IX
[222]Если над Мемноном[223] мать и мать над Ахиллом рыдала,Если удары судьбы трогают вышних богинь, —Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне:Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое[224].Призванный к песням тобой Тибулл, твоя гордость и слава, —Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре.Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит;Сломан и лук у него, факел сиявший погас;Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин!Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь;Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны;Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах…Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея,Он из дворца твоего вышел, прекраснейший Юл…Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера,Нежели в час, когда вепрь юноше[225] пах прободал…Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами;В нас, по сужденью иных, даже божественный дух…Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью,Руки незримо из тьмы тянет она ко всему.Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею[226]?Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял?Лин[227] – от того же отца, и все ж, по преданью, о ЛинеЛира, печали полна, пела в лесной глубине.И меонийца добавь – из него, как из вечной криницы,Ток пиэрийской струи пьют песнопевцев уста.В черный, однако, Аверн[228] и его погрузила кончина…Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров.Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро…Так, Немесиды вовек и Делии[229] имя пребудет, —Первую пел он любовь, пел и последнюю он.Что приношения жертв и систры Египта? Что пользыНам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?Если уносит судьба наилучших – простите мне дерзость, —Я усомниться готов в существованье богов.Праведным будь, – умрешь, хоть и праведен; храмы святыеЧти, – а свирепая смерть стащит в могилу тебя…Вверьтесь прекрасным стихам… но славный Тибулл бездыханен?Все-то останки его тесная урна вместит…Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный?Не устрашился огонь плотью питаться твоей.Значит, способно оно и храмы богов золотыеСжечь, – коль свершило, увы, столь святотатственный грех.Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищИ – добавляют еще – слез не могла удержать…Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждымНа Феакийских брегах[230] в землю немилую лечь.Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очиМать и дары принесла, с прахом прощаясь его.Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла,Пряди небрежных волос в горе руками рвала.Здесь Немесида[230] была… и первая… та… ЦеловалиГубы твои, ни на миг не отошли от костра.И перед тем как уйти, промолвила Делия: «СчастьяБольше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!»Но Немесида в ответ: «Что молвишь? Тебе б мое горе!Он, умирая, меня слабой рукою держал».Если не имя одно и не тень остается от смертных,То в Елисейских полях будет Тибулла приют.Там навстречу ему, чело увенчав молодоеЛаврами, с Кальвом[231] твоим выйди, ученый Катулл!Выйди, – коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга[232], —Галл, не умевший щадить крови своей и души!Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют.Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл.Мирные кости – молю – да покоятся в урне надежной,Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.
XI
Много я, долго терпел, – победили терпенье измены.Прочь из усталой груди, страсти позорной огонь! Кончено!Вновь я свободу обрел, порвал свои цепи, —Их я носил не стыдясь, ныне стыжусь, что носил.Я победил, я любовь наконец попираю ногами.Поздно же я возмужал, поздно окрепли рога!Переноси и крепись. Себя оправдает страданье, —Горьким нередко питьем хворый бывал исцелен…Все сносил я, терпел, что меня прогоняли с порога,Что, унижая себя, спал я на голой земле.Ради другого, того, кто в объятьях твоих наслаждался,Мог я, как раб, сторожить наглухо замкнутый дом!Видел я, как из дверей выходил утомленный любовник, —Так заслуженный в боях еле бредет инвалид.Хуже еще, что меня, выходя из дверей, замечал он, —Злому врагу моему столько б изведать стыда!Было ль хоть раз, чтобы рядом с тобой я не шел на прогулке,Я, возлюбленный твой, сопроводитель и страж?Нравилась, видно, ты всем: недаром ты мною воспета, —Ты через нашу любовь многих любовь обрела…Ах, для чего вспоминать языка вероломного низость?Ты, и богами клянясь, мне на погибель лгала!А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки,Этот условный язык, слов затемняющий смысл?..Раз ты сказалась больной, – бегу вне себя, прибегаю, —Что же? Больна ты иль нет, знал мой соперник верней…Вот что привык я терпеть, да еще умолчал я о многом…Ныне другого ищи, кто бы терпел за меня! Поздно!Уже мой корабль, по обету цветами увитый,Внемлет бестрепетно шум морем вздымаемых волн…Зря перестань расточать меня покорявшие раньшеЛаски и речи, – теперь я не такой уж глупец…Борются все же в груди любовь и ненависть… ОбеТянут к себе, но уже… чую… любовь победит!Я ненавидеть начну… а если любить, то неволей:Ходит же бык под ярмом, хоть ненавидит ярмо.Прочь от измен я бегу, – красота возвращает из бегства;Нрав недостойный претит, – милое тело влечет.Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою,Сам я желаний своих не в состоянье постичь.Если б не так хороша ты была иль не так вероломна!Как не подходит твой нрав к этой чудесной красе!Мерзки поступки твои, – а внешность любить призывает…Горе! Пороки ее ей уступают самой.Сжалься! Тебя я молю правами нам общего ложа,Всеми богами (о, пусть терпят обманы твои!),Этим прекрасным лицом, божеством для меня всемогущим,Сжалься, ради очей, очи пленивших мои:Будь хоть любой, но моей, навеки моей… Рассуди же,Вольной желаешь ли ты иль подневольной любви?Время поднять паруса и ветрам отдаться попутным:Я ведь, желай не желай, вынужден буду любить!..
XIV
Ты хороша, от тебя я не требую жизни невинной,Жажду я в горе моем только не знать ничего.К скромности я принуждать не хочу тебя строгим надзором;Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись!Та не порочна еще, кто свою отрицает порочность, —Только признаньем вины женщин пятнается честь.Что за безумие: днем раскрывать, что ночью таится,Громко про все говорить, что совершалось в тиши?Даже блудница и та, отдаваясь кому ни попало,Двери замкнет на засов, чтобы никто не вошел.Ты же зловредной молве разглашаешь свои похожденья, —То есть проступки свои разоблачаешь сама!Благоразумнее будь, подражай хотя бы стыдливым.Честной не будешь, но я в честность поверю твою.Пусть! Живи, как жила, но свое отрицай поведенье,Перед людьми не стыдись скромный вести разговор.Там, где беспутства приют, наслажденьям вовсю предавайся;Если попала туда, смело стыдливость гони.Но лишь оттуда ушла, – да исчезнет и след непотребства.Пусть о пороках твоих знает одна лишь постель!Там – ничего не стыдись, спускай, не стесняясь, сорочкуИ прижимайся бедром смело к мужскому бедру.Там позволяй, чтоб язык проникал в твои алые губы,Пусть там находит любовь тысячи сладких утех,Пусть там речи любви и слова поощренья не молкнут,Пусть там ложе дрожит от сладострастных забав.Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.Внешней стыдливостью пусть опровергается срам…Лги же и людям, и мне; дозволь мне не знать, заблуждаться,Дай мне доверчивым быть, дай наслаждаться глупцу…О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?В спальне твоей почему смята и взрыта постель?Что ты выходишь ко мне растрепанной, но не спросонья?Метку от зуба зачем вижу на шее твоей?Недостает изменять у меня на глазах, откровенно…Чести своей не щадишь – так пощади хоть мою.Ты признаешься во всем – и лишаюсь я чувств, умираю,Каждый раз у меня холод по жилам течет…Да, я люблю, не могу не любить и меж тем ненавижу;Да, иногда я хочу – смерти… но вместе с тобой!Сыска не буду чинить, не буду настаивать, еслиСкрытничать станешь со мной, – будто и нет ничего…Даже, коль я захвачу случайно минуту измены,Если воочию сам свой я увижу позор,Буду потом отрицать, что сам воочию видел,Разувереньям твоим в споре уступят глаза.Трудно ль того победить, кто жаждет быть побежденным!Только сказать не забудь: «Я не виновна», – и всё.Будет довольно тебе трех слов, чтоб выиграть дело:Не оправдает закон, но оправдает судья.
XV
Новых поэтов зови, о мать наслаждений любовных!Меты я крайней достиг в беге элегий своих,Созданных мною, певцом, вскормленным полями пелигнов.Не посрамили меня эти забавы мои.Древних дедовских прав – коль с этим считаться – наследник,Числюсь во всадниках я не из-за воинских бурь.Мантуи слава – Марон[233], Катулл прославил Верону,Будут теперь называть славой пелигнов[234] – меня, —Тех, что свободу свою защищали оружием честнымВ дни, когда Рим трепетал, рати союзной страшась[235].Ныне пришлец, увидав обильного влагой СульмонаСтены, в которых зажат скромный участок земли,Скажет: «Ежели ты даровал нам такого поэта,Как ты ни мал, я тебя все же великим зову».Мальчик чтимый и ты, Аматусия[236], чтимого матерь,С поля прошу моего снять золотые значки.Тирсом суровым своим Лиэй[237] потрясает двурогий,Мне он коней запустить полем пошире велит.Кроткий элегии стих! Игривая Муза, прощайте!После кончины моей труд мой останется жить.
Метаморфозы
