(1788–1860) — немецкий философ, основоположник системы, проникнутой волюнтаризмом, пессимизмом и иррационализмом.
Хохлов пристально заглядывал ему в глаза.
— Ведь вы же спали на моих лекциях. Только что не храпели. А после лекции вас будили товарищи.
— Сознание не спит.
— И что?
— Признаюсь. Я не записывал ваших лекций. И считаю это бесполезным занятием. Даже вредным. Всегда так делаю. А потом вечером в общежитии записываю конспект по памяти.
— Не верю. У вас же не только философию. Но и другие курсы. И всё вы записываете по памяти? Покажите!
— Можно выйти за тетрадкой? Я думаю, что в коридоре уже никого нет. Я же последний?
Потом Хохлов листал общую тетрадь, в которой ровным почерком были записаны все его лекции, с подчеркиванием важного, sic'ами, отсылками, указанием на библиографию. Без вводных слов, лирических отступлений, слов-паразитов. После лекций конспект Шопенгауэра и ранней философской статьи Маркса, чего он не задавал делать. Хоть сейчас публикуй. А ведь он до сих пор не издал свой курс лекций. Молча пододвинул зачетку и вывел «отл.» Он хотел поставить три восклицательных знака, как-то отметить, что это не просто «отл.», а «сверхотл.». Баба Наташа уВовремя остановился. Это же зачетка, официальный документ, а не девчачий альбом, где допустимо выражать свои эмоции. Даже нужно это делать. Иначе неинтересно.
Экзамен (от ехаmen, вм. exagimen от exigo; латинское слово, обозначавшее прежде всего язычок, стрелку у весов, затем, в переносном значении, оценку, испытание) — испытание познаний кого-либо в каком-нибудь предмете.
— Идите!
Он захлопнул зачетку и протянул ее Шарапову. Шарапов посмотрел на синие корочки, но не взял их.
— У меня еще второй вопрос о…
— Не надо! Идите! — ласково проворковал Хохлов. — Мне достаточно услышать одну фразу, чтобы понять, кто передо мной.
Университет Шарапов закончил с красным дипломом. Когда он его получал, глаза его были прикрыты.
Следы его теряются. Хотя доктор философских наук Хохлов, может быть, что-то и знает о нем. Просто обязан знать. Может быть, если у Шараповва есть научные труды, он их перечитывает. Сам Хохлов об этом никому не рассказывал. Человек он сдержанный.
14
ИСЧАДИЯ АДА НА ЛЕСТНИЧНОЙ ПЛОЩАДКЕ
Был понедельник. Толя поднялся ни свет ни заря. В первый автобус, набитый рабочими, он залезть не смог. Всё-таки у рабочего люда локти покрепче. Особенно в начале трудовой недели. Залез во второй. На Башне опять неудача. Уж если пойдет, то полосой. Опять не удалось втиснуться в автобус. Потерял время, ожидая следующего. Всё же забрался. Но график был уже нарушен. Даже если сядет сразу на третий, всё равно опаздывает. В городок автобус пришлось ждать довольно долго. Тоже битком. Но тут уж Толя решил не сдаваться. И превратился в сгусток энергии.
Первая пара по истории партии. Ведет курс сам декан факультета. Опозданий он не любил.
Тарантул [ит. tarantola] — название нескольких видов ядовитых пауков, укусы которых болезненны, но для человека не опасны.
Всех нерадивых запоминает. Потом на экзамене гоняет по полной программе. Выходят от него потные.
Толя бегом бросился через сосновый лесок. Хотя мог в любой момент запнуться о какой-нибудь наземный корень. Сдал пальто в гардероб, перевел дыхание. Можно подниматься. Прыжками через левое крыло на второй этаж. Там меньше вероятности встретить кого-нибудь из преподавателей. Перед лестничной площадкой его свободный полет оборвался. Не по его вине. Он бы мог лететь под небеса. То, что он увидел на этой самой площадке, достойно кисти Босха. Художнику это понравилось бы. И он непременно использовал для очередной своей картины. В народе эту пакость называют еще мизгирями. В деревне у бабушки, куда на лето отвозили маленького Толю, был мужик по прозвищу Мизгирь.
На Толю смотрели две пары круглых, черных и люто ненавидящих человечество глаз. Глаза. смотрели в упор, как на приговоренного к смертной казни. Всё, милок! Отпрыгался! Ярко-желтая густая шерсть ходила волнами, как хлебная нива в конце лета. Может быть, это у них сигнал к началу боевых действий, к которым Толя был совершенно не готов. Лапы были крепко расставлены, как Триумфальная арка в Париже. Вот сейчас они подогнутся в суставах для стремительного броска вперед, после которого шансов у жертвы не остается. Выход один — мучительная смерть, правда, моментальная.
Два исчадия ада были размером с Толины кулаки. Но против них его кулаки были бессильны. Это тебе не в уличной драке морды бить или свою подставлять под кулаки.
Это были тарантулы. Толя вспомнил, что когда-то видел их изображения на картинке. И страшную подпись, что укус их смертелен. Поэтому жители степей и пустынь боятся их не меньше, чем ядовитых змей.
Теперь увиденная в детстве картинка явно возникла перед ним, ожила, шевелится в нескольких шагах от него.
Вспомнил рассказы о том, как они кусали геологов и красноармейцев, которые боролись с басмачами. Басмачей они почему-то не трогали. Наверно, чувствовали в них родственные души. А вот наших людей отправляли прямым ходом на тот свет. Может быть, басмачи их специально использовали как бактериологическое оружие против борцов за социализм? Прыжок — укус — недолгие конвульсии — труп. И уже зырят, кого еще пустить в расход. На ком сэкономить.
Такая перспектива Толю не устраивала. Он попятился задом вниз, не сводя глаз с тарантулов. Они внимательно следили за ним. Что-то прикидывали. Начинать ли им атаку? Пока не двигались. Повернуться к ним спиной не решался. И тихонько по ступенькам вниз. Когда оставалось несколько ступенек до первого этажа, один из них пошевелился, несколько передвинулся вперед. Тут же к нему присоединился второй. Поняли, что добыча уходит. Он тоже не стал испытывать судьбу. Резко развернулся и бегом вниз.
Тарантулы смотрели теперь на него свысока. Он побежал.
— Там тарантулы! — прокричал он гардеробщице. — Целых два! Вот такие! Сидят гады!
Она оторвала глаза от книжки, пристально посмотрела на него, но ничего не сказала. В ее взгляде он мог бы прочитать неприязнь, насмешку. Но ему было не до этого. Подумала: «Вот еще одна напрасно погубленная молодость! Какая пошла молодежь! Всё вино! Оно проклятое! И кто его выдумал на наши головы! А сейчас вообще со школы уже пьют»
Когда Толя опаздывал, он тихонько приоткрывал дверь и замирал на пороге, шепнув тихо «здрасьть» и стоял, ожидая государевой милости — разрешения пройти не место. Были преподаватели, которые терпеть не могли опозданий. Сейчас как раз был такой случай.
Но на этот раз он забыл про этикет. Не приоткрыл двери, а открыл и ворвался, хлопнув ими.
Поздоровался. Но громко. Даже Шарапов вздрогнул
