двоим уголовникам на хилого подростка с освобождением от физкультуры. И на члена бюро горкома ВЛКСМ, кстати. Ну-ну. Развлекайтесь, хорошего вам самоудовлетворения.
— Знаешь, значит, что их четверо было, — кивает Артюшкин.
— Как не знать, весь город знает. ЧП. Куда милиция смотрит? Только беспредельничать и могут, а правопорядок поддержать не в состоянии. Криминальные разборки уже в самом центре города происходят! Ваше начальство, вообще, в курсе, кого вы подозреваете?
Я представляю, как капитан докладывает свою версию и начинаю смеяться. Знаю, что никому он это докладывать не станет, но всё равно смешно. Мне ясно, что он желает на меня посильнее удавку накинуть, чтобы я стучал эффективнее и с большей охотой. И он, ясное дело, догадывается, что ни к какому Куренкову я не побегу. Не так уж это просто. Хотя, через дочку его широкозадую можно такой заход сделать. Для других дел может и пригодится. Тот ещё деляга батя её.
— Ты бутылку-то поставь, — кивает Артюшкин, снова доставая сигареты. — И заканчивай обиженку изображать. Рассказывай, чего хотел, а я уж решу, что с тобой делать.
— Да-да. Вы у Жира поспрашивайте, с ним у вас лучше контакт получается. Со мной либо дружеские и равноправные отношения, либо никаких. Так что идите вы в… анус, товарищ капитан. Вижу я натуру вашу.
Я действительно много таких видал. Сейчас наобещает всего, чтобы своё получить, а сам будет на меня материалы собирать и каждую бумажку в папочку подкалывать. Жалко, времени в обрез и придётся с ним всё-таки сотрудничать сейчас, но в будущем надо подстраховаться и подумать про какого-нибудь Куренкова или ещё кого…
Он раскуривает сигарету, проходит к своему столу и, развалившись на стуле, устремляет на меня тяжёлый взгляд.
— Ну ты и кадр, Брагин. Хитровы***нный.
— Сами вы это слово, Анатолий Семёнович. Ещё раз наедете, сдам вас коллегам, старшим, так сказать, товарищам. Вижу, вам всё надо прямым текстом говорить. Всю правду-матку. Разжёвывать. За жабры они вас сразу не схватят, но колпаком накроют. Будете там, как муха об лёд.
— Ладно. Разговорился ты больно. Давай, выкладывай. Что там у тебя?
— А у меня там ПМ, из которого застрелили того урку вчерашнего. И наверняка за стволом этим шлейф на всю галактику. Спрятан он у криминального авторитета по кличке Киргиз. Знаете личность такую?
— Откуда информация?
— Допустим, из разговора Каховского с Рыжим. Да разве это проблема для вас? Напишете, что Жир сказал, да и всё. А с четвёртым, кстати, что?
— Челюсть сломана. Информация у тебя точная?
— Точная, товарищ капитан, точнее некуда. Но по состоянию на сегодняшнее утро. Я бы поторопился, но вам-то спешить некуда, у вас версий и так хватает. Ладно, пошёл я. Поставьте автограф.
— Ты давай подробности сначала.
Он подписывает пропуск, а я в деталях рассказываю, где находится пистолет. Всё. На этом наш ансамбль с вами прощается.
— Анатолий Семёнович, как говорится, меня не ищите, я вас сам найду. Как будет, что сообщить, сразу сообщу. Оке? Если не оке, ищите другого агента под прикрытием. И помните, как говорил товарищ Бендер, у нас длинные руки. Я звякну вечерком? Узнать, как прошло.
— Ну, попробуй, — кивает он.
Выйдя из ментуры, я захожу в булочную и покупаю «картошку», «корзиночку», «бисквитное» и «заварное», то есть эклер. Целых четыре пирожных. С этим добром я двигаю в сторону дома, правда, иду не к себе, а к Рыбкиной. Нужно провести с ней небольшую беседу.
Нажимаю кнопку звонка и через некоторое время слышу за дверью лёгкие шаги.
— Кто?
— Я мышка-норушка, а ты кто?
Она не отвечает и быстро открывает дверь. Смотрит с удивлением и тревогой.
— Всё нормально? — спрашивает она.
— У меня да, — отвечаю я улыбаясь. — Можно даже сказать отлично. А у тебя как дела? Температуру сбила?
Рыбкина отступает, пропуская меня внутрь.
— Ага. Сейчас нормальная. Проходи.
— Держи, — говорю я, протягивая лежащие на картонке и завёрнутые в бумагу пирожные.
— Что это?
— Пирожные тебе принёс.
— Ого! Мне? Спасибо! Какая у тебя куртка красивая.
— Ага, олимпийская. У нашей сборной такие же.
— Ничего себе! Ну, пошли на кухню.
Она выглядит немного растерянно, волосы чуть растрёпаны, лежала наверное. На Наташке тонкий домашний халатик, заканчивающийся чуть выше острых девчачьих коленок, простенький и невероятно трогательный. Дешёвый ситец с тусклыми принтами вишен и абрикосов. На ногах у неё толстые носки, чуть сбившиеся и съехавшие.
— Ну, ты чего? Проходи. Сейчас чайник поставлю.
И то верно, чего это я… Мы проходим на кухню и я, усевшись за стол, стараюсь не смотреть на неё, потому что, и это совершенно необъяснимо, у меня как-то странно сжимается сердце. Глупость какая…
«В эфире программа „Театр у микрофона“, — тихонько бубнит радио. — Предлагаем вашем вниманию радиопостановку „Сирано де Бержерак“».
— Наташ, ну ты как вообще? — спрашиваю я.
— Да нормально, нормально. Ты переживаешь что ли? Со мной всё хорошо. Просто думала, что простудилась, поэтому и не пошла в школу. Наверное, перенервничала вчера, вот и поднялась температура. Но сейчас всё хорошо уже… Ленка говорит, ты собрание проводил сегодня? Все девчонки там с ума посходили.
— С чего это?
«Бельроз, — гнёт своё радио, — Владимир Шлезингер, Маркиз — Григорий Мерлинский, Горожанин — Александр Лебедев, 1-я дама — Вера Головина…»
— Да кто их знает, — улыбается она и пожимает плечами. — Говорит, ты там как Павка Корчагин был на вороном коне.
— Как Чапаев, тогда уж.
— Егор, а ты изменился после того происшествия…
После которого именно? Что-то происшествий этих дофигища в последнее время…
— Это хорошо или плохо? — спрашиваю я.
— Не знаю… Наверное неплохо… Но я тебя не узнаю иногда. Ты вроде как стал такой… Взрослый что ли… Даже не взрослый, а опытный. Как будто всё уже видел в жизни и знаешь.
— Ну вот, а некоторые упрекают, что я наоборот, как пацан себя веду.
— Нет, — качает она головой. — Кто эти некоторые? Бондаренко что ли?
— Да ну тебя, с твоей Бондаренкой, — смеюсь я. — Платоныч мне недавно высказывал.
Мы болтаем, пьём чай и едим пирожные.
— На всякий случай, Наташ. Он, этот случай, разумеется, не произойдёт. Гарантирую с точностью девяносто девять и девять процентов, но, просто, чтобы мы плыли в одном направлении, хорошо? Если вдруг, кто-нибудь когда-нибудь спросит нас о том, что мы делали вчера после кино, мы ответим, что вышли из кинотеатра и, пройдя по Ноградской, свернули на Весеннюю. Там зашли в гастроном и в кафетерии пили кофе с молоком и ели коржики.
— Думаешь, нас спросят? — спрашивает она хмурясь.
— Нет, думаю, никто никогда не спросит. Просто мы должны предусмотреть
