Человек из города говорил горячо и убеждённо:
— Мы строим новую жизнь, а в новой жизни нужны образованные люди. Агрономы, инженеры, врачи, учителя. И ваши дети должны учиться. Им жить при социализме, им строить социализм! Им строить новую жизнь!
Все слушали с большим интересом, но каждый по-своему расценивал эти слова.
После митинга пели Интернационал, пели нескладно, разноголосо, но допели до конца. Потом пионеры спели свою песню «Взвейтесь кострами».
У них получилось здорово, не напрасно они устраивали спевку. И опять протрубил горн, заплясали лёгкие палочки по барабану. Пошли обратно к школе, окружённые ещё большей толпой, провожаемые восторженными взглядами. На этот раз Аринка старалась вовсю, чтобы никаких огрехов. Главное сейчас не сбиться с шага, не потерять такт, не убежать от Тани. И она превзошла самоё себя.
Учительница Мария Александровна после митинга зашла к Аринкиным родителям.
— Ваша девочка способная, с блестящей памятью. Ей надо обязательно учиться дальше. Обязательно, обязательно, — говорила она. — И характером она сильна...
— Это точно, — улыбался Симон.
— Она своей цели добьётся, — продолжала учительница. — Главное, выбрать верную цель... Вот чего не скажу про свою племянницу Нонну. Капризна и ленива...
И вот на семейном совете было решено окончательно: отправить Арину в город к дальним родственникам, устроить в городскую школу.
В свободные от домашних дел минуты она по-прежнему бегала к своему заветному камню и, распластавшись на нём, без конца смотрела в голубую синь неба, следила за плывущими облаками. Но забираться на них и плыть в чужие страны она уже расхотела. Она знала, что и так скоро покинет эти дорогие её сердцу места и уплывёт в незнакомый город, пересечёт ту синюю каёмочку горизонта, которая столько лет была для неё недосягаемой. Аринка всегда томилась любопытством узнать: а что же там в северной стороне, за этой синей чертой?
Теперь она скоро увидит и узнает, что там. Какие люди, какие дома, какие дороги и такое ли небо, высокое и голубое? Нет, там всё не так, там всё чужое и небо чужое, родное небо может быть только в своей деревне. Боязно, ох как боязно, но до жути любопытно!
В это лето Аринка удивительно была смирной, как-то повзрослела вдруг сразу, озорством своим больше не пугала родителей. И хоть носилась по-прежнему птицей по огороду, по полям, и в руках у неё кипело всё, и казалось, как и раньше, беззаботна и легка её жизнь, но вдруг посреди работы остановится и замрёт, уставившись в одну точку.
Симон понимал состояние дочери и в такие минуты подбадривал:
— Не тужи, дочка, выше голову держи. Везде люди. Будешь сама хорошей — и к тебе хорошо. Точно. А главное, учись, старайся. Учение человека делает выше, красивее. Оно как бы озаряет его, точно.
Аринка согласно кивала головой, смущённо отворачивала голову. И что за человек этот тятя, и откуда он узнаёт её мысли? Ну хоть не думай при нём. А как задумаешься, так сразу и узнает, о чём она думает, голова у неё стеклянная, что ли?
Елизавета Петровна каждую свободную минуту садилась за машинку, обшивала Аринку. В людях надо содержать себя чисто, не наденешь что попало. И тоже была задумчива и молчалива. На Аринку не кричала, не шпиговала её, только нет-нет да и напомнит ей:
— Ты бы, Аринушка, почитала чего из учебника, не ровен час всё перезабудешь. Задачки б порешала.
— Ну вот ещё, мам, с чего это я забуду. Да спроси что хочешь, всё отвечу.
В доме Симона творилось что-то непонятное: все жили в каком-то напряжении и согласии, в ожидании чего-то непременно хорошего.
Симон пытался шутить:
— Изба у нас, что ли, перевернулась вверх тормашками и мы ходим вниз головой?
Дело в том, что и Лида задумала ехать учиться. Не отставать же ей от своих товарищей. Костя Гром с Марусей едут, Яша тоже, а Лида чем хуже? Только называется их школа по-другому — рабфак. Там учились все взрослые. И начало занятий было на месяц позже — с первого октября. Для жителей деревни было очень удобно, к этому времени с поля уже всё будет убрано.
День отъезда приближался, он уже был точно назначен, на двадцать седьмое августа. Лида вызвалась сама везти Аринку, ей надо было узнать о своих учебных делах: не надо ли каких дополнительных документов? В середине августа, когда ласточки стайками усаживались на телеграфные провода и шумно обсуждали свой далёкий полёт в тёплые края, в доме Симона начались сборы, бесконечные разговоры, напутствия, наказы, просьбы, увещевания.
— Чужого, боже упаси, никогда не тронь! Иголки не возьми, ни синь порошинки, ни макова зёрнышка. Храни тебя бог от соблазна! Честность — главное в человеке. Ему верят, его уважают, — говорила Елизавета Петровна, вспомнив, как точно такие же слова говорила ей мать, отправляя в Питер в услужение к господам. И была она только годом старше Аринки.
Накануне отъезда вечером на крылечке сидели втроём: Симон, Елизавета Петровна и Аринка. Всё было как всегда привычно и тихо, пахло свежим сеном, неуёмно стрекотали кузнечики, мирно сияли звёзды на тёмном небе. И вместе с тем было почему-то грустно, что-то как бы отрывалось, что-то уходило или терялось навсегда. Все молчали, каждый думал о своём.
Аринка понимала, что уходит что-то безвозвратно, но уловить и понять в свои годы — что, ещё не могла. Потому что человек никогда не может поймать тот момент, когда он из одного «я» перерождается в другое «я».
У Аринки уходило детство, навсегда, на веки вечные. Оно уже никогда не вернётся к ней. Всё будет вокруг таким, как сейчас, много лет будет таким, а вот она, Аринка, уже не будет такой никогда. Завтра она простится со всем этим и вступит в новую жизнь. Ей уже двенадцать лет, начнётся новая пора в её жизни — отрочество.
Молчание прервала Елизавета Петровна:
— Господи, даже не верится, что я свою дочь провожаю учиться. Мыслимо ли — деревенская девчонка, крестьянская дочь едет в город учиться? Какого бога благодарить?
Симон, попыхивая самокруткой, весело отозвался:
— А ты, мать, всех благодари, не ошибёшься и никого не обидишь, это точно. — Посерьёзнев, добавил: — Но только не богов надо благодарить, Советскую власть надо благодарить, точно!
— Это само собой, — необыкновенно легко согласилась Елизавета Петровна и, перейдя на лирический настрой, сказала, обняв Аринку за плечи: — Спишь сегодня последнюю ночь под родной крышей. Где-то завтра будешь спать? Тепла ли будет твоя постель? — сказала и вдруг заплакала.
У Аринки защемило в носу. И всегда эта мамка скажет чего-нибудь такое... Симон прокашлялся, видно, и его задело за живое.
— Ладно, хватит душу бередить. Не на погост отправляем. Не за моря, не за горы высокие, велика ль дорога — рукой подать. Захочешь — и съездишь, повидаешься. Ну, пора спать, завтра рано подниму.
Елизавета Петровна довела Аринку до постели, поцеловала. Как хорошо, какой тёплой волной обдало Аринку от этой ласки. «Ну почему бы мамке не быть всегда такой? А может, она теперь и будет всегда такая?» — размышляла Аринка и долго лежала без сна. Бывало, только в подушку ткнёшься, как уж спишь, а тут и сон куда-то подевался.
В проёме окна трепыхалась звёздочка, как бабочка на стекле. Последняя ночь. Наверное, страшно ночевать не дома, не в своей постели, среди почти незнакомых людей? Без родных, знакомых запахов, без этого окна со звёздочкой, Аринкиной звёздочкой, без мамки. Жуть!
Рано утром Елизавета Петровна только коснулась слегка Аринкиного плеча, как та моментально проснулась, тут же вскочила на ноги. Мать подала чистое бельё, платье.
— В дорогу, по телеге-то тереть, надень вот это, старенькое платьице, оно чистое, а когда приедешь в город, переоденься вот в это. В школу будешь надевать коричневое, и передничек не забывай надевать. Раньше в гимназии тоже переднички носили.
— Это же не гимназия, а просто средняя школа, — начала было Аринка, но Елизавета Петровна прервала дочку.
— Не перечь, а слушай, что говорят! — мягко и тихо произнесла. — Ну ладно, в школу так в школу, пусть по-твоему. Когда придёшь из школы, сними платье, повесь на стульчик, куда-нибудь в сторонку, не разбрасывай вещей, чтоб людям ничего не мешало. Дома наденешь серенькое платьице. По воскресеньям надевай сарафанчик синий с белой кофточкой в горошек. Поняла?
— Ага.
— А ещё вот гребешок. А ещё ноги мой перед сном. И чулочки через день простирывай. Хозяйке, тёте Паше, помогай, полы подметай, посуду мой, с детьми посиди, если надо. Ругаться будет, молчи, не перечь, потерпи. Это ненадолго. Там Лида приедет, комнату отдельную снимете, будете вместе жить. Ну, кажется, всё. А теперь одевайся.
— А это ещё зачем? — недовольно засопела Аринка, увидев в руках у мамки чулки с ботинками.
— Вот чудачка, неужели в город поедешь босиком? Да тебя засмеют! Там все ходят обутые.
