Такие мысли — и тысячи им подобных — мелькали в голове злополучного молодого человека, пока дни шли за днями, и каждый, казалось, подталкивал его все ближе к краю пропасти. Судьба словно бы извлекала злорадное удовольствие, ставя его в безвыходное положение. Теперь, когда девушке было разрешено вставать с постели, она проводила дни, сидя в кресле на крыльце среди солнечных зайчиков, и Джеймс был вынужден читать ей — и к тому же стихи! Причем не бодрые жизнеутверждающие стихи, которые выдают нынешние юноши, — забористые, честные стихи о грехе, о газовых заводах, о разлагающихся трупах, но безнадежно старомодные, с рифмами, посвященные почти исключительно любви. К тому же погода оставалась великолепной. Жимолость поила своим благоуханием легкие ветерки; розы над крыльцом чуть покачивали свои алые головки; цветы в саду были даже прелестнее, чем раньше; птички распевали, надрывая свои крохотные горлышки. И каждый вечер был украшен несравненным закатом. Казалось, природа подстраивает это нарочно.
Наконец, когда доктор Брейди уходил после своего очередного визита, Джеймс перехватил его и поставил вопрос ребром:
— Когда ей можно будет уехать?
Доктор потрепал его по плечу.
— Еще не сейчас, Родмен, — сказал он тихим все понимающим голосом. — Вам нет причин расстраиваться. Ей придется оставаться здесь еще дни, и дни, и дни — если не сказать недели, и недели, и недели.
— Недели и недели! — вскричал Джеймс.
— И недели, — дополнил доктор Брейди, игриво ткнув Джеймса в грудобрюшную преграду. — Удачи вам, мой мальчик, — сказал он. — Удачи вам!
Джеймсу стало чуть легче, когда рассиропившийся врач тут же споткнулся об Уильяма, разлегшегося поперек дорожки, и сломал свой стетоскоп. Если человек находится на пределе, как Джеймс, всякая мелочь во благо.
После этой беседы он уныло брел к дому, но тут его остановила румяная экономка.
— Барышня желает поговорить с вами, сэр, — сказала румяная, потирая руки.
— Значит, желает? — повторил Джеймс глухим голосом.
— И личико у нее такое премиленькое, такое прехорошенькое, сэр. Ах, сэр, вы даже не поверите! Сидит там, как Божий ангел, и милые ее глазки так и сияют!
— Не надо! — неистово возопил Джеймс. — Не надо!!!
Девушка полулежала на подложенных под спину подушках, и он в очередной раз подумал, до чего она ему антипатична. И одновременно некая сила, от которой он отбивался, как безумный, нашептывала ему: «Подойди к ней, возьми эту нежную ручку в свои, еле слышно скажи в это ушко пылкие слова, которые понудят это личико отвернуться и залиться алой краской!»
— Миссис Старая Карга, как бишь ее, сказала, что вы хотите поговорить со мной.
Девушка кивнула:
— Я получила письмо от дяди Генри. Я написала ему, как только мне стало легче, и сообщила, что произошло. Он приедет завтра утром.
— Дядя Генри?
— Я его называю так, но на самом деле он мне не родственник. Он мой опекун. Он и папочка были офицерами в одном полку, и, когда папочку убили на афганской границе, он умер на руках дяди Генри и с последним вздохом попросил его заботиться обо мне.
Джеймс вздрогнул. В его сердце пробудилась внезапная безумная надежда. Много лет назад, вспомнилось ему, он прочитал роман своей тетушки, озаглавленный «Клятва Руперта», и в этом романе…
— Я помолвлена с ним, — тихо сказала девушка.
— Уф-ф! — завопил Джеймс.
— Что? — растерянно спросила девушка.
— Небольшая судорога, — объяснил Джеймс. Его била радостная дрожь. Безумная надежда сбылась!
— Предсмертным желанием папочки было, чтобы мы поженились, — пролепетала девушка.
— Очень разумно с его стороны, очень-очень разумно, — сказал Джеймс с глубокой искренностью.
— И все же, — продолжала она с некоторой грустью, — иногда мне кажется…
— Не надо! — твердо заявил Джеймс. — Не надо! Вы должны уважать последнее предсмертное желание папочки, тут уж никуда не денешься. Значит, он приезжает завтра, так? Превосходно, превосходно. Ко второму завтраку, я полагаю? Превосходно. Сейчас сбегаю вниз, скажу миссис Как-Ее-Там, чтобы она поджарила дополнительную отбивную.
Наутро Джеймс прохаживался по саду, покуривая трубку, с легким радостным сердцем. Черная туча над его головой словно рассеялась. Все шло к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров. Он завершил «Тайную девятку» и отправил рукопись мистеру Маккинону, и теперь, во время неторопливой прогулки, в его голове складывался потрясающий сюжет о человеке с одной половиной лица, обитающем в тайной берлоге, который поверг Лондон в панику множеством убийств, леденящих кровь. Кровь же они леденили потому, что у каждой найденной жертвы в наличии имелась только одна половина лица. Вторая была оттяпана предположительно каким-то тупым орудием.
Сюжет складывался великолепно, как вдруг его внимание отвлек пронзительный вопль. Из кустов, окаймлявших струившуюся за садом речку, выскочила румяная экономка.
— Ох, сэр! Ох, сэр! Ох, сэр!
— Что такое? — раздраженно перебил Джеймс.
— Ох, сэр! Ох, сэр! Ох, сэр!
— Ну да. Но что дальше?
— Собачка, сэр! Она в реке.
— Ну, так свистните ей, чтобы вылезла.
— Ох, сэр! Поторопитесь! Она утонет!
Джеймс последовал за своей проводницей через кусты, сбрасывая на ходу пиджак. Он твердил себе: «Я не стану спасать эту собаку. Эта собака мне не нравится. Ей давно пора выкупаться, и в любом случае будет проще остаться на берегу и выудить ее граблями. Только осел из романа Лейлы Дж. Розоуэй станет нырять в чертову речку, чтобы спасти…»
И он нырнул на полуслове. Тото, испугавшись громкого всплеска, быстро поплыл к берегу, но уплыть от Джеймса ему не удалось. Крепко схватив его за шкирку, Джеймс взбежал по откосу и зарысил к дому. Экономка рысила за ним.
Девушка сидела на крыльце. Над ней склонился высокий мужчина с военной выправкой, проницательными глазами и сединой в волосах. Экономка пришла к финишу первой.
— Ох, мисс! Тото! В речке! Он его спас! Бросился в воду и спас его!
Девушка судорожно вздохнула.
— Беззаветное мужество, будь я! Прах меня побери! Да, беззаветное, чтоб мне! — воскликнул мужчина с военной выправкой.
Девушка как будто очнулась от грез.
— Дядя Генри, это мистер Родмен. Мистер Родмен, мой опекун полковник Картерет.
— Горжусь знакомством с вами, сэр! — сказал полковник и погладил щеточку усов, а его прямодушные голубые глаза заблестели. — Ни о чем более доблестном мне слышать не доводилось, прах меня побери!
— Вы отважны… отважны… — прошептала девушка.
— Я промок насквозь… промок насквозь, — сказал Джеймс и поднялся наверх переодеться.
Когда он спустился ко второму завтраку, к его большому облегчению, оказалось, что девушка решила позавтракать у себя. Полковник Картерет молчал, занятый своими мыслями. Джеймс в роли гостеприимного хозяина превзошел себя, предлагая ему на выбор погоду, гольф, Индию, правительство, дороговизну жизни, крикет, нынешнее повальное увлечение танцами, а также убийц, с которыми ему довелось познакомиться, однако полковник хранил свое странное, рассеянное молчание. Только когда со стола было убрано и Джеймс достал сигареты, полковник внезапно вышел из своего транса.
— Родмен, — сказал он, — мне хотелось бы поговорить с вами.
— Да? — поощрительно сказал Джеймс, думая: лучше поздно, чем никогда.
— Родмен, — сказал полковник Картерет, — а вернее, Джордж… Могу я называть вас Джорджем? — добавил он с грустной мягкостью, в которой крылось особое обаяние.
— Разумеется, — ответил Джеймс, — если вам так хочется. Хотя мое имя Джеймс.
— Джеймс, э? Ну-ну, в конце-то концов разница невелика, э, гм, будь я, прах меня побери, а? — сказал полковник, на миг вновь возвращаясь к своему солдатскому прямодушию. — Ну, так вот, Джеймс, мне надо кое-что вам сказать. Может быть, мисс Мейнард… может быть, Роза говорила вам что-нибудь обо мне в… э… в отношении себя самой?
— Она упомянула, что вы помолвлены.
Сурово сжатые губы полковника дрогнули.
— Уже нет, — сказал он.
— Что?!
— Уже нет, Джон, мой мальчик.
— Джеймс.
— Нет, Джеймс, мой мальчик, уже нет. Пока вы наверху переодевались в сухую одежду, она сказала мне — разрыдавшись, бедная девочка, — что хотела бы разорвать нашу помолвку.
Джеймс привскочил, щеки у него побелели.
— Не может быть, — ахнул он.
Полковник Картерет кивнул. Он смотрел в окно, и в его благородных глазах пряталось страдание.
— Чепуха! — вскричал Джеймс. — Нелепость! Она… ей нельзя позволять вот так своевольничать. То есть я хочу сказать, так не поступают!
— Не думайте обо мне, мой мальчик.
— Я не… я хочу сказать, она объяснила причину?