– Где именно? – резко спросил Мазуз.
– Там, где тропа въезжает в сосновую рощу, а затем выводит на полянку, напротив которой сохранились остатки стены большого старого дома.
– Ну да, так называемый Разрушенный дом, – пояснил Мазуз сам себе.
– ...Рощу заминируем, а стену используем как бруствер. Когда враги услышат выстрелы из минометов, доносящиеся со стороны их базы, они, разумеется, начнут спускаться. Со всеми предосторожностями на случай нашей засады. Увидев, что все тихо, они двинутся на помощь своим. Через рощу. Тех, кто не взорвется в роще, в упор расстреляем на полянке.
Произнося последние слова, Диаб опустил глаза, точно застыдился чего-то... «Чего?» – молча спросил сам себя Мазуз. Ответа не было. Мазуз, любивший перетряхивать до последней песчинки вверенные ему души, чтобы лучше ориентироваться в них, недоумевал, что это вдруг такое творится с бойцом, который уже много месяцев столь исправно выполняет функции его, Мазуза, правой руки.
«В чем дело?» – чуть было не спросил он, но, подумав, загнал слова себе обратно в горло. С Диабом что-то не так, значит, не надо спугивать его, пусть окончательно себя выдаст. Так они и молчали, пока Диаб не поднял глаза, в которых отражалось нечто нездешнее, словно их застлала пелена каких-то мыслей, явно никак не связанных с предстоящей операцией. Потом эта пелена растаяла, и во взгляде Диаба вновь засквозила добермановская готовность выполнять указания, а потом рапортовать, отчитываться.
– Ну? – только и сказал Мазуз, и Диаб понял, о чем это «ну».
– А там, – начал он, жестом указывая в неопределенном направлении, но обоим было ясно, что речь идет о настоящей засаде, – в кустах вдоль дороги пятьдесят четыре человека. Да еще десять из Мухайам-Фариа – Абдельазиз Неггар из тамошних «Мучеников» к нам приводит. Так что ни на плато Иблиса, ни в ущелье Летучих Мышей никто из евреев живым не уйдет.
– А и уйдет – не страшно! – весело сказал Мазуз. – Пусть уползет, жидко обгадившись, и в таком виде доберется до своих. Пусть полечится от шока. Это раньше настоящие воины были – ничего им не страшно, а теперь чуть что, сразу – шок! На этот раз слово «шок» было произнесено с особым презрением. – Пусть рассказывает остальным поселенцам, как его с друзьями расстреливали, пусть распространяет вокруг себя... – он запнулся в поисках точного образа и вдруг, вспомнив один из немногих непрогуленных им в школьные годы уроков физики, резво закончил, – пусть распространяет вокруг себя магнитное поле страха, пусть накачивает их страхом! Все они – собачьи дети, и молоко матерей их – ослиная моча.
Тут он, правда, осекся, потому, что его собственная мать тоже была еврейкой и вряд ли ее молоко сильно изменило свои свойства из-за того, что перед тем, как выйти замуж, она, запинаясь, повторила за кади «нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – пророк его». И вообще, почему бы не взять как можно больше поселенцев в заложники, а потом объявить, что они тоже, как и солдаты, будут уничтожены, если ЦАХАЛ попытается отобрать обратно захваченную территорию Канфей-Шомрона.
Эту новую идею он сходу изложил Диабу. Тот все терпеливо выслушал, а затем спросил:
– Я могу идти?
Мазуз со злостью загасил окурок и взглянул исподлобья. Что себе позволяет эта горилла? В арабском Движении сопротивления уже сложились некие нормы взаимоотношений между вожаками и подчиненными, и по этим нормам жестоко наказывалось куда менее наглое поведение.
Недоучка Мазуз, сын потомственного врача и интеллигента, был бы немало удивлен, узнав, на что отвлекся бывший студент-энтомолог Исса Диаб, три года как променявший науку на революцию. А дело было в том, что в разгар разговора он увидел ползущего по каменному полу клопа с длинным латинским названием, и про этого клопа он точно знал, что тот западнее Гиндукуша не встречается. Некоторое время, пока он, выйдя от Мазуза, шел по тускнеющей в сумерках деревенской улице, в нем с яростью сражались профессиональный революционер, который должен сосредоточиться перед ответственным мероприятием, и ученый, готовый все забросить и бежать назад, ловить драгоценного клопа, прятать его в любой пригодный для этого сосуд, а потом мчаться домой, метаться по справочникам или по интернету в поисках доказательств, сжимать в дрожащих пальцах лупу, стерев с нее трехлетний слой пыли, и наконец, убедившись в подлинности открытия, впиться в компьютер и, подобно гениальному пианисту, прогреметь на клавишах гимн человеческой мудрости, луч которой вонзается в самые темные уголки природы. Революционер победил. Диаб вытащил мобильный телефон, набрал номер и скомандовал:
– Алло, Ареф? Через пятьдесят минут выезд. Приезжаете на место, устраиваетесь в кустах и ждете моих распоряжений. Ну конечно, прежде всего я должен понять, двинутся они туда или нет.
Однако победил революционер не без потерь. Когда в схватке с ученым он на какой-то момент отступил в небытие, то ненароком прихватил с собой неоценимое для революционера качество – бдительность. Иными словами, Диаб шел, на ходу отдавая распоряжения, а перед глазами его полз такой родной, бурый с волосистыми ножками, гиндукушский клоп. Где уж тут было осмотреться, не подслушивает ли кто его сверхсекретный разговор? Где уж тут было заметить, что, прячась в тени домов, от самого штаба за ним следует Юсеф Масри? А тот не отставал от него, пока не увидел, что навстречу идут знакомые бойцы из группы «Мучеников Палестины».
Предусмотрительно свернув в проулок, узкий, как запястье у Рамизы, Юсеф задумался.
Ареф – это, очевидно, командир одного из подразделений, Ареф Мухлис. «Начинайте выезд». Первая странность. Не выезд должен сегодня быть, а выход. Выход на плато Иблиса. Чего туда ехать – только внимание привлекать? Да и нет такой колесной дороги, которая близко бы к нему подходила. Пешком быстрее доберешься. И в каких кустах они там собираются устраиваться? В скалах – да. В расселинах – да. В пещерах – да. Но кустов там почти нет, а из тех, что есть, стрелять практически невозможно. Похоже, речь идет не о плато Иблиса, а о каком-то другом месте. А о каком? Пожалуй, стоит чуток последить за Арефом. Глядишь, и заработаешь прощение Абдаллы.
Оставшись один в комнате, Мазуз прилег на оттоманке. Юсеф, тяжело шагая по улице, Мазуз, вытянувшись на оттоманке, и Диаб, войдя в свой дом и поднимаясь по лестнице, одновременно посмотрели на часы. Было четыре пятьдесят пять.
* * *
Старшая из дочерей Натана, Якира, приехала и забрала Юдит к себе в Кфар-Эцион. Теперь Натан сидел одиноко в своем гостиничном номере. На каждой из стен висел рисунок какого-нибудь израильского художника, а окно отделяли две пары штор – полотняные для красоты и клеенчатые для темноты. Сейчас они прятали от глаз обитателя номера залитую солнцем суетливую иерусалимскую улицу. Скоро наступит закат, повеет холодом, а как звезды выйдут, вообще зябко будет! Надо побольше свитеров с собой взять, да куртку надеть потеплее. Даже если удастся прорвать ЦАХАЛовские кордоны, неизвестно, сколько времени придется проторчать в Канфей-Шомроне прежде, чем ситуация как-то разрешится. Но он должен идти – не только для общего дела – еще и для Юдит.
Натан набрал телефон дочери.
– Якира? Как мама?
– Мама спит... Пап, может, не пойдешь? Мне страшно за тебя.
Натан как сидел на стуле, так и подпрыгнул. Поначалу он даже не нашелся, что ответить. Зачем Юдит Якире рассказала? Знает ведь, что нельзя говорить никому! Но что делать? Юдит не в том состоянии, чтобы ее можно было отругать.
– Ну что ты молчишь? Пап!
Натан подобрал очки с ковра.
– Гм... Якира, ты помнишь наш Канфей-Шомрон с его садами? Помнишь, когда ты была маленькая, то говорила, что он похож на большое зеленое озеро, а домики с черепицей, как кораблики с красными парусами. Как ты думаешь, на что он похож сейчас, когда наши бульдозеры снесли дома, а арабы со злобы повырубали деревья, мстя им за то, что их посадили евреи? На солончак? На котлован, залитый сточными водами?
– Папа, я понимаю, это ужасно, но это уже произошло! Что вы можете сделать? Вас опять выселят!
– Кто, нынешние? Ольмерт со товарищи? Эти ничтожества, дорвавшиеся до власти? Не смеши...
– А арабы? Они, думаешь, успокоятся? Пойми, ты рискуешь жизнью!
– А так мы рискуем знаешь чем? Погоди секунду, мне очки с пола поднять нужно... Так вот, деточка моя, это чертово Размежевание – лишь начало! Начало обвала. И если его не остановить, то завтра ЯСАМники вломятся в Маале-Адумим, послезавтра начнут вышвыривать евреев с горы Кармель в Хайфе, а послепослезавтра отдадут арабам на разрушение Стену Плача!
– Папа, подумай хотя бы о маме!
– Думал. А ты с ней говорила?
– Говорила.
– Ну?
Трубка замолчала.
– Ну же?
– Такая же чокнутая, как ты. Говорит, если бы туда брали женщин, она сама бы пошла.
* * *
Ну а теперь – самое главное. В ушах Мазуза предвкушающе зазвучал голос ивритоязычной дикторши: «Два часа назад группа террористов из организации «Мученики Палестины», лидером которой является небезызвестный Мазуз Шихаби, захватила наш военный лагерь, расположенный на территории бывшего еврейского поселения Канфей-Шомрон. Несколько десятков солдат захвачено в плен. Боевики держат их в заложниках. Часть их была вывезена в неизвестном направлении прежде чем силы израильского спецназа блокировали военный лагерь. Руководитель группировки Мазуз Шихаби заявил, что при первой же попытке атаки со стороны израильских войск на военный лагерь или какой-либо другой объект на территории Палестинской Автономии, заложники будут уничтожаться». И далее тот же голос, но уже по-арабски: «Великая война за окончательное изгнание захватчиков с арабской земли началась!»
