Гордей с гордостью, у нас все под контролем: несмотря на эмбарго, наш владимит только растет в цене и – под другим названием по спецификациям и накладным – используется при производстве каждого четвертого смартфона и половины электромобилей. Он мог бы легко вывезти Юймин, но опасается, что конкуренты вычислят, кто она, а значит, кто он, и тогда его карьере конец. На парковке Гордея ждет автомобиль сопровождения с тремя автоматчиками. Он садится в корпоративный электрокар, говорит: «В аэропорт», – и беспилотник мягко трогается с места.
Алекс выезжает за ворота, кивнув охране, его выпускают, даже не проверив сопроводительные документы. В его грузовике установлен старый навигатор, и администрация только делает вид, что может следить за машинами: ходят слухи, что все спутники уже сбили или они сами вышли из строя. Путь в аэропорт занимает пять с половиной часов – за графиком жестко следят, так что Алекс ускоряется, чтобы сделать крюк. На старой объездной дороге он забирает из тайника – одного из последних оставшихся нераскрытым за минувшие пять лет – несколько мешков с владимитом, накопанным ночами в закрытых шахтах. Загружая их, начинает кашлять, упирает руки в колени и пытается отдышаться. Откуда-то издалека доносится вой – неужели где-то еще есть волки? Он был уверен, что их вместе с другими дикими животными давно перебили и съели. В аэропорту груз взвешивают, сверяются с курсом в Лондоне – ждут, пока часы покажут новый день и котировки обновятся, – и выдают ему стремительно обесценивающиеся деньги. Основная часть пойдет в кассу, несколько стопок он оставит смотрящему, по чьей наводке забрал мешки, тоненькую пачку спрячет дома. Деньги пахнут соляркой, как и его одежда, кожа, волосы и даже – порой кажется ему – дыхание. Когда он убирает бумажки в подпол, то обычно берет щепоть квашеной капусты из огромного ведра – и сейчас, высматривая в свете фар, нет ли на дороге препятствий и стрелков по обочинам, сглатывает слюну, вспоминая ее вкус.
Юймин лежит на высокой кровати: Алекс положил все подушки и одеяла, которые смог найти, чтобы ей было мягче. Вокруг нее собрались Сестры, шахтеры из ее бригады, соседки, оставшиеся подруги и товарищ по отряду в школе, провожавший ее в детстве домой. У Юймин на лысой голове повязан шелковый платок, из-за ампутации груди она выглядит в этих подушках как мальчик-подросток. В комнату заходит партийная сотрудница в отглаженной форме и начищенных ботинках на толстых квадратных каблуках, ее завистливо рассматривают. Она кивает Сестрам и встает, несмотря на примету, в изножье кровати – школьные подруги и соседки охают. «Партия соболезнует потере… – зачитывает она. – Талон на кремацию получат родственники, и в отсутствие оных… – Она отрывается от бумажки и оглядывает собравшихся, но все прячут глаза. – С уважением и всех благ, искренне ваш, Главнокомандующий армией и флотом…» Она ищет в комнате портрет, чтобы отдать ему честь, но не находит и скомканно произносит имя. Юймин слабо стонет и приоткрывает глаза. На тумбочку рядом с ней кладут серый талон на кремацию, он проштампован на слове «Разрешено», и осталось только пробить на втором, в черной рамке: «Выполнено».
Алекс курит на крыльце и не может заставить себя зайти в дом. Чтобы отвлечься, приподнимается на цыпочки, обводит взглядом их «Шанхай»: больница, бывшая школа, а теперь тюрьма, кладбище на холме. Построенные из мебельного щита и разномастных досок дома лепятся друг к другу для безопасности; из щелей в палец толщиной торчит утеплитель, шифер кое-как положен на рубероид, окна перекашивает, двери не закрываются. Участки изрыты еще родителями его родителей в поисках владимита. Он спускается к грядкам картошки и капусты – как у всех, для себя, на продажу не хватает – и собирает в баночку жирных слизней с широких листьев – Юймин была бы довольна. В больнице сказали: «Дольше держать не положено». Когда Алекс забирал Юймин, ему пришлось пройти через все здание: в каждой палате хирургического отделения было где шесть, а где и восемь увечных-калечных из шахт, в онкологии ему навстречу по коридору шаркали скрюченные, с торчащими из живота трубками, на кроватях мычали в кляп безглазые, бились в агонии безъязыкие. Юймин показалась ему самой спокойной и здоровой из них – вновь ребенком, спящей под одеялом девочкой, какой он ее и помнил. Обезболивающие ему не выдали, но Алекс уже договорился через своих, деньги есть. Сестры освободили Юймин от трубок и уже привезли на ее место следующего. Алекс присел к ней на койку, аккуратно разбудил и, взяв на руки, пересадил в кресло-каталку. Он докуривает, откашливается, сплевывает желтую мокроту, тушит бычок в банке, куда собирал слизней, и бросает их в костер за домом.
Всё вернется
Дедушка разворачивает конфету «Цитрон», кладет ее в рот и долго, с причмокиванием рассасывает шоколад и лимонную начинку беззубыми деснами: вставные челюсти он уже снял на ночь. Мама жарит картошку с грибами, собранными сегодня в лесу, – от сковородки поднимается пар, и по всему дачному домику разносится запах. Катя за стенкой, в комнате, лежит и читает любовный роман, расчесывая комариные укусы на ногах и руках. Маленький Саша собирает пазл – один, они с Катей поссорились, и сейчас замок остается без башенок. Мама прислушивается и на каждый звук, доносящийся со стороны забора, поднимает голову, но дорожка пуста. Катя загибает уголок в книжке, прячет ее под матрас, берет с полки заданную на лето, раскрывает и кладет на кровать. Мама достает из-под стола пыльную банку с солеными огурцами, вытирает ее кухонным полотенцем, смотрит на год, написанный на наклеенном пластыре, поднимает поближе к лампочке над плитой: не мутный ли на просвет рассол. Взяв консервный нож, оглядывается на дедушку: тот, допив чай с конфетами, присматривается к пазлу на столе. Мама вздыхает и поддевает ножом край банки – та с резким звуком вдруг открывается, разбрызгивая рассол по маминому фартуку, плите, столу, полу и даже придверному коврику, сплетенному из старых тряпок. Раздается гудок вечерней электрички.
Еловый лес шумит ветвями, трещит стволами и стучит падающими шишками, птицы, перелетая с ветки на ветку, пересвистываются, перещелкиваются о чем-то, не обращая внимания на Сашу. Ему кажется, что, пока он стоит на территории СНТ, его никто не тронет. Как только он зайдет в лес один, без нарисованной вместе с дедушкой карты – с пунктиром тропинки до станции, с поездом, который подъезжает к их Ёлочкам, с заштрихованным болотом и грибными местами, – то сразу потеряется и его съест волк, как в сказке. Лес пугает Сашу, и он думает, что когда вырастет, то вырубит
