— Если жив, бросьте в подвал, пусть подыхает, мразь!
Ангел ада
Когда-то у губернатора был небольшой подвал, где хранились спиртные напитки, и находился он недалеко от утопающего в зелени дома главы колониальной администрации. Но со временем Стейз счел неудобным такое отдаление и приказал расширить подвал, находившийся под домом, не забыв при этом и старое место. Подземное хранилище стало теперь казематом, предназначенным для тех, кто осмеливался оказывать сопротивление деспотизму губернатора. Ходили слухи, что Стейз велел прорыть ход от старого подвала к новому и лично появлялся в застенке, превращая его в камеру пыток. Однажды несколько рабов сломали деревянный люк подвала, чтобы помочь своему обреченному товарищу, но им пришлось уйти, ни с чем: Стейз позаботился о железной решетке, наглухо перекрывавшей вход.
Сюда и поместили еле живого ирландца. Он лежал на холодном земляном полу, а ледяная вода, скапливающаяся на потолке, время от времени каплями срывалась вниз, жгучим холодом пронизывая изодранное тело мятежного каторжанина. Помимо этого злобные мухи Багамских островов, почуяв запах крови, слетелись на взлохмаченную бичом спину, усиливая и без того нестерпимые муки.
Кинг не знал, сколько времени он провел здесь, но отлично понимал, что отсюда вынесут только его закоченевший труп. В те недолгие минуты, когда жестокая боль, терзавшая измученное тело, утихала, Сэлвор задавал себе один и тот же вопрос: правильно ли он поступил? Ведь без него не состоится побег, и люди, доверившиеся ему, навечно останутся в этих местах. Никогда им не видать родной земли? Значит, он предал их? Кинг не раз с горечью приходил к такому выводу, но неизменно говорил себе, что поступить иначе он не мог. Не вступись он за беззащитную соотечественницу, и до конца своих дней Кинг проклинал бы себя за малодушие. Но товарищи, их совместные планы, побег… Сэлвор не находил ответа.
Кинг скорчил гримасу боли, почувствовав, как вода вновь обожгла изодранное тело и в тот же миг услышал скрип открываемой двери. Сэлвор вспомнил все, что слышал о потайном ходе и тайных визитах губернатора, и решил, что Стейз пришел затем, чтобы добить его. Собрав все силы, он, с трудом ворочая языком, произнес:
— Явился, палач… — и грязно выругался.
К немалому удивлению Сэлвора, ответом на его слова было молчание. Но еще больше он удивился, когда услышал шуршание женского платья. Яркий свет ослепил глаза: против его лица опустился фонарь. Легкий ветерок обдул исполосованную спину ирландца и он уже не чувствовал укусов кровожадных мух. Потом Кинг услышал журчанье воды и что-то большое и мокрое обожгло раны леденящим холодом. Сэлвор громко охнул и вновь разразился отборной бранью. Он сумел чуть приподнялся и вновь рухнул в разжиженную землю. Стоная сквозь стиснутые зубы, ирландец приподнял голову и почувствовал, как нежная рука поддержала ее за грязный подбородок и ласковый женский голос произнес:
— Потерпите немного, Сэлвор!
Кинг не поверил своим ушам — этот голос мог принадлежать только дочери губернатора, но как это возможно!
Однако, кто тогда отирал лицо ирландца влажной тряпкой?
Не ангел же ворковал в этом аду!
Кинг усилием воли заставил себя разомкнуть веки и посмотрел на посетителя.
Джозиана! Девушка была в простой рубашке белого цвета, рукава которой были закатаны выше локтей, в серой домотканой юбке, на которой лежала голова Сэлвора. Распущенные волосы были убраны под рубашку.
— Еще немного, Сэлвор, потерпите!
Ирландец медленно разжал челюсти.
— Какого черта… вы… что здесь делаете?
Джозиана мягко улыбнулась.
— Кажется, можно понять, но все вопросы потом.
Девушка положила голову Кинга на дощечки, которые принесла с собой, отерла правую руку ирландца и положила ее туда же. Придвинув к себе принесенную корзиночку, она достала из нее бутылку, откупорила ее и аккуратно приставила горлышко к губам ирландца. Кинг жадно втянул в себя жидкость и почувствовал, как по телу разливается приятное тепло от хорошего вина.
— Черт возьми, леди, — сказал Сэлвор, утолив жажду. — Вы второй раз спасаете мне жизнь, а я, грешный, ничем не могу отблагодарить вас.
— Не стоит говорить об этом, Сэлвор, — произнесла Джозиана. — В вашем положении это очень затруднительно, но я заранее уверена, что вы сделаете все возможное, чтобы доказать свою признательность.
— Почему вы так думаете? — спросил Кинг.
— Вы слишком благородны, чтобы забывать все, что делают для вас, — ответила англичанка. — Впрочем, для меня вы все равно загадка.
— Так же, как и вы для меня.
— Вот как!
— Не удивляйтесь, Джозиана, вы не против подобного обращения?
— Нет, Сэлвор. Ведь мы достаточно знаем друг друга.
Кинг положил голову на дощечки, давая шее отдохнуть, и почувствовал, как рука девушки мягко коснулась его щеки.
Кинг вздрогнул, в его памяти всплыла картина прошлых лет: белокурая девушка сидит на земле и гладит волосы и лицо юноши, лежащего возле нее.
Кинг судорожным движением схватил руку девушки и прижал ее к своей щеке, быстро шепча:
— Не пугайтесь, но, прошу, не убирайте вашу руку.
Трудно сказать, что испытывал Кинг в эту минуту, но вряд ли он, истерзанный безжалостным бичом, обреченный на медленную смерть, влюбился в прекрасную англичанку.
Он был еще очень далек от этого святого и возвышенного чувства и был уверен, что очень скоро ему придется уйти из этой мира.
Джозиана молчала, но на ее лице, как в зеркале, отражались чувства англичанки.
— Господи! — зашептала она, поднимая глаза к покрытому хрустальными каплями потолку. — Почему ты так несправедлив? Зачем ты оделяешь властью и силой злобных тупиц, заставляя повиноваться им благородные и отважные сердца?
— Не стоит взывать к богу, — глухо произнес Кинг. — Он все равно не внемлет, а если и услышит, то не поможет.
В голосе Кинга Джозиана услышала неуважение к имени создателя и спросила:
— Разве вы не католик?
— Увы! Я не верю ни Папе, ни Лютеру. — Почувствовав, что англичанка резко отдернула руку, Сэлвор вздохнул. –
Теперь вы будете ненавидеть меня.
— Что вы, Сэлвор! — Джозиана холеными пальчиками провела по грязным волосам ирландца. — Я думаю, что каждый волен верить в то, что он считает правильным, но, признаюсь, я не могу представить себе, как можно жить не веря.
Кинг быстро поднял голову.
— И я верю! В себя! В свои руки! В свой ум! В верное плечо товарища! В крепкий кулак, черт возьми, во все то, без чего не могу считать себя человеком!
