обустроила, но Рассел опытный куратор, и я понимаю, что он, пользуясь возможностью, выискивает признаки неблагополучия.
– У тебя тут очень мило, Куинн. Ты сама все это сделала?
– Нет, это Максвеллы тут все обустроили к моему приезду. – Я беру у него из руки бумажный стаканчик. – Мне нужна минута. Чувствуйте себя как дома.
Вам может показаться, что это омерзительно, – вернувшись после ужина в ресторане домой, пойти пописать в стаканчик и отдать его близкому другу, чтобы тот мог сделать анализ содержимого. Но, оказавшись в реабилитационном центре, очень быстро привыкаешь к таким вещам. Я иду в туалет и проделываю все необходимое. Затем мою руки и возвращаюсь со стаканчиком.
Рассел беспокойно расхаживает по комнате. Поскольку моя гостиная одновременно исполняет и функцию спальни, думаю, он испытывает некоторую неловкость, как будто нарушает некий кодекс взаимоотношений между куратором и подопечным.
– Я делаю это только потому, что ты сама предложила, – напоминает он мне. – Я ни в чем тебя не подозреваю.
– Я знаю.
Он опускает тест-панель в стаканчик и держит там до тех пор, пока все полоски не пропитаются, потом кладет их поверх стаканчика и ждет результата. Мы еще некоторое время говорим про его отпуск, про то, что он очень надеется совершить спуск на дно Большого каньона, если не подведут колени. Ждать, впрочем, приходится не слишком долго. На тест-полосках проступают одинарные черточки, если результат отрицательный, и двойные, если он положительный, – а отрицательные результаты всегда появляются очень быстро.
– Чиста как стеклышко, как ты и говорила.
Он берет стаканчик, проходит в ванную и выливает мочу в унитаз. Потом сминает стаканчик и поглубже заталкивает в мусорное ведро вместе с тест-панелью. Затем долго и тщательно моет руки с мылом.
– Я горжусь тобой, Куинн. Я позвоню, когда вернусь. Две недели, ладно?
Когда он уходит, я запираю дверь и переодеваюсь в пижаму, чувствуя восхитительную тяжесть чизкейка в желудке и гордость за себя. Уходя в ресторан, я оставила планшет на кухне заряжаться, и, поскольку еще не так поздно, я решаю, что можно, пожалуй, посмотреть какое-нибудь кино. Но когда я захожу на кухню за планшетом, то вижу рисунки, которые так боялась увидеть, – на этот раз не на крыльце, прижатые булыжником, а прикрепленные магнитиками к дверце холодильника.
Я сдергиваю их с дверцы, и магнитики с грохотом летят на пол. Бумага, на ощупь размякшая от влаги и слегка теплая, как будто ее только что вытащили из духовки. Я кладу рисунки на столешницу лицом вниз, чтобы не смотреть на них.
Затем я бросаюсь к окну и запираю его, и второе тоже. Ночь обещает быть жаркой и душной и, вероятнее всего, бессонной, но после моей находки я не намерена рисковать. Я откидываю ковер и проверяю люк в полу – он по-прежнему надежно заколочен. После этого я придвигаю кровать к входной двери, чтобы забаррикадироваться. Если кто-нибудь попытается открыть ее, то ударится об изножье и я проснусь.
По моему разумению, рисунки могли оказаться на дверце моего холодильника тремя способами.
№ 1. Максвеллы. Я уверена, что у них есть ключ от моего коттеджа. Я не исключаю, что Тед или Каролина могли нарисовать эти картинки, а потом – пока я ужинала с Расселом – один из них зашел ко мне и оставил рисунки на холодильнике. Но зачем? Я не могу придумать ни одной мало-мальски правдоподобной причины, по которой кто-то из них стал бы это делать. Я отвечаю за безопасность и благополучие их ребенка. Зачем им доводить меня до нервного срыва, заставляя думать, что я схожу с ума?
№ 2. Тедди. Возможно, этот милый пятилетний малыш стащил у родителей запасной ключ, потом выскользнул из своей комнаты, прокрался через задний двор и занес рисунки в мой домик. Но чтобы поверить в эту гипотезу, нужно поверить и в то, что Тедди обладает какими-то сверхъестественными художественными способностями, что он перешел от рисования корявых человечков в стиле «палки-палки-огуречик» к абсолютно реалистичным трехмерным иллюстрациям со светотенью, и все это за считаные дни.
№ 3. Аня. Я понятия не имею, что происходит в комнате Тедди во время тихого часа – но что, если Аня в самом деле управляет им? Вселяется в его тело и использует его руку, чтобы рисовать эти картины? А потом каким-то образом «переносит» законченные рисунки ко мне в коттедж?
Знаю, знаю: это звучит как бред.
Но когда я обдумываю все эти гипотезы, когда я сравниваю их друг с другом, самое невозможное объяснение кажется самым вероятным.
И в ту ночь, ворочаясь с боку на бок в своей постели в тщетных попытках уснуть, я нахожу способ доказать свою правоту.
13
На следующий день в обед я спускаюсь в подвал большого дома и начинаю одну за другой открывать картонные коробки, которыми он забит, – после переезда Максвеллы до сих пор не закончили распаковывать вещи. То, что я ищу, обнаруживается всего лишь в третьей по счету. Я предполагала, что у Максвеллов, когда Тедди был еще младенцем, наверняка была видеоняня, и, к моей радости, она оказалась суперсовременной. В передатчике установлена камера высокого разрешения с инфракрасной подсветкой для ночной съемки и широкоугольным объективом, а родительский блок оснащен экраном размером с книгу в мягкой обложке. Я складываю все это добро в небольшую коробку из-под обуви и несу наверх. Когда я возвращаюсь в кухню, Тедди уже меня ждет.
– Что ты делала в подвале?
– Просто смотрела, что там, – говорю я ему. – Давай-ка сварим тебе равиоли.
Я дожидаюсь, пока он усядется есть, после чего прокрадываюсь наверх в его комнату и ищу, где бы спрятать камеру. Я поняла, что, если я хочу узнать, откуда берутся эти рисунки, мне необходимо увидеть, как они появляются, то есть получить возможность заглянуть в его комнату во время тихого часа.
Но спрятать камеру не так-то просто. Она большая, громоздкая и бросается в глаза. Но главная сложность заключается в том, что она должна быть подключена к электрической розетке. Но тут на помощь мне приходит гора мягких игрушек на полу – я аккуратно зарываю камеру внутрь таким образом, что объектив выглядывает между Снупи и Винни Пухом. Я вставляю вилку в розетку, включаю режим передачи и целую крестик, висящий у меня на груди, в надежде, что с Божьей помощью Тедди не заметит ничего необычного.
Затем я возвращаюсь в кухню и сижу с Тедди, пока он доедает свой обед. Сегодня его тянет поболтать. Он жалуется на то, что родители собираются отвести его в парикмахерскую – Тедди ненавидит стричься, он говорит, что хочет, чтобы у него были длинные волосы, как у Трусливого льва, – но я едва слушаю. Я слишком сильно нервничаю.
