XIV
Ты хороша, от тебя я не требую жизни невинной,Жажду я в горе моем только не знать ничего.К скромности я принуждать не хочу тебя строгим надзором;Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись!Та не порочна еще, кто свою отрицает порочность, —Только признаньем вины женщин пятнается честь.Что за безумие: днем раскрывать, что ночью таится,Громко про все говорить, что совершалось в тиши?Даже блудница и та, отдаваясь кому ни попало,Двери замкнет на засов, чтобы никто не вошел.Ты же зловредной молве разглашаешь свои похожденья, —То есть проступки свои разоблачаешь сама!Благоразумнее будь, подражай хотя бы стыдливым.Честной не будешь, но я в честность поверю твою.Пусть! Живи, как жила, но свое отрицай поведенье,Перед людьми не стыдись скромный вести разговор.Там, где беспутства приют, наслажденьям вовсю предавайся;Если попала туда, смело стыдливость гони.Но лишь оттуда ушла, – да исчезнет и след непотребства.Пусть о пороках твоих знает одна лишь постель!Там – ничего не стыдись, спускай, не стесняясь, сорочкуИ прижимайся бедром смело к мужскому бедру.Там позволяй, чтоб язык проникал в твои алые губы,Пусть там находит любовь тысячи сладких утех,Пусть там речи любви и слова поощренья не молкнут,Пусть там ложе дрожит от сладострастных забав.Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.Внешней стыдливостью пусть опровергается срам…Лги же и людям, и мне; дозволь мне не знать, заблуждаться,Дай мне доверчивым быть, дай наслаждаться глупцу…О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?В спальне твоей почему смята и взрыта постель?Что ты выходишь ко мне растрепанной, но не спросонья?Метку от зуба зачем вижу на шее твоей?Недостает изменять у меня на глазах, откровенно…Чести своей не щадишь – так пощади хоть мою.Ты признаешься во всем – и лишаюсь я чувств, умираю,Каждый раз у меня холод по жилам течет…Да, я люблю, не могу не любить и меж тем ненавижу;Да, иногда я хочу – смерти… но вместе с тобой!Сыска не буду чинить, не буду настаивать, еслиСкрытничать станешь со мной, – будто и нет ничего…Даже, коль я захвачу случайно минуту измены,Если воочию сам свой я увижу позор,Буду потом отрицать, что сам воочию видел,Разувереньям твоим в споре уступят глаза.Трудно ль того победить, кто жаждет быть побежденным!Только сказать не забудь: «Я не виновна», – и всё.Будет довольно тебе трех слов, чтоб выиграть дело:Не оправдает закон, но оправдает судья.
XV
Новых поэтов зови, о мать наслаждений любовных!Меты я крайней достиг в беге элегий своих,Созданных мною, певцом, вскормленным полями пелигнов.Не посрамили меня эти забавы мои.Древних дедовских прав – коль с этим считаться – наследник,Числюсь во всадниках я не из-за воинских бурь.Мантуи слава – Марон[233], Катулл прославил Верону,Будут теперь называть славой пелигнов[234] – меня, —Тех, что свободу свою защищали оружием честнымВ дни, когда Рим трепетал, рати союзной страшась[235].Ныне пришлец, увидав обильного влагой СульмонаСтены, в которых зажат скромный участок земли,Скажет: «Ежели ты даровал нам такого поэта,Как ты ни мал, я тебя все же великим зову».Мальчик чтимый и ты, Аматусия[236], чтимого матерь,С поля прошу моего снять золотые значки.Тирсом суровым своим Лиэй[237] потрясает двурогий,Мне он коней запустить полем пошире велит.Кроткий элегии стих! Игривая Муза, прощайте!После кончины моей труд мой останется жить.
Метаморфозы
Вступление
Ныне хочу рассказать про тела, превращенные в формыНовые. Боги, – ведь вы превращения эти вершили, —Дайте же замыслу ход и мою от начала вселеннойДо наступивших времен непрерывную песнь доведите.
Аполлон и Дафна
Первая Феба любовь – Пенеева Дафна; послал жеДеву не случай слепой, а гнев Купидона жестокий.Как-то Делиец, тогда над змеем победою гордый,Видел, как мальчик свой лук, тетиву натянув, выгибает.«Что тебе, резвый шалун, с могучим оружием делать? —Молвил. – Нашим плечам пристала подобная ноша,Ибо мы можем врага уверенно ранить и зверя;Гибельным брюхом своим недавно давившего столькоМеста тысячью стрел уложили мы тело Пифона.Будь же доволен и тем, что какие-то нежные страстиМогут твой факел разжечь; не присваивай подвигов наших!»Сын же Венерин ему: «Пусть лук твой все поражает,Мой же тебя да пронзит! Насколько тебе уступаютТвари, настолько меня ты все-таки славою ниже».Молвил и, взмахом крыла скользнув по воздуху, быстрый,Остановился, слетев, на тенистой твердыне Парнаса.Две он пернатых достал из стрелоносящего тула,Разных: одна прогоняет любовь, другая внушает.Та, что внушает, с крючком, – сверкает концом она острым;Та, что гонит, – тупа, и свинец у нее под тростинкой.Эту он в нимфу вонзил, в Пенееву дочь; а другою,Ранив до мозга костей, уязвил Аполлона, и тотчасОн полюбил, а она избегает возлюбленной зваться.Сумраку рада лесов, она веселится добыче,Взятой с убитых зверей, соревнуясь с безбрачною Фебой.Схвачены были тесьмой волос ее вольные пряди.Все домогались ее, – домоганья ей были противны:И не терпя и не зная мужчин, все бродит по рощам:Что Гименей, что любовь, что замужество – нет ей заботы.Часто отец говорил: «Ты, дочь, задолжала мне зятя!»Часто отец говорил: «Ты внуков мне, дочь, задолжала!»Но, что ни раз, у нее, ненавистницы факелов брачных,Алая краска стыда заливала лицо молодое.Ласково шею отца руками она обнимала.«Ты мне дозволь навсегда, – говорила, – бесценный родитель,Девственной быть: эту просьбу отец ведь исполнил Диане».
И покорился отец. Но краса твоя сбыться желаньямНе позволяет твоим; противится девству наружность.Феб полюбил, в брак хочет вступить с увиденной девой.Хочет и полон надежд; но своим же вещаньем обманут.Так, колосьев лишась, возгорается легкое жнивоИли пылает плетень от факела, если прохожийСлишком приблизит его иль под самое утро забудет, —Так обратился и бог весь в пламя, грудь полыхает,Полон надежд, любовь он питает бесплодную в сердце.Смотрит: вдоль шеи висят, неубраны, волосы. «Что же, —Молвит, – коль их причесать?» Он видит: огнями сверкаютОчи – подобие звезд; он рот ее видит, которымНалюбоваться нельзя; превозносит и пальцы и руки,Пясти, и выше локтей, и полунагие предплечья,Думает: «Лучше еще, что сокрыто!» Легкого ветраМчится быстрее она, любви не внимает призыву.«Нимфа, молю, Пенеида, постой, не враг за тобою!Нимфа, постой! Так лань ото льва и овечка от волка,Голуби так, крылом трепеща, от орла убегают,Все – от врага. А меня любовь побуждает к погоне.Горе! Упасть берегись; не для ран сотворенные стопыДа не узнают шипов, да не стану я боли причиной!Место, которым спешишь, неровно; беги, умоляю,Тише, свой бег задержи, и тише преследовать буду!Все ж, полюбилась кому, спроси; я не житель нагорный,Я не пастух; я коров и овец не пасу, огрубелый.Нет, ты не знаешь сама, горделивая, нет, ты не знаешь,Прочь от кого ты бежишь, – оттого и бежишь! – мне ДельфийскийКрай, Тенед, и Клар, и дворец Патарейский покорны.Сам мне Юпитер отец. Чрез меня приоткрыто, что было,Есть и сбудется; мной согласуются песни и струны.Правда, метка стрела у меня, однако другаяМетче, которая грудь пустую поранила ныне.Я врачеванье открыл; целителем я именуюсьВ мире, и всех на земле мне трав покорствуют свойства.Только увы мне! – любви никакая трава не излечит,И господину не впрок, хоть впрок всем прочим, искусство».Больше хотел он сказать, но, полная страха, ПенейяМчится бегом от него и его неоконченной речи.Снова была хороша! Обнажил ее прелести ветер,Сзади одежды ее дуновением встречным трепались,Воздух игривый назад, разметав, откидывал кудри.Бег удвоял красоту. И юноше-богу несносноНежные речи терять: любовью движим самою,Шагу прибавил и вот по пятам преследует деву.
Так на пустынных полях собака галльская зайцаВидит: ей ноги – залог добычи, ему же – спасенья.Вот уж почти нагнала, вот-вот уж надеется в зубыВзять и в заячий след впилась протянутой мордой.Он же в сомнении сам, не схвачен ли, но из-под самыхПесьих укусов бежит, от едва не коснувшейся пасти.Так же дева и бог, – тот страстью, та страхом гонимы.Все же преследователь, крылами любви подвигаем,В беге быстрей; отдохнуть не хочет, он к шее беглянкиЧуть не приник и уже в разметенные волосы дышит.Силы лишившись, она побледнела, ее победилоБыстрое бегство; и так, посмотрев на воды Пенея,Молвит: «Отец, помоги! Коль могущество есть у потоков,Лик мой, молю, измени, уничтожь мой погибельный образ!»Только скончала мольбу, – цепенеют тягостно члены,Нежная девичья грудь корой окружается тонкой,Волосы – в зелень листвы превращаются, руки же – в ветви;Резвая раньше нога становится медленным корнем,Скрыто листвою лицо, – красота лишь одна остается.Фебу мила и такой, он, к стволу прикасаясь рукою,Чувствует: все еще грудь под свежей корою трепещет.Ветви, как тело, обняв, целует он дерево нежно,Но поцелуев его избегает и дерево даже.Бог – ей: «Если моею супругою стать ты не можешь,Деревом станешь моим, – говорит, – принадлежностью будешьВечно, лавр, моих ты волос, и кифары и тула.Будешь латинских вождей украшеньем, лишь радостный голосГрянет триумф и узрит Капитолий процессии празднеств,Августов дом ты будешь беречь, ты стражем вернейшимБудешь стоять у сеней, тот дуб, что внутри, охраняя.И как моей головы вечно юн нестриженый волос,Так же носи на себе свои вечнозеленые листья».Кончил Пеан. И свои сотворенные только что ветви,Богу покорствуя, лавр склонил, как будто кивая.
Арахна
