— Вы… Просто так… Вы меня отпустите просто так?…
Алик смотрел на него печально и строго:
— Просто так мы вас не отпустим.
— За сколько? — забеспокоился опять «песец».
— За Капитана Джо.
«Песец» кивнул:
— Понимаю… Он вам даст больше.
— Он нам все отдаст, — сказал Алик.
— Но я не знаю, где его искать…
— Я вам помогу. — Алик взял «песца» под руку. — Пройдемте в комнату, побеседуем наедине.— Алик кивнул на Батыя. — Чтобы вы не ссылались потом на утечку информации. О том, что я скажу, будем знать только вы и я. Договорились?
— Договорились, — деловито кивнул ему «песец». И они под руку вышли из кухни.
12
«Урус иблис»
Андрюша не смотрел на Батыя. Ему было стыдно за Алика. Он видел его испуганное лицо, когда «песец» бросился ему в ноги, видел презрительную улыбку прапора: «Они шутили». Капитан Слесарев так никогда не шутил…
Краем глаза Андрюша видел, как прапор вытащил красную пачку и закурил, прислушиваясь к разговору за стеной. Наклонившись к Андрюше, он спросил:
— Боец, как этот тихарь тебя закадрил?
— Случайно, — не глядя на него, ответил Андрюша.
— У них случайностей не бывает… Расколол он тебя?
— Как это? — не понял Андрюша.
— Что-то есть на войне за тобой? Компромат какой-то на тебе висит? Наркота, бабы, мирное.население?… Что он про тебя знает?…
— А не пошел бы ты, прапор, на х…? — тихо ответил Андрюша.
Прапор не обиделся, начал объяснять:
— Меня он еще в кабаке усек. Когда ты ушел халдея искать, он меня про Ольшанского стал спрашивать… Денег мне предлагал, сука…
И опять Андрюше стало стыдно за Алика. Ведь ТТ в кабаке был при нем.
— Я послал его… Разве я знал, что тот жмурик воскрес?… — Прапор поставил на попа красную пачку. — И зачем я контракт не продлил? — Прапор щелчком опрокинул пачку. — Не люди здесь, боец, а суки. Хуже «духов».
Андрюша молча с ним согласился.
— Теперь мне хана при любом раскладе. Либо те, либо эти. Правда?
— Правда, — подтвердил Андрюша.
— Думаешь, у тебя положение лучше? — зашептал вдруг прапор. — Слышал, на кого твой тихарь замахнулся? На Капитана Джо! Не по зубам он ему. Капитан хоть и в Штатах живет, а у него здесь все схвачено. Железно! Если он узнает, что вы на него хвост подняли… Хана вам обоим. — Прапор взял Андрюшу за руку, заглянул в глаза: — Андрюша, вали-ка ты от своего тихаря, пока не поздно. Слышишь?
— Он не тихарь, — сказал Андрюша.
— Кому ты поверил, Андрюша, — шептал на ухо прапор, — это же не капитан Слесарев. Вот кто тебе настоящим батей был. Идем, Андрюша, пока они там разговаривают, выпьем за нашего капитана. Я угощаю. Идем, выпьем за упокой его души! Идем!
Только тут Андрюша впервые посмотрел на прапора:
— Почему это за упокой?
— Так его же убили, — удивился прапор. — Неужели ты не знаешь?
— Врешь! — не поверил Андрюша. — Когда?
— Двадцатого июля.
— Где?
— В Грозном. Снайпер с крыши достал его на броне… Я думал, ты знаешь.
Утром двадцатого июля Андрюша уже был в Питере. Восемнадцатого их разведбат отозвали с гор в Ханкалу. Когда они уже дожимали «душков», начальники объявили очередное, третье по счету, перемирие. Впервые Андрюша услышал, как матерится капитан. «Нас же в импотентов превратят! Это же все равно что мужика в самый разгар с бабы снимать, за это расстреливать мало!» Таков был смысл его длинных матерных монологов. Андрюша даже рад был, что уходит на дембель во время черного предательства. Он уехал в Моздок, а разведбат ушел с гор в Ханкалу через Грозный. Значит, там и достали капитана. В перемирие!
— Врешь, Батый! Врешь!
Прапор вынул плотный бумажник, перетянутый широкой белой резинкой, из бумажника достал мятый конверт, из конверта — газетную вырезку.
— Мне кореш из штаба прислал. Читай, даже в газетке про него пропечатали. Когда живой был, майорскую звезду забыли кинуть. Суки! Читай.
Андрюша расправил на столе сложенную вчетверо, уже пожелтевшую газетную вырезку. Наверное, кореш прапора сорвал ее со стенда у штаба.
Вот что в ней было написано:
«Капитан был воином, конечно, он ненавидел войну. И в слове „воин" нет поросячьего восторга перед страшной работой убивания людей, в чем и состоит сущность войны. Капитан во всем пытался найти духовность. Даже на этой страшной бессмысленной войне. Он жил по каким-то своим нравственным законам, которые никогда не переступал сам и не позволял этого делать никому вокруг. Война, бой, смерть, страх были для него не больше чем вызовом, вызовом его вере, его убеждениям, его морали. И в этом огне он выковал их».
Андрюшу покоробили тупые бессмысленные фразы некролога. Из всего текста он понял только прошедшее время: «был, ненавидел, жил», но заставил себя вчитаться дальше.
«Как мальчишка радуясь удачам, переживая промахи, капитан не замыкался в мире своей роты, боевого железа, приказов, сводок, рейдов, докладов, построений, всего прочего, что заполняет жизнь офицера на войне „под завязку", до изнеможения. Война была для капитана еще и возможностью познать совершенно неведомый для него мир. Он мог часами разговаривать с пленными „чеками" — но не о том, где их лагерь или сколько гранатометов в их отряде, а об истории того или иного аула, об отличии горных тейпов от равнинных…»
У Андрюши начал кривиться рот. Он длинно выругался:
— Так на войне не делают!
— Ты чего? — не понял прапор.— Не нравится, что ли?
— Это не капитан! А какой-то Миклухо-Маклай с папуасами.
Прапор ткнул пальцем в строку:
— Ты здесь читай.
Андрюша стал читать дальше:
«Нет, капитан не стал „гуманистом", и его ненависть к боевикам никак не уменьшилась от знания „посланий Пророка" или истории кишлака Гуниб, его разведроту боялись, за его голову чеченцы называли все большие суммы в долларах, количество могил боевиков, „сделанных" разведчиками капитана, неуклонно росло. У чеченцев он получил за глаза прозвище „урус иблис" — „русский дьявол".
Да! Капитан умел воевать, это он доказал еще в Афгане. И здесь его разведроту запомнили, как приснопамятных „морпехов" из Калининграда… Он был „стар", этот капитан. Было ему тридцать три года, как Иисусу Христу. По возрасту своему ему давно было пора примерять подполковничьи погоны…»
Андрюша видел перед собой капитана: загорелого, светлоглазого, обросшего русой курчавой бородой, видел его на жаркой июльской броне в раздолбанном центре Грозного. А рядом с капитаном увидел своего заместителя-раздолбая. Ведь именно на их броне всегда ездил в походе капитан. Андрюша выматерил про себя своего раздолбая! Нужно же высадить автоматчиков с обоих бортов: чтобы они глаз не спускали с крыш и с верхних окон. А раздолбай, наверное, не высадил, расслабился раздолбай. Поглядывал на Андрюшины «командирские» часики, предвкушал баночное пиво и встречу со знакомыми санитарками в Ханкале…
Андрюша поднял голову: прапора рядом не было, и его тугого бумажника не было на столе, и красной пачки «Мальборо». Андрюша, чуть не опрокинув стол, выскочил в прихожую. Там было темно, и Андрюша стукнулся бедром об открытый ящик тумбочки под телефоном. Прапор ушел грамотно, как учили. И оружие забрал с собой.
Андрюша шваркнул ящик на место и стал напяливать кроссовки. Открылась дверь в большую комнату — в полосе света стоял Алик:
— Андрюша, ты чего?
— Товарищ капитан, прапор ушел! — крикнул Андрюша и осекся. — Ушел Батый, ушел… Алик… Я догоню!
Андрюша рванулся к двери.
— Не надо. Куда он теперь денется?… Его без нас достанут, Андрюша.
Андрюша топтался в дверях. Из-за спины Алика вышел бледный «песец»:
— Он же на моем «мерсе»…
— Тем более, — сказал Алик. — Андрюша, «мерс» не догонишь. Идемте на кухню.
— На моем «мерсе», — застонал «песец».
— И вообще, — добавил Алик, — у нас, Сергей Николаевич, дела сейчас поважней вашего несчастного «мерса». Никуда он не денется.
Опять они сели на кухне под розовым абажуром. Алик разлил из плечистой бутылки «на посошок», а потом достал с подоконника длинный красивый конверт с черными буквами под японские иероглифы и показал конверт «песцу».
— Вы и это знаете? — удивился тот.
— Работа такая.
Андрюша не слушал их короткие деловые реплики. Ему было стыдно за себя. Ничто не могло его оправдать. Даже смерть капитана.
Очнулся Андрюша, когда Алик толкнул его плечом:
— Слышишь, Андрюша? Слышишь?!
Андрюша ничего не слышал.
— Ты понял, зачем тебя притащили во «Фрегат»?! Ты понял?!
Андрюша ничего не понимал.
— Ты только послушай, какая красота!
Андрюша через силу врубался в рассказ «песца».
— Кумитэ по-японски — это бой без весовых категорий… Это на легальном уровне… А на нелегальном… Кумитэ — это бой без правил и весовых категорий… Ну что-то вроде…
— Мясорубки? — вставил Алик.
— Можно и так,— улыбнулся «песец».— Сейчас спортивные шоу — одна из самых доходных форм бизнеса…
