резко газует, заставляя всех отпрянуть. Эмма тоже размахивается и бросает камень, целясь в лицо светловолосой и голубоглазой девочки, в ужасе уставившейся на нее, – тот отскакивает, не оставив на пуленепробиваемом стекле и следа. Эмму толкают, прижимают к горячему металлу машины, от резкой боли в животе она падает на колени и на четвереньках ползет через толпу, с трудом переставляя ноги и чувствуя, как по ним стекает кровь.
Вглубь шахты идти больше километра, Юймин светит фонарем попеременно то себе под ноги, то вперед, чтобы не столкнуться с мешками, которые на тросе едут наверх. Ее одежда, волосы и незакрытые участки кожи в первые же минуты покрываются пылью. Самодельный респиратор из нескольких слоев марли и ветхого пододеяльника не спасает. Навстречу поднимается предыдущая смена, раньше по школьной привычке Юймин кивала каждому, потом перестала и сейчас просто скользит взглядом мимо, лишь бы ни с кем не столкнуться. Силы надо беречь, да и отпихивать тех, кто мешает, нельзя: за агрессию заколют седативными и отправят обратно в шахту, но под успокоительными работается гораздо медленнее, а за невыполнение плана, как и за воровство, отрубают руки. Школу закрыли два года назад, Юймин успела окончить только три класса первой ступени – ее могли перевести в центральный район как отличницу, но не стали. Табели с оценками сожгли во дворе школы – лучше бы раздали на отопление, но партия потребовала уничтожить все документы под надзором. Юймин спускается по отвесной лестнице, цепляясь ногами и руками за мокрые ступени, и в отсутствие очередной она долго и аккуратно нащупывает носком следующую, хотя с пролета под ней уже кричат: «Давай, давай, чего копаешься, всем домой надо!» Она старается не слушать, иначе ошибется; с детства боится высоты, у нее дрожат колени и соскальзывают пальцы. По слухам, то ли забои станут вдвое глубже, то ли половину шахт закроют – а если истощится месторождение, Юймин некуда будет податься: на заводе мест нет, другой работы тоже нет, а за Стену выезжать нельзя.
Эмма берет из кастрюли с маринадом тушки воробьев и насаживает их на маленький шампур. В центре комнаты тлеют угли в переносной печке хибати, стоящей на кирпичах. Эмма переворачивает мясо и следит, как воробьиные головы, поджариваясь, становятся похожи на макушки лысых, больных и старых мужчин. До замужества она почти не умела готовить, но пришлось научиться. Циновка больно впивается в голые икры и оставляет красноватые борозды, ноги затекают: она не привыкла долго сидеть на полу, как принято в семье мужа. Эмма заваривает чай и, как учил ее Реидэнши, со-зер-цает, как меняется цвет чаинок, как они раскрываются, проводит по сколу на крышке чайника, нажимает на острую грань, пока не выступит кровь, несколько секунд рассматривает ранку и слизывает кровь с пальца. Вдруг чувствует, как ножка ребенка бьет в ребра, гладит живот и снова опускается на пятки: «Терпи, – говорит она себе, – скоро родится маленький и будет кого любить». Отвечая на вопрос Сестры «Какая беременность?», Эмма каждый раз сбивается со счета, называя беременности от мужа; о предыдущих не упоминает. Их она прерывала сама: по совету подруги пила отвар из горькой травы, растущей около свалки, и, разбежавшись, прыгала с обрыва в пруд, куда сливают химические отходы. Она так долго сопротивлялась беременностям, что теперь дети больше не хотят расти в ней, внутренности ее отравлены. Она наливает чай в пиалу, дует и по глоточку отпивает. Родители мужа фильтруют воду с помощью установки в подвале, которая занимает столько же места, сколько их с Реидэнши комната.
Гордею приносят вино, он бросает взгляд на этикетку, кивает, и официант наполняет бокал. «Мраморную говядину привезли утром из Южной Америки, – наклонившись, говорит он вполголоса. – Рыбу не советую, там микропластик, – он кривится, – местные поставляют». Гордей задумчиво крутит бокал в пальцах – так долго, что официант начинает нервничать: вдруг вино нагреется и вкус будет уже не тот? «Мясо – окей, и вели к нему салат полегче сделать, не хочу разжираться». – «Как прикажете, Гордей-сама», – ласково отвечает официант и растворяется. Раз в год, в один и тот же день, Гордей приезжает в город детства по делам. Его конкуренты гадают, что значит эта дата: его биография никому не известна. В панорамное окно с девяностого этажа видны облепляющие финансовый центр города районы: они уже не считаются безопасными – сюда, на Остров, его везли с автоматчиками, – но в ресторане все как обычно, только цены поднимаются. Он смотрит дальше: где-то там дымит печка в доме его детства, Юймин растапливала ее по утрам, чтобы в кухне на полу оттаял лед. Гордей улыбается, поднимает бокал в ее честь и делает глоток. Каждый год он, как крупный акционер, запрашивает полную отчетность по всем городам, но интересует его только один из них и одна папка с личными делами жителей. Он удивляется, когда видит еще живых соседей, гонявших его палкой за воровство яблок, и одноклассников, которые год от года жиреют на дешевой жратве. Натыкаясь на фотографии детей Эммы, Гордей подолгу вглядывается в их лица, пытаясь найти сходство. Алексу улыбается и всегда останавливается на портретах Юймин: она худеет, теряет зубы – это видно по провалам щек – и волосы: на биометрии заставляют снять головной убор, и на очередном ежегодном снимке платок в ее руках неизменно скомкан, а взгляд все более растерян. Средняя продолжительность жизни шахтеров – тридцать лет, но Гордей понимает, что Юймин до этого возраста не дотянет. Он отпивает еще глоток, на горизонте дым от горящих свалок смешивается с выбросами заводов. В первые годы было трудно: он жил без документов, всего боялся, не знал, кому можно продать сапфиры, искал работу на Восточном рынке, но потом ему объяснили, что работа для лохов, а заниматься нужно действительно серьезными вещами. Помогал контрабандистам, потом сам перевозил сапфиры, рубины и алмазы из других шахт, несколько раз попадался – иногда отмазывали, иногда откупался сам, – однажды все-таки сел в тюрьму, но свои вытащили в самый нужный момент, перед тем как партия закрутила гайки. Накопил уже не жалкую горстку сапфиров, а достаточно, чтобы стереть криминальную историю и изменить данные в базе биометрии, сделал новый паспорт, но сохранил свое имя. Купил членский билет партии, вложился в акции компании, дававшей работу еще родителям его родителей, добился встречи с руководством, рассказал, как бороться с воровством в шахтах, объяснил, как прикрыть контрабанду, – заслужил доверие, получил работу, через несколько лет стал самым молодым членом совета директоров. Пока в Конго идет очередная война за колтановые шахты, думает
