Европейских рыцарей было мало, ничтожно мало, если сравнивать их численность с количественными показателями армий нового времени. То, что в учебниках истории принято называть тяжеловооружённой рыцарской конницей на самом деле таковым не являлось, вернее, не соответствует принятой терминологии в полной мере. Настоящих рыцарей было гораздо меньше – во второй половине XIII века во всей Англии их было всего 2750 человек; Ливонский орден времён Ледового побоища насчитывал не более пятидесяти рыцарей. В сражениях обычно участвовали несколько десятков, в крупных битвах, решавших судьбы держав, несколько сотен, редко более тысячи рыцарей.
Вот некоторые цифры из средневековых хроник, дающих представление о соотношении сил на полях сражений феодальной Европы и количественных показателей армий того времени.
В битве при Мюре 12 сентября 1213 г., единственном крупном сражении Альбигойских войн, войско Симона де Монфора имело в своём составе 900 тяжеловооружённых всадников и неизвестное количество пеших сержантов против около 2000 кавалерии короля Педро II.
Вот описание войска Сида Воителя во время одного из походов: “Таким образом, набралось девятьсот рыцарей. И набрал Сид пятьсот пеших оруженосцев идальго, не считая прочих воспитанников его дома. Приказал Сид поставить свои шатры и отправился располагаться в Сан-Серване и вокруг него в холмах; и каждый человек, который видел лагерь, который устроил Сид, говорил потом, что это было большое войско…”
В битве при Бувине, являющейся, в общем-то, событием эпохальным, с обеих сторон участвовало около трёх тысяч рыцарей. Они-то это сражение и выиграли, при том что французская пехота разбежалась почти сразу же, и все тяготы трёхчасового рукопашного боя легли на тяжёлую кавалерию короля Филиппа II Августа.
Сильные, но немногочисленные отряды, состоящие из профессиональных воинов, могли решать исход локальных военных конфликтов и отдельные тактические и стратегические задачи, однако в случае неудачи, больших потерь или просто при наличии у противника значительных человеческих ресурсов они становились малоэффективными. Так, потери тамплиеров в 1187 г., сначала в сражении у источника Крессон (из 60 рыцарей спаслись только трое), а затем в битве при Хаттине (там погибло и попало в плен около 200 рыцарей), были настолько существенными, что всерьёз подорвали военную мощь ордена и сыграли не последнюю роль в потери крестоносцами Святой Земли.
Крайняя малочисленность профессиональных феодальных армий (а ещё невозможность быстрого восстановления их численности после крупных сражений) сыграла злую шутку со многими раннесредневековыми государствами. Битва при Гастингсе, как до этого при подобных обстоятельствах битва при Гваделете, решила судьбу королевства. И не удивительно – король и его лучшие воины погибли в бою, защищать страну некому, как следствие захватчики завладевают обширными территориями, не встречая сопротивления. Такая же ситуация сложилась, вероятно, с русскими княжествами после битвы на реке Сити и с венграми после поражения под Лигницей.
На поле боя европейский рыцарь был вполне самодостаточен, однако их малое число приходилось компенсировать за счёт набора дополнительных бойцов. Каждый рыцарь вёл за собой отряд конных воинов, вооружённых за его счёт. Конечно, вооружение их было гораздо слабее и хуже, однако же именно они составляли основную массу этой самой тяжеловооружённой рыцарской конницы, создавая впечатляющие количественные показатели.
Потребность во вспомогательных войсках становилась всё более очевидной по мере совершенствования вооружения и увеличения потерь живой силы на полях сражений. Большие массы пехоты – обычное явление в войнах XIV-XV веков, а столетие спустя пехота стала столь многочисленной, что существенно потеснила элитные отряды в пользу регулярных армий.
Неоспоримым преимуществом «неэлитных» армий была их многочисленность, а также наличие потенциальной возможности немедленно набрать взамен убитых в бою солдат столько же новых – без особых затрат времени и средств.
Методы, которыми собирались такие армии не отличались оригинальностью – феодальные властители в принудительном порядке ставили «под ружьё» своих крестьян в таком количестве, которое только возможно было собрать. Благо, их было достаточно, поэтому с потерями на поле боя мало считались, пополняя поредевшие ряды новыми солдатами. К примеру, Ходзё Удзиясу (1515–1570) набирал рекрутов без всяких ограничений. Если его предписания относительно набора войск, изданные в то время, когда он воевал с Уесуги Кенсином, действительно выполнялись, то совершенно непонятно, как в его провинции вообще могло уцелеть сельское хозяйство:
1. Всем мужчинам, включая лиц самурайского сословия, приказано явиться и записаться в двенадцатый день этого месяца. Им надлежит принести с собой ружье, копье или какой– либо другой вид оружия, если оно у них имеется.
2. И если станет известно впоследствии, что хотя бы один человек в области скрылся и уклонился от этого призыва, кем бы он ни был, управляющим этой областью или крестьянином, он будет обезглавлен.
3. Всем мужчинам, от пятнадцати до семидесяти лет, надлежит явиться; уклониться не дозволено будет даже обезьяньему поводырю. Тем, у кого нет оружия, велено явиться с мотыгами и серпами; даже буддийские монахи призваны «исполнить свой долг».
Документ заканчивается суровыми предупреждениями и обещаниями наград. Для такого господина все подданные были солдатами.
Такая армия была не столь надёжна, зато численность её легко возобновлялась, а вооружить её можно было простым, не требующим специальной тренировки оружием. И именно этим обусловлена широкая популярность ручного огнестрельного оружия на закате Средневековья.
Так, искусство стрельбы из лука, в средневековой Японии являвшееся привилегией самураев, с течением времени начинает постепенно приходить в упадок. Поэтому в эпоху Сэнгоку Дзэдай, когда перманентные военные действия требовали постоянного пополнения феодальных армий рекрутами, в первую очередь, из числа крестьян, фитильное ружьё, привезённое на острова португальцами, появилось весьма кстати.
Поскольку крестьянин, занятый работой на полях, не имел возможности (да и желания) упражняться в военных занятиях, а обучение стрельбе из лука и владению мечом, вкупе с наращиванием мышц, требовало многолетней практики, то получить за короткий срок большое количество профессиональных воинов не представлялось возможным.
Правда, первоначально ружья считались просто забавной новинкой, и долгое время использовались только для охоты – хотя даже в этом деле лук превосходил их во многих отношениях. К тому же, что более важно, японское военное оружие было почти ритуальным, – самым важным и почетным оружием был меч, поскольку основной формой рукопашного боя были индивидуальные поединки профессиональных бойцов. Использование же ружей считалось трусостью и бесчестием и полностью шло вразрез с кодексом самураев. Поэтому ружьё оказалось идеальным оружием для асигару – крестьянин не был обременён самурайским кодексом чести, и при этом его можно было всего за несколько дней научить стрелять из аркебузы, в той мере, насколько это вообще возможно. Это, конечно, не означает, что им всем немедленно выдали аркебузы, однако с ростом численности армий и усиления в них роли низов японского общества, огнестрельное оружие занимает важное место в военной истории.
Присутствие в армии английского короля во время Столетней войны большого количества лучников объясняется исключительно теми финансовыми проблемами, которые испытывал Эдуард III в ходе военных действий на континенте. Истратив наперёд несколько годовых бюджетов Англии и накопив крупные долги, он вынужден был использовать то, что было под рукой. Его дедушка, Эдуард Длинноногий, известный своими победами над шотландцами, использовал в основном генуэзских арбалетчиков, как и все европейские государи того времени. Однако содержание одного арбалетчика было сопоставимо с содержанием сегодня, например, какой-нибудь гаубицы. Арбалетчики, в виду того, что их место было на передней линии войск, шли в бой в стальных доспехах и с большими щитами; сам арбалет был весьма дорогостоящим устройством, а требовался он не один, а как минимум плюс один запасной; кроме того, у арбалетчика ещё могли быть один-два помощника. Всё это делало их очень дорогими, и в то же время весьма грозными. Лучники же набирались толпами из числа простонародья, защитного доспеха они не имели, а их единственным оружием была палка с привязанной к ней верёвкой, коих можно было настрогать сотню в ближайшем лесу из любой подходящей древесины.
Ещё одним неоспоримым преимуществом народного ополчения перед отрядом элитных бойцов – её управляемость. Элитный воин-профессионал – это, прежде всего, индивидуальный боец, часто не признающий никакого командования и авторитета военачальников. Каждый такой воин действует на свой страх и риск. По мере становления и возвышения элиты воинов ситуация ещё более усугублялась. Так, сражения эпохи средневековья обычно начинались с более менее слаженного удара копьями, вслед за чем бой распадался на множество поединков, и его результат зависел уже не от полководческих дарований военачальника и его тактического искусства, а, по большей части, от вооружения, численности и личных качеств сражающихся. Что касается дисциплины, то у элитных воинов её попросту не было. Рыцарям невозможно было отдавать приказы – их просили, умоляли хоть как-то держать строй, не рассыпаться по полю и следовать намеченной цели. Средневековые государи перед началом важных сражений часто строили виселицы для устрашения своих непокорных вассалов.
