Чаще всего я занималась поисками после школы. В любом случае я не хотела идти домой, сидеть на кухне и не говорить о сестре, чтобы не расстраивать маму или чтобы не затеять ссору с отцом. Я не хотела идти домой и переодеваться в одежду, которую для меня сшила Сьюки. Поэтому я бродила по улицам, одетая в школьную форму, заглядывала в канавы, смотрела под изгородями, всматривалась в окна домов. Я часто бывала на улице, где жила Сьюки, причем тем путем, которым она обычно шла от себя к нашему дому. Или гуляла там, где она обычно ходила по магазинам, или заглядывала на вокзал. Именно в станционной гостинице нашли чемодан. Я думала, что если Сьюки уехала из нашего города, то, скорее всего, села на поезд. Иногда я прислонялась к поручням железнодорожной платформы и наблюдала за тем, как прибывают поезда, представляя себе, что из какого-нибудь вагона сейчас выйдет моя сестра в новой лондонской одежде.
«Я поехала сделать кое-какие покупки, – скажет она. – Стоило ли так суетиться?» Но затем я вспоминала испуганное выражение на ее лице, когда в последний раз ее видела, и понимала, что объяснение вряд ли будет простым.
Я провела много часов, разглядывая наши одинаковые заколки, подносила их ближе к свету, чтобы увидеть, как крылышки будто начинают порхать, и удивлялась самой себе. Сьюки была так напугана чучелами птиц в стеклянном колпаке. Зачем же я подарила ей вещь, которая так сильно напоминала ей про этот страх? Мне больше всего хотелось поговорить с ней именно об этом. Хотелось признаться, что я не нарочно, что мне просто не пришло в голову, что мой подарок причинит ей боль. Я думала, что если есть хотя бы малейшая возможность ее обнаружить, то ради этого стоит бродить по улицам и искать ее следы. Домой я всегда приходила продрогшей и настолько усталой, что мне даже не хотелось есть. Вскоре после этого я заболела. Похоже, что я давно перестала спать. Вместо этого я по ночам постоянно думала о том, где может быть Сьюки. И не потому, что я сознательно бодрствовала, просто это никак не шло у меня из головы и я раз за разом возвращалась в мыслях к тому ужину, пытаясь вспомнить, что тогда говорила моя сестра. Что она сообщила о Фрэнке или о Дугласе. Я ужасно уставала и не могла сосредоточиться на уроках в школе. Мне было поручено разливать по вечерам чай.
– Господи, что же это такое! – однажды утром в понедельник воскликнула мама, бросив к ногам одну из моих юбок. – Все новый и новый хлам… – Она выворачивала мои карманы перед тем, как отправить одежду в стирку. – Мод, когда ты только прекратишь таскать домой всякое барахло? – Она показала мне старый тюбик губной помады «Коти». – Ты когда-нибудь сведешь меня с ума! Что ты собираешься со всем этим делать?
На фоне ее энергичного выплеска эмоций мое тело тотчас обмякло. Я почувствовала, что готова грохнуться в обморок, и ответила:
– Я подумала, что это могло принадлежать Сьюки.
Глава 12
Вы переехали в другое место?
– Нет, – отвечаю. – Я сижу здесь вот уже целую вечность.
Я сижу в каком-то помещении на чем-то, что явно не приспособлено для сидения, и смотрю на компьютер, по экрану которого ползут красные буквы. Пожалуйста, убедитесь, что у вашего лечащего врача имеется ваш новый адрес. Время от времени раздается пронзительное пиканье, и по экрану проползает имя. Миссис Мей Дэвисон. Мистер Грегори Фут. Мисс Лора Хейвуд. Я начинаю читать все это вслух, и Хелен тотчас сжимает мое запястье. Она сосет ментоловые леденцы – обычно их принимают при больном горле, – так что, скорее всего, мы пришли сюда из-за нее.
Незнакомый ребенок бьет пластмассовым кирпичом по столу с игрушками в углу комнаты. Он похож на куклу Кена со сплюснутой головой. Хелен просит меня говорить тише и предлагает коробочку с леденцами. Я беру один и засовываю его в рот. И тотчас моргаю. Он такой приторно-сладкий, что у меня сводит челюсти. Я наблюдаю за тем, как мать пытается отобрать у ребенка пластмассовый кирпич. Мальчик оказывается проворнее, вырывается и бежит мимо сидящих у стены пациентов. Они убирают ноги, чтобы освободить пространство. Ребенок бежит, ковыляя, как актер в балагане, к дальней стене и с неожиданной яростью кидает в мать пластмассовым кирпичом. Какой-то мужчина что-то неодобрительно произносит и улыбается мне. Я отвечаю ему улыбкой, а затем, держа леденец в зубах, выплевываю его в сторону кирпича. Хелен издает кудахтающий звук и начинает извиняться, но я не слышу, что она говорит, потому что громкий смех ребенка заглушает ее слова. Мальчишка радостно приплясывает, прохаживаясь между рядами взрослых. Затем останавливается передо мной, грациозно, как птичка, прижавшись к моим коленям. Теперь он уже не смеется. Он показывает мне, что у него в руках.
Пластмассовый кирпич, маленький металлический автомобильчик без одного колеса, одинокая отломанная рука куклы и еще несколько подобных вещиц. Я не понимаю, что это. Он высыпает свои сокровища мне на колени. Я беру их, одну за другой, и объясняю ему, что это такое.
– Смотри, здесь в пластике сделали небольшие ямочки вместо ногтей, – говорю я.
Он серьезно смотрит на меня, не проявляя ни малейших признаков понимания, и поэтому я откладываю в сторону кукольную ручонку и ставлю на ладонь очередную непонятную вещицу. Никак не могу сообразить, что это такое, и несколько секунд молчу.
– Игуска, – наконец произносит ребенок.
– Игуска, – повторяю я, думая о том, что может означать это слово.
Он слегка нажимает на небольшой квадратик у нее на спине, и «игуска» подпрыгивает – правда, не слишком высоко, потому что моя ладонь слишком мягкая, чтобы служить надежным трамплином, но и ее хватит, чтобы пусть даже на секунду оживить игрушку. Мальчик снова нажимает на пластиковый квадратик. На этот раз «игуска» опрокидывается и падает на соседнее со мной сиденье. Мальчик снова делается серьезным, какое-то мгновение держит «игуску» в руках, затем опускает ее в мою открытую сумочку.
Раздается пиканье. Поднимаю голову, чтобы посмотреть, не мое ли имя появилось на экране. Встаю, и игрушки летят на пол. Ребенок взвизгивает от восторга и с хохотом подбрасывает в воздух машинку и кирпич. Мне слышно, как они ударяются об пол во второй раз, однако я отрываю глаз от экрана компьютера.
– Извините еще раз, – говорит кому-то Хелен и, взяв пальто, ведет меня за собой. – Пойдем, мама.
В маленькой комнате сидит врач и смотрит на экран компьютера.
– Здравствуйте, миссис Стенли. Как ваш палец? Я вас надолго не задержу. Садитесь.
Хелен усаживает меня в кресло рядом с его столом. Никак не могу вспомнить, зачем мы пришли сюда.
– Садись рядом с доктором, – говорю я Хелен и встаю.
– Нет, мама, мы пришли сюда из-за тебя.
Я снова сажусь и прошу у нее леденец.
– У тебя как раз один во рту, – замечаю я, когда она отвечает мне отказом. – Почему же мне нельзя?
Доктор поворачивается в кресле и смотрит на нас. Затем спрашивает, не буду ли я против ответить на его вопросы. Задает первый вопрос – какой сегодня день недели? Я смотрю на Хелен. Она смотрит на меня, но не помогает. Доктор спрашивает, какая сегодня дата, время года и год. Спрашивает, в какой стране я нахожусь, в каком городе, на какой улице. На какие-то вопросы я знаю ответы, на другие пытаюсь ответить наобум. Похоже, что он удивляется, когда я отвечаю правильно, но это не так-то и трудно, это как викторина. Его вопросы напоминают викторину, которую устраивали в городском социальном центре, куда мы как-то раз зашли вместе с Элизабет. Тогда спрашивали примерно так: «Какой цвет начинает на букву «г»?» Элизабет тогда была в ярости. «Что это за викторина для взрослых людей?» – спрашивала она.
– Много дурацких вопросов, – говорю я.
– Не надо так волноваться, миссис Стенли, – отвечает доктор, поправляя на шее какую-то штуку из ткани, не платок и не галстук. – Как вы знаете, мне нужно оценить ваше состояние.
– Нет, я не знала.
– Да, как я вам уже объяснял, именно этим я сейчас и занимаюсь. Итак, что это за здание?
Я огляделась и обвела взглядом стены. На них много надписей, призывающих мыть руки и стерилизовать разные предметы. «Мытье рук позволит избежать: поноса, стафилококка и Норо-вируса», – читаю я. Доктор оборачивается и смотрит на плакат, потом на Хелен и, не разжимая губ, улыбается ей.
– Вы знаете, на каком этаже мы находимся?
Я думаю какое-то время. Поднимались мы по лестнице? Или на лифте? Я бросаю взгляд на окно, но оно занавешено. Наверное, это римские шторы, чтобы никто не подглядывал.
– Ткни ему в глаза! – произношу я.
Никто не смеется. Мне тоже эта шутка никогда не нравилась. Доктор и Хелен начинают тихонько покашливать. Дочь гладит меня по ноге, а доктор проводит рукой по столу так, будто тоже гладит мою ногу.
– Сейчас я назову три предмета, – произносит он. – Я хочу, чтобы вы назвали их в обратном порядке. Поезд, ананас, молоток.
