— О чем вы задумались?
А тот сопел, как боров, и, так как он еле-еле отвечал, мессер Дольчибене продолжал:
— Полноте, сударь, не впадайте в такую тоску, ибо, клянусь телом господним, если вам суждено пожить, вы еще увидите рыцарей из скупцов, куда скупее вашего.
Рыцарь сказал:
— Однако! Вы здорово ко мне прицепились по первому разу.
На что мессер Дольчибене:
— Если вы по первому разу вывернулись, вам повезло. Но если вы не одумаетесь, я к вам прицеплюсь и по четвертому, а то и больше.
Рыцарь замолк и ни слова больше не произнес, кроме того, что приказал подать вино и сладости; ничего другого у него и не получишь. Наконец, видя, что из этого рыцаря ничего другого не вытянешь, мессер Дольчибене начал говорить:
— Я пришел к вам, так как коммуна назначила пошлину в десять лир с каждого скупца. Я и пришел по поручению коммуны, чтобы с вас их получить.
Рыцарь говорит:
— Раз я обязан заплатить эту пошлину, я согласен, но пусть вам заплатит и мой сын, здесь присутствующий, который еще вдвое скупее меня и который поэтому из того же расчета должен уплатить двадцать лир. — Мессер Дольчибене обращается к юноше: — Ну-ка живей делай, что тебе приказано!
Словом, сколько они ни изворачивались, но мессер Дольчибене получил с обоих вместо тридцати лир восемь, флоринов и к тому же не вычеркнул их из книги плательщиков этой пошлины, так как, жадно вцепившись в эти флорины, в ближайшие же дни нажрался до отказа. Рыцарь же, то ли пожалев о своей выдумке, то ли еще почему-либо, но стал в своем рыцарском звании еще скупее, чем был раньше.
И это постоянно так бывает, ибо тот, кто родился скупым, никогда от этого не исцелится.
Новелла CLIX
Однажды во Флоренции у некоего Ринуччо ди Нелло жеребец срывается с привязи и бежит за кобылой, а Ринуччо, догоняя его со всякими приключениями, увлекает за собой чуть ли не большую часть флорентийцев
Не так давно во Флоренции жил некий гражданин весьма почтенных лет, но нрава весьма чудного, которого звали Ринуччо ди Нелло и который происходил из очень древнего рода, а обитал он неподалеку от церкви Санта-Мария Маджоре. Он всегда держал верховую лошадь, еще более чудную, чем он сам. Я, право, не знаю, из каких только пород подбирал он своих лошадей, но одна была страшней другой.
В числе прочих у него под конец его жизни был жеребец, который был похож на верблюда, с хребтом, напоминавшим холмы в Пинца-де-Монте, с головой, похожей на корень мандрагоры, и крупом, как у отощавшего волка; когда Ринуччо его пришпоривал, он приходил в движение весь сразу, как деревянный задирая морду к небу; он всегда казался спящим, кроме тех случаев, когда увидит кобылу, тогда он, подняв хвост, принимался ржать и издавать еще кое-какие звуки. Впрочем, неудивительно, что конь этот был со шпатом, так как хозяин часто давал ему жевать сухие лозы вместо соломы и желуди вместо овса.
В один прекрасный день случилось так, что наш Ринуччо, собравшись ехать на этой лошади, привязал ее на улице. Как раз в это время на площади, там, где торговали дровами, почти напротив его дома, сорвалась с привязи кобыла и побежала по той улице, где был привязан означенный конь. И тот, почуяв, что мимо него бежит кобыла, мотнул головой так резко, что оборвал здоровенную узду, специально заказанную его хозяином для того, чтобы каждому доказать, насколько сильна и горяча его лошадь и как трудно с нею справиться.
Рванувшись головой и всем телом и порвав узду, жеребец ринулся за кобылой по направлению к Санта-Мария Маджоре и стал бешено ее преследовать, как это обычно делают жеребцы. Ринуччо, который как раз собирался выйти и сесть на свою лошадь, слышит страшный шум, поднявшийся оттого, что все как один побежали вслед за этакой диковиной, выскакивает в дверь, не находит лошади и спрашивает, куда она девалась. Один сапожник на это говорит ему:
— Дорогой Ринуччо, ваш конь пустился следом за кобылой с арбалетом наготове, и мне показалось, что он уже настиг ее на площади Санта-Мария Маджоре. Скорее бегите туда, не то он непременно себя испортит.
Ринуччо не пришлось уговаривать, он пустился бегом и, будучи со шпорами на ногах, много раз чуть не падал. Преследуя своего коня, он по незнакомым улицам добрался до Старого рынка. Добежав туда, он увидел, что конь его вскочил на кобылу; и, увидев его, он стал кричать:
— Святой Георгий! Святой Георгий! Старьевщики стали закрывать свои лавочки, думая, что поднялся бунт. А лошади уже забрались в мясные ряды, которые в те времена помещались под открытым небом посередине площади. Очутившись возле прилавка одного из мясников по имени Джано, кобыла вскочила на этот прилавок, и жеребец за ней, так что Джано, который был малым придурковатым, чуть не помер от страха, и куски молочной телятины, разложенные по прилавку, были все истоптаны и из молочных превратились в навозные. А этот самый Джано, обезумев, спрятался в лавку аптекаря.
Ринуччо же в ужасе кричал:
— Святой Георгий! Святой Георгий!
А Джано кричал:
— Ой, пропала моя головушка!
Однако подоспел и хозяин кобылы с палкой и, собираясь укротить восставшую плоть, лупил изо всех сил как жеребца, так и кобылу. И каждый раз, когда попадало коню, Ринуччо бросался на хозяина и говорил:
— Клянусь святым Элигием, если ты только ударишь мою лошадь, я изобью тебя.
Так в этой суматохе они добрались до цеха Калималы, где торговцы сукном уже бросились убирать товар и запирать лавки. Кто говорит:
— Что такое?
Кто:
— Что это может значить?
А кто так и стоял обалделый. Многие же шли за животными, которые свернули в переулок, ведущий к Орто Сан Микеле, пролезли между амбарами и ящиками с зерном, продававшимся под палатами, где находится часовня, и побили своими копытами многих торговцев зерном. Многие из тех слепых, что всегда толпились в этом месте около одного из столбов, услыхав шум и чувствуя, что их толкают и теснят, и не зная причины этой суматохи, пустили в ход свои палки, попадая то в одного, то в другого из окружающих, большая часть которых давала им сдачи, не зная, что это слепые. Другие, знавшие, что они слепы, уговаривали и останавливали тех, которые отбивались, а эти, в свою очередь, бросались на них же. Итак, кто оттуда, а кто отсюда, одни с одной стороны, другие с другой, вступали в драку, схватываясь то здесь, то там.
Между тем обе клячи вместе с дерущимися выбрались за пределы Орто Сан Микеле, так как пыл коня не только что не остыл, но даже разгорался пуще прежнего, а может быть, и оттого, что и Ринуччо и хозяин кобылы не раз еще получили по шее, — так или иначе, но все они, колотя друг друга, с шумом и грохотом достигли площади приоров. Приоры же эти и все, кто был в ратуше, видя из окон огромную разбушевавшуюся толпу, валившую на площадь со всех сторон, решили, что это наверняка восстание. Запирают ратушу, и капитан[69] и экзекутор вооружают свою стражу.
Площадь битком набита народом, часть которого бьется врукопашную, а большой отряд друзей и родственников поддерживает с тыла Буцефала[70] и Ринуччо, чтобы помочь последнему, который уже совсем изнемог.
Между тем, по воле судеб, жеребец и кобыла, почти что уже спаренные, забрались в дворик экзекутора. Экзекутор, не зная, в чем дело, но предполагая, что народный гнев настигает его из-за одного задержанного им человека, которого он собирался казнить вопреки настойчивым требованиям сохранить ему жизнь, спрятался, охваченный величайшим страхом, за кровать своего нотариуса и оттуда залез под сенник, будучи уже почти наполовину вооружен. Народ все еще сражался, больше врукопашную, но был уже готов взяться за оружие, как вдруг ворота экзекутора, которые, никогда не запирались, оказались на запоре, а в это же время удалось с большим трудом схватить коня и кобылу, которые были все в мыле. Ринуччо же был ни жив ни мертв и не вспотел только потому, что от старости и соков никаких в нем не было, а колесики шпор, съехавших сзади с его ног, впились снизу ему в ступни, искромсав подошвы от носка до пяток.
Правители коммуны, видевшие все, что происходило, ободрились и повелели офицерам и стражникам прекратить свалку и гомон, и пришлось немало потрудиться, пока при помощи угроз и приказов им удалось успокоить толпу. Наконец, после того как все улеглось, народ стал расходиться. Однако за Ринуччо и его Байалардом[71] все еще шли сотни людей, глядевших на Ринуччо как на великую невидаль. Хозяин же кобылы, весь измолоченный и огорченный, отправился в Венецию вместе со своей кобылой. Там он отдохнул, пока немного не пришел в себя, и поклялся до конца жизни больше не держать кобыл, что и сделал. Подеста и капитан, вооружившиеся уже после того, как поняли, что опасность и причина смуты устранены, и когда все утихло, сели на коней и почти в одно и то же время прибыли на площадь во главе своих отрядов. Те, кто там еще оставался, а их было немного, подняли их на смех, но они последовали совету Катона: «Rumores fuge»[72]. Постояв там некоторое время и спросив: «Где эти?» и «Где те?» — они в конце концов удалились.
