей детской щуплости как не бывало, но остались и опознавательные черты – густые волосы торчком и все такая же серьезная, сдержанная улыбка. Я пересеклась с ним взглядом в тот самый момент, когда он узнал меня.
– Господи! – воскликнул он.
Мы обнялись, и в его руках почувствовалась непривычная сила. Я смущенно отпрянула, вспомнив, что наверняка пропахла потом и едой из самолета. Расцеловав меня в обе щеки, Лука подхватил мой чемодан и занес его в дом.
Его домашние сидели на кухне – бабушка вязала за столом, мать в переднике разносила тарелки с картошкой, а отец в привычной полицейской форме, забежавший домой на обед, отирал рукой с усов капельки супа.
– Взял бы салфетку, – пожурила его мама Луки.
– Мама, – позвал ее Лука, и все трое обернулись на нас.
Бака воззрилась на меня, недоумевая, что я тут делаю. Лука начал было что-то объяснять, но его мать уже опередила и взяла меня за руки.
– Ана? – спросила она. – Это ты?
– Ja sam[9], – ответила я.
Она тут же заключила меня в удушающие объятия, а папа Луки встал рядом и положил увесистую руку мне на плечо.
– Господи.
– Ана, – задумчиво пробормотала бака, пытаясь вспомнить, кто я такая.
– С возвращением, – поприветствовал меня отец Луки.
– Пойду позвоню, расскажу всем новости, – сказала его мать.
– Минутку, Айла, – я еще ни разу не обращалась к ней по имени, и мы обе очень этому удивились.
– Что такое, милая?
Она положила трубку на место и ободряюще мне улыбнулась. Я хотела было спросить про Петара и Марину. Но она так обрадовалась. Да и все остальные.
– Ничего, – отозвалась я. – Не важно.
Лука затащил чемодан вверх по лестнице, но прошел мимо гостевой спальни, забитой всяким скарбом и занятной коллекцией отслужившей кухонной утвари: надколотой фарфоровой посудой, заржавелыми чугунными сковородками и целой коробкой шумовок.
– Тут теперь бака живет.
Я вспомнила о черной одежде.
– Твой дедушка?
– Его… она еще в трауре.
– Мне жаль.
– Ничего. Такой уж возраст. В смысле, это было ожидаемо.
Меня смерть всегда заставала врасплох, но я сомневалась, что в противном случае от этого кому-то было легче.
– И все-таки, – сказала я. – Как она держится?
– Она у нас крепкая.
Лука и раньше все переносил стоически, но его безразличие по отношению к дедушке выбило меня из колеи. И тут до меня дошло, что он, наверное, уже привык к прощаниям. Он снова подхватил мой багаж, и мы пошли в его комнату. Не считая кровати побольше и компьютера, тут все было по-прежнему.
– Спать можешь здесь. А я лягу внизу.
– Я лучше на диван пойду.
– Ну как скажешь.
– Ты получил мое письмо?
Он открыл нижний ящик стола и достал целую пачку перевязанных резинкой конвертов, подписанных корявым детским почерком.
– А тебе мои не приходили?
Я помотала головой.
– Но это все давнишние. Я в прошлом месяце письмо отправляла – писала, что приеду.
– Ну, мне ничего не… А. У нас же после войны все индексы поменяли. И много улиц переименовали. Может, когда-нибудь и дойдет, они довольно долго сортируют письма, которые не распознал компьютер. А если на конверте не указать «первый класс», вообще черт знает что с ним там сделают. Слушай. А чего ты перестала писать? Вроде бы в девяносто втором?
– Не знаю. Просто испугалась, наверное.
– Что со мной что-то случилось?
– Что ты так и не ответишь, – сказала я, хотя не меньше боялась того, что он мог бы написать в ответ.
На улице, когда мы собрались вокруг стола за домом, все тараторили с такой скоростью, которой я совсем не ожидала. У матери Луки, родом из Герцеговины, было тридцать человек двоюродных сестер и братьев, и она их всех всегда приглашала. Пришла в итоге добрая
