еще ее свекром у румынского краснодеревщика, и рылась в бумагах. Рылась в прямом смысле этого слова, запуская голые по локоть руки под кипу наваленных перед ней документов. Она подняла на вошедшего скуластое, ничем не примечательное лицо тридцатипятилетней женщины и как бы в оправдание сказала:
– После смерти мужа все дела на мне, уж извините, не могу подать вам руки.
– Дело у меня к вам пустяшное, госпожа Лесавкина, – без спроса садясь на свободный, стоящий у стола стул, начал фон Шпинне, – поэтому много времени я у вас не украду. Вы ответите мне на один вопрос, и я тотчас же уйду.
– Задавайте. – Она вынула руки из-под бумаг и машинально поправила прическу. Руки вдовы сахарозаводчика удивили начальника сыскной. Они были грубые, почти мужские, с широкими ладонями и короткими толстыми пальцами. Это удивление не скрылось от глаз вдовы.
– Что? – перехватив взгляд начальника сыскной, спросила она и придирчиво осмотрела свои ладони, вертя ими перед глазами. – Что вы, что вы так уставились на мои…
– Вижу, не носите колец, – поняв свою оплошность, решил как-то вывернуться фон Шпинне, быстро сообразив, что руки для вдовы Лесавкиной – больная тема.
– Не ношу, а это разве преступление?
– Нет, это не преступление, однако странно, богатая женщина и без украшений…
– Вы, уважаемый господин… – Она приложила палец ко лбу и чуть приподняла подбородок, силясь вспомнить имя гостя.
– Фон Шпинне, – пришел на помощь Фома Фомич.
– Да, фон Шпинне, – дернула бровями вдова, как бы слегка удивляясь странной фамилии не менее странного визитера, – вы, уважаемый господин фон Шпинне, находитесь в плену предрассудков. В вашей крови растворены первобытные инстинкты, как, впрочем, и в каждом мужчине. Вы уверены в том, что женщина создана для вашей утехи, для удовлетворения ваших низменных потребностей…
– А разве это не так? – надев на лицо маску недоумения, перебил вдову Фома Фомич.
– Конечно, это не так. Женщина – прежде всего личность, во всем равная мужчине, ни в чем ему не уступающая, а в некоторых вещах даже превосходящая его!
– Например?
– Женщина умнее мужчины, чище, сострадательнее, добрее и щедрее. Об этом писал Агриппа Неттесгеймский в своем трактате «О превосходстве женщины», надо сказать – удивительнейший из мужчин. Представьте: Средневековье, невежество, дикость, мракобесие, по всей «культурной» Европе горят костры святой инквизиции. А кого сжигают на этих кострах? По преимуществу на них сжигают женщин! Женщина оклеветана, оплевана, она порабощена мужчиной, она бесправна, не может идти речи даже о том, что женщина – это тоже человек. А он пишет о превосходстве женщины! К сожалению, теперь другие времена…
– Вы сожалеете о мракобесии, дикости и возможности закрепощать женщин?
– Нет! Я сожалею о том, что сейчас нет таких мужчин, как Агриппа! Он наверняка не стал бы смотреть на мои руки как на придатки для драгоценностей. Он бы смотрел на них как на… – Вдова, поджав бледные губы, задумалась. Похоже, поток красноречия, обрушившийся на голову Фомы Фомича в первые минуты, иссяк. – Как на руки равного с ним существа!
Фома Фомич, разумеется, слыхал о феминистках, а вот встречаться с ними ему, увы, не приходилось. Да он, если честно, думал, грешным делом, что уж где-где, а в Татаяре их просто не может быть! И вот тебе, пожалуйста…
– Значит, вы принципиально против любых украшений?
– Украшения – это всего лишь примитивный способ привлечь самца. Это унижает настоящую женщину. Мужчины, если таковые у нас еще остались, должны оценивать женщину по уму, а не по каким-то блестящим побрякушкам.
– Но ведь бывает так, и я думаю, вы не станете со мной спорить, что у женщины нет ума…
– Нет, я стану с вами спорить! – не дав договорить начальнику сыскной, воскликнула вдова. – У женщины всегда есть ум. Просто вы, мужчины, настолько слепы и не способны разглядеть этот ум. Вам легче и проще думать, что женщина глупа. На фоне глупой женщины всякий мужчина, ему так кажется, выглядит мудрецом.
– Значит, вы утверждаете, у всех женщин есть ум?
– Да, я это утверждаю!
– А у мужчин есть ум?
– У мужчин – нет, среди них много дураков!
Фома Фомич понял, спорить с вдовой-феминисткой – дело бесполезное, да и ненужное. Он стал подводить разговор к интересуемому его предмету:
– Но это речь о драгоценностях, а как вы относитесь, скажем, к духам?
– Духи – это самое ужасное изобретение мужчин. Женщина имеет право на свой естественный запах, который в тысячи раз лучше любых, даже самых распрекрасных духов! Им, видите ли, не нравится, как мы пахнем! Это оскорбляет их деликатные носы, и женщины должны выливать на себя ведра всякой ароматической дряни только для того, чтобы им угодить!
Начальник смотрел на Лесавкину и задавался вопросом: «Неужели всему причиной ее некрасивые руки?»
Вслух же он проговорил:
– Скажите, пожалуйста, госпожа Лесавкина, как так получилось: вы ярая противница всего, что, по общему мнению, делает женщину привлекательнее… вы готовы спорить, я понимаю, – остановил фон Шпинне уже подавшуюся вперед для словесного прыжка Лесавкину, – и все же дайте мне возможность закончить свой вопрос. Итак, как получилось, что вы, будучи противницей всего, о чем было сказано выше, какое-то время назад приобрели в парфюмерном магазине «Бирото» флакон очень дорогих французских духов «Импрессио»? Неужели вы не смогли устоять перед пагубной женской привычкой украшать себя?
– Разве полиции вменяется в обязанности интересоваться покупками одиноких женщин?
Одно из двух: или Лесавкина хорошо владела собой, или упоминание о духах ничуть не взволновало ее.
– Да, если эти покупки могут пролить хоть какой-нибудь свет на расследуемое полицией убийство.
– Убийство, помилуйте, но при чем здесь духи? Наверное, вы преувеличиваете…
– Не хотите ли вы сказать, что я еще и шучу? – лицо фон Шпинне окаменело.
– Возможно.
Фома Фомич про себя ухмыльнулся. Он был готов к любому повороту событий, за исключением того, что Лесавкина начнет флиртовать с ним.
– Чтобы вы подтвердили слова владельца магазина «Бирото».
– О том, что я купила духи? Подтверждаю, купила.
– Вы их купили для себя?
– Какое это может иметь значение?
– Очень большое, я бы даже сказал – решающее, – фон Шпинне указал на вдову, – решающее для вас.
Лесавкина задумалась, впрочем ненадолго. Быстро смекнув, что лучше будет все рассказать и побыстрее избавиться от этого неприятного, как шуруп ввинчивающегося в душу господина.
– Я купила их в подарок, – ответила она нехотя. – И вы, конечно же, хотите знать, кому я их подарила?
Фома Фомич молча кивнул.
– И это все, что вам нужно?
Еще один кивок.
– Хорошо, я вам отвечу, хоть мне, право, и неловко. Я подарила их Елене Павловне Можайской.
– Вы водите дружбу с женой губернатора?
– Нет.
– Что же в таком случае заставило вас подарить ей духи?
– Она помогла мне в одном моем деле.
– Догадываюсь в каком. Вы передали ей флакон в собственные руки?
– Нет, я воспользовалась услугами секретаря, господина Клюева.
– Он это может подтвердить?
– Конечно. Да и потом, у меня есть почтовая карточка, подписанная рукой Елены Павловны. – Вдова за все время разговора впервые встала из-за стола и прошла к ореховому секретеру, по массивности которого можно было предположить, что он является родным братом письменного стола и куплен у того же румынского краснодеревщика.
«Сладкая женщина» была небольшого роста, коренастой и чуть раскачивалась во время ходьбы. Глядя на нее, в голову невольно закрадывался вопрос: «Что же такого особенного нашел в ней покойный сахарозаводчик Лесавкин? Чем она смогла покорить старика? Да и та ли это инженю, озорная, срывающая себе голос от радостного крика при виде дорогих подарков?» По документам выходило, что та.
– Вот, я получила ее спустя несколько дней после того, как передала через секретаря подарок. – Лесавкина протянула фон Шпинне открытку со швейцарским видом. На обороте, куда Фома Фомич не преминул заглянуть, было написано:
«Дорогая Марфа Миновна! Подарком, который я нынче получила от вас, вы доставили мне подлинное удовольствие! С уважением, графиня Можайская».
– Марфа Миновна – это я, – пояснила Лесавкина.
– Вы, Марфа Миновна, когда-нибудь видели почерк графини Можайской?
– Нет, не видела.
– Почему же вы решили, что карточка подписана рукой Елены Павловны? В карточке написано о подарке, но это еще не значит, что подарок, упоминаемый там, духи «Импрессио».
– Но у меня нет других доказательств, это все! Кто бы мог подумать, что простой подарок вызовет
