Откровенно говоря, человек этот весьма опасен.
Нельзя не исключать и того, что, несмотря на все меры предосторожности, принятые Абвером в Берлине И «Токкока» в Токио, СД все же известно о предстоящей встрече в Торговой Миссии города Сан-Франциско. Вместе с тем ТША находятся под юрисдикцией Японии, и СД не правомочна вмешиваться во внутренние дела этой страны. Правда, они могут попытаться арестовать его как представителя германской стороны, — вздумай он ступить на территорию Рейха. Однако что-либо предпринять в отношении представителя Японии или воспрепятствовать самой встрече они бессильны.
По крайней мере, оставалось уповать на это.
Может, СД удалось перехватить старика где-нибудь в пути? Из Токио в Сан-Франциско — путь неблизкий, а еще если учесть его возраст и то, что летать-то ему, пожалуй, непросто.
«Придется запросить руководство, — решился Бэйнс. — Он должен знать, приедет ли господин Ятабе. Если он перехвачен СД или отозван Токийскими властями, им наверняка об этом известно».
«Но если они добрались до старика, — подумал вдруг он, — то, конечно же, выйдут и на него, Бэйнса».
Однако даже теперь ситуацию нельзя расценивать как безнадежную. За время многодневного ожидания в номере отеля «Абхирати» Бэйнс успел кое-что обдумать.
В крайнем случае, уж лучше передать информацию господину Тагоми, чем возвращаться в Берлин ни с чем. Пусть и ничтожный, но все-таки шанс, что его сообщение попадет куда следует. Однако господин Тагоми может его только выслушать. Вот, пожалуй, наиболее уязвимое звено в его плане. В лучшем случае, Тагоми, внимательно выслушав и запомнив, отправится в срочную командировку на Острова. Господин же Ятабе обладает правом принимать решения. Он может не только слушать, но и отдавать приказы…
И все же это лучше, чем вообще ничего. Время не терпит. Не начинать же все сначала, — месяцами тщательно и очень осторожно вести подготовку новой конфиденциальной встречи представителей двух группировок — из Германии и Японии…
«Господин Тагоми, несомненно, будет поражен, — не без злорадства отметил он. — Осознать внезапно степень своей осведомленности и ответственности, — это вам не собирать сведения о каких-то там новых литейных формах… На этой почве вполне возможен нервный срыв. Или вдруг разболтает кому-нибудь, или, наоборот, замкнется и внушит себе, что ничего не слышал. Либо просто не захочет поверить мне. Встанет, поклонится и уйдет, как только я начну, сославшись на то, что не умеет хранить тайну. Почему бы ему и не отнестись ко всему именно так? Он, мол, и слышать ничего не желает, дескать, не его это дело».
«Как все это просто, — подумал Бэйнс. — У господина Тагоми есть такой легкий выход из создавшегося положения. Как я завидую ему!
Однако, если поразмыслить, господину Тагоми тоже деваться некуда. Мы с ним в одинаковом положении. Он может оставаться глухим к моим сообщениям лишь до тех пор, пока это просто слова. Но потом, когда от слов — и к делу… Если бы только удалось это объяснить. Ему или тому, с кем в конце концов удастся переговорить…»
Бэйнс вышел из номера, воспользовался лифтом и попросил портье в холле позвать рикшу. Вскоре китаец, энергично нажимая на педали, вез его по Маркет-стрит.
— Здесь, — сказал он рикше. — Остановись на обочине, рядом с пожарной колонкой.
Бэйнс расплатился, и рикша отъехал. Похоже, что слежки нет. Дальше он шел пешком. И вскоре с потоком многочисленных посетителей он попал в огромный центральный универмаг «Фуга».
У прилавков толпились покупатели. Продавцы — почти все белые, японцы — в основном — заведующие отделами. Везде стоял невообразимый шум. После минутного замешательства Бэйнс разыскал секцию мужской одежды и задержался у стойки с брюками. К нему тотчас подошел молодой продавец.
— Я вернулся купить вот эти темно-коричневые шерстяные брюки. Мне помогли их подобрать ещевчера, — сообщил Бэйнс. Встретив удивленный взгляд продавца, уточнил:
— Вчера я, кажется, разговаривал не с вами. Тот продавец ростом повыше. Худощавый, с рыжими усами. Кажется, его зовут Ларри.
— Он ушел на обеденный перерыв, скоро должен вернуться, — ответил продавец.
— Пойду тем временем примерю эту пару, — сказал Бэйнс, снимая брюки со стойки.
— Конечно, прошу вас, — продавец указал на свободную примерочную и отошел к другому клиенту.
Бэйнс вошел в примерочную, плотно прикрыл дверь, уселся на один из стоявших внутри стульев и принялся ждать.
Через несколько минут раздался стук. Дверь отворилась, и вошел невысокий японец средних лет.
— Вы иностранец? — спросил он Бэйнса. — Я хотел бы убедиться в кредитоспособности господина, — проговорил он, запирая дверь изнутри.
Бэйнс протянул японцу бумажник. Тот взял его и, усевшись, принялся изучать содержимое. Его внимание привлекло фото девушки.
— Какая красавица, — сказал он.
— Моя дочь, Марта.
— Мою дочь тоже зовут Марта, — сообщил японец. — Она сейчас в Чикаго, учится на пианистку.
— А моя вскоре выходит замуж.
Японец вернул Бэйнсу документы и выжидательно замолчал.
— Я здесь уже две недели, — объяснил Бэйнс, — а господин Ятабе до сих пор не появился. Мне необходимо знать, приедет ли он, а если нет, то как мне действовать дальше.
— Прошу вас наведаться завтра во второй половине дня, — ответил японец и встал. Поднялся и Бэйнс. — До свидания.
— До свидания, — ответил Бэйнс. Он вышел из кабины, вернул брюки и покинул универмаг.
«Однако все заняло не так уж много времени, — думал он, шагая в толпе прохожих. — Неужели он и впрямь успеет получить информацию до завтра? А ведь ему еще нужно связаться с Берлином, передать запрос, но прежде зашифровать его. Надо надеяться, успеет».
Жаль, не сообразил связаться с агентом раньше. Мог бы тогда и не переживать столько. Похоже, чтои риска особого не было, прошло все гладко. Фактически потребовалось не больше пяти-шести минут.
Бэйнс медленно шел по улице, задерживаясь у витрин. Самочувствие его существенно улучшилось. Он остановился перед витриной второсортного кабаре с выцветшими, засиженными мухами снимками голых белых женщин. Их отвисшие груди напоминали спущенные мячи. Бэйнса это зрелище настолько позабавило, что еще некоторое время он глазел на фотографии, не обращая внимания на спешащих прохожих, которые непроизвольно задевали его на узкой улице.
Наконец ему хоть что-то удалось сделать. Наконец-то!
Какое облегчение!
Откинувшись на спинку сиденья, облокотившись о подлокотник дверцы, Юлиана погрузилась в чтение. Небрежно, одной рукой, Джо управлял машиной. Это не требовало от него особых усилий, и они уже преодолели большую часть пути. Из радиоприемника доносился один из тех слащавых мотивчиков, которые обычно исполняются в пивных.
На какое-то мгновение он привлек внимание Юлианы.
«Свирель или волынка, — машинально отметила она. — Наверняка одна из этих приевшихся бесчисленных полечек, которые, по сути, все на один мотив».
— Кич, — заявил Джо, когда музыка смолкла. — А знаешь, я ведь немного разбираюсь в музыке. Сказать тебе, кого по праву можно назвать великим дирижером? Ты его, наверное, и не помнишь. Артуро Тосканини.
— Не знаю такого, — ответила она, не отрываясь от чтения.
— Он итальянец. Однако после войны немцы так и не позволили ему дирижировать. Причина — его политические убеждения. Его уже нет в живых. А этого фон Караяна, неизменного дирижера Нью-Йоркского Филармонического общества, вспоминаю с содроганием до сих пор. Нас заставляли посещать его концерты всем общежитием. А тебе, должно быть, известно, что любят итальянцы. — Он взглянул на нее. — Ну, как тебе эта книжка?
— Очень увлекательная.
— А я люблю Верди и Пуччини, — продолжил о своем Джо. — В Нью-Йорке нас пичкали этим помпезным Вагнером или каким-нибудь Орфом; а эти еженедельные принудительные посещения Мэдисон-Сквер-Гардена, глупейших представлений, организованных нацистской партией, с их неотъемлемыми атрибутами — штандартами, литаврами, фанфарами и пылающими факелами. С последовательным изложением истории арийской расы и тому подобной псевдопросветительской чепухой; и все это непременно декламировалось, — как же, ведь произносить такое с обычной интонацией нельзя: как-никак, подлинное искусство… Ты бывала в Нью-Йорке до войны?
— Да, — ответила она, не отрываясь от чтения.
— Тогда ты должна помнить те по-настоящему прекрасные театры. Я знаю, мне рассказывали. А теперь с театром то же, что и с производством фильмов — всем заправляет берлинский концерн. Я уже тринадцать лет в Нью-Йорке, но за все это время ни разу так и не довелось посмотреть приличный спектакль или мюзикл…
— Не мешай мне читать, — попросила Юлиана.
