Один из синьоров говорит:
— Мы взялись воевать с каменной стеной.
А другой:
— Лучше обратиться к фактам, это важнее.
А третий:
— Сами захотели, так вам и надо.
Наконец еще кто-то сказал:
— Я хочу вам напомнить, что римляне, победившие весь мир, не могли справиться с собственными женами, которые, чтобы добиться отмены законов против их нарядов, побежали на Капитолий и победили римлян, получив то, что хотели.
Недаром в одной из новелл этой книги[64] Коппо ди Боргезе, прочитав об этой истории у Тита Ливия, чуть не сошел с ума. А после того как каждый по очереди высказал свои довода, они всем синклитом приказали мессеру Америго действовать по своему усмотрению и больше к этому не возвращаться. И это было сказано своевременно, ибо с этого самого часа ни один из чиновников уж больше не выполнял своих обязанностей и не старался…[65] предоставляя вольное хождение гирляндам вместо повязок, и запонкам, и сосунам, и всяким оборочкам.
Потому-то и говорится во Фриули: «Чего захочет жена, того захочет и муж, но чего захочет муж — тирли-бирли».
Новелла CXLI
О том, как некоему правителю довелось разбирать тяжбу одной женщины и трех глухих, и о том, как он неожиданно и забавно разрешил их тяжбу
Так вот, мой дорогой друг был подеста в одной из земель, находившейся на расстоянии не больше двадцати пяти миль от нашей[66]. Незадолго до истечения срока его должности ему пришлось разбирать одну тяжбу, в то время когда был уже избран будущий подеста, его преемник, который был совершенно глухой. Мой друг подеста об этом знал, так как, когда большой колокол бил во Флоренции три часа, соседи, видя, что тот ничего не слышит, и опасаясь, как бы его не задержала стража, поднимали пальцы к небу, подавая ему знак, чтобы он шел домой.
Итак, всем было известно, что глухой подеста должен был вступить в свою должность через месяц.
Случилось, что в один прекрасный день некая женщина вместе со своим братом явились к этому моему другу подеста, и женщина стала говорить:
— Господин подеста, обращаюсь к господу богу и к вам; так что один мой сосед причинил мне вместе с убытком великую обиду; так что он залез ко мне с заднего двора и попортил и поломал у меня фиговое дерево, что было у меня в саду. Вот я и прошу вас: сколько он мне наделал бед, чтобы вы это и переделали по закону и по справедливости.
Подеста, услыхав ее, готов был рассмеяться, но удержался. А затем женщина ему говорит:
— А этот вот мой братец должен деньги с него получить за четыре работы да отступные за осла, что он ему испортил, не в обиду вам будь сказано.
Подеста и спрашивает брата, правду ли говорит эта женщина. Тот отвечает:
— Господин подеста, я человек темный, плохо слышу. Сестренка-то моя сказала вам, в чем дело.
Подеста подзывает рассыльного и посылает его с вызовом на следующее утро к тому, кто якобы погубил фиговое дерево.
На следующее утро истицами брат, и ответчик — все предстают перед судом. Подеста говорит:
— Добрая женщина, что ты требуешь от этого человека?
И она предъявляет иск за свое фиговое дерево и иск от имени брата, так как он, мол, глухарь и болван.
Выслушав ее, подеста говорит ответчику:
— Правда то, что говорит эта женщина?
Тот, крутя головой и подставляя уши, говорит:
— Господин подеста, я плохо слышу.
Как только он сказал, что не слышит, кто-то поблизости, приставив губы к его уху, закричал, что есть мочи:
— Подеста спрашивает, правда ли это.
А тот говорит:
— Я не знаю, кому отвечать.
Женщина говорит:
— Это он притворяется. Правда, он глуховат, но хорошо слышит, когда хочет слушать.
Подеста, чтобы свалить с плеч эту докуку и так как там были еще всякие родственники, сказал женщине, что он считает необходимым, чтобы истица обратилась к какому-нибудь дружественному посреднику, и велел крикнуть об этом на ухо ответчику. Словом, они такового назвали, и подеста приказал, чтобы арбитр и стороны на следующий день к нему явились. На следующий день, когда они перед ним предстали, подеста сказал, что слушание дела должно быть закончено через три дня под страхом пени в размере двадцати пяти лир. Посредник же стоял как истукан, и если стороны были туги на ухо, то арбитр был глух как пробка. Там присутствовало много местных жителей, которые нет-нет да и подсмеивались. Подеста и говорит:
— Добрая женщина, кроме тебя, никто ничего не слышит, и я тебе говорю, что хочу вынести приговор по этой тяжбе.
Женщина, сразу же решившая, что она уже выиграла дело о своем фиговом дереве, говорит:
— Ради бога, прошу вас!
— Мой приговор таков: ввиду того, что и та и другая сторона в этой тяжбе глухи, а посредник, которого вы сами себе выбрали, тоже глух и я знаками ничего не сумел бы им объяснить, а также принимая во внимание, что новый подеста будет здесь через месяц, я передаю ваше дело ему.
Женщина, которая хорошо слышала, сложила на груди руки, умоляя подеста, чтобы он ее отпустил и чтобы ей не приходилось столько времени дожидаться решения по делу о ее фиговом дереве. И подеста ответил ей:
— Женщина, как я сказал, так и постановлю. Иди с богом.
Женщина и глухари отправились по домам, а те, что были при этом, услыхав приговор, прекрасно поняли, что подеста хотел этим сказать.
А именно, чтобы они, все три, будучи глухими, дождались глухого подесту и чтобы он, как знаток их обычаев, завершил это дело вглухую, как оно и должно было завершиться между глухими.
Новелла CXLVII
Один богатый человек с большими деньгами, решив обмануть таможню, набивает себе полные штаны куриных яиц; таможенники, которым об этом донесли, заставляют его при проходе через заставу сесть, и он, раздавив яйца, вымазывает себе всю задницу; заплатив за обман, он остается при своем позоре
Только что рассказанная новелла[67] приводит мне на память другую, о некоем флорентийце, который был богачом, но скрягой и скупцом почище самого Мидаса. Задумав обмануть таможню меньше, чем на шесть грошей, он с убытком и позором для себя уплатил гораздо больше, хотя и защищал свою задницу броней из яичных скорлуп. Итак, жил-был некий негодяй с богатством в добрых двадцать тысяч флоринов, которого звали Антонио (отчества его не назову, чтобы не порочить его родни) и который, находясь в деревне, решил отправить во Флоренцию две дюжины, а то и целых тридцать яиц. Слуга и говорит ему:
— Придется заплатить пошлину, ведь на четыре яйца полагается один грош пошлины.
Тот, услыхав это, берет всю корзину, зовет с собой слугу и, зайдя в комнату, говорит:
— Бережливость хороша во всякое время. Я хочу сберечь эти деньги.
С этими словами, забирая по четыре яйца и задрав спереди подол, он стал запихивать их себе в штаны. Слуга говорит:
— Ой, да куда вы их кладете? Ой, да вы не пройдете по дороге!
Антонио отвечает:
— Как бы не так! У меня в этих штанах снизу такое дно, что туда влезли бы и куры, которые снесли эти яйца!
Слуга отвернулся и от удивления осенил себя крестным знамением.
И вот Антонио, запрятав яйца, пускается в путь и широко ступает, словно в штанах у него целых два мотка пеньки. А когда подошел к воротам, он сказал слуге:
— Иди вперед и скажи таможенникам, чтобы они повременили закрывать ворота.
Слуга так и сделал, но не удержался и под величайшим секретом обо всем сказал одному из таможенников, а тот сказал остальным:
— Вот самая замечательная новость, какую вам когда-либо приходилось слышать: сейчас здесь пройдет один человек; он пришел по своему делу, и у него штаны полны яиц.
Один говорит:
— Предоставьте это дело мне, и вы увидите, какая будет игра.
Другие сказали:
— Делай, как знаешь.
И вот подошел Антонио:
— Добрый вечер честной компании, и прочее.
Первый таможенник и говорит:
— Антонио, поди-ка сюда и отведай-ка доброго вина.
Тот ответил, что ему пить не хочется.
— Ничего, выпьешь! — И тащит его за плащ и, отведя куда хотел, говорит — А ну-ка присядь.
Тот отвечает:
— Неохота, — и ни за что не соглашается.
Таможенник говорит:
— Чтобы почтить человека, можно и заставить, — и толкает его на скамейку.
А тот как сел, ему показалось, что он садится на мешок с битыми стеклами. Таможенники говорят:
— Что это там под тобой, что так здорово затрещало? А ну-ка привстань!
Старший и говорит:
— Антонио, ты же не будешь возражать, если мы приступим к выполнению наших обязанностей! Мы хотим посмотреть, что это там под тобой и что там так зашумело.
Говорит Антонио:
— Нет у меня под собой ничего, — и поднимает плащ со словами: — Это, видно, скамейка заскрипела.
