должно быть. Выстрели я на отрытом месте, звук бы разлетелся по всей округе. А из углярки он вырвался уже основательно приглушённым. Это мне, будучи в эпицентре, показалось, что атомная бомба взорвалась, а снаружи всё было иначе. В доме вообще не факт, что было слышно, особенно если телек включён или чайник свистит.
Тем более, понять, или предположить, что он из углярки вообще нереально. Мало ли что где-то хлопнуло. Может грузовик ехал. В общем, постояв несколько минут, готовясь в любой момент отступить через заднюю дверь, я не замечаю ничего подозрительного. Тогда я опять протираю пистолет и забрасываю его на полку. Потом наклоняюсь и открываю печную дверку.
За ней прямо с краю лежит небольшой свёрток, замотанный в холщовую тряпицу. А за ним свёрток побольше, замотанный в плотный полиэтилен. Я вытаскиваю его и закрываю тайник, положив внутрь замок. Привожу всё в первозданный вид и вытаскиваю доску из дверной ручки. Кладу её на пол. Допустим, она отломилась, когда Киргиз упал.
Потом я аккуратно отодвигаю потайную дверь и выбираюсь наружу. Тряпичный свёрток пихаю в карман, а полиэтиленовый прячу под куртку. Начинается снегопад. Вернее, не то, чтобы снегопад, просто чуть-чуть снежит. Ветер приносит мелкие колючие снежинки. Если такое дело продержится ещё пару часов, к утру все мои следы исчезнут.
Я выбираюсь из соседнего с Киргизом двора и дальше иду пешком. Не хочу, чтобы какой-нибудь остановившийся водитель кому-нибудь сказал, что подвозил странного чумазого пацана. Правда на длинном и пустынном мосту, я чувствую себя очень неуютно. Думаю, малолетка с чем-то за пазухой однозначно привлечёт внимание ментов. Поэтому, замечая огни машин, я падаю в снег и прячусь за отбойником. К счастью, движение в этот час минимальное.
Идти в таком виде домой я, разумеется, не могу. И знаю я только одного человека, к которому могу сейчас завалиться. Думаю, что могу. Это дядя Юра. Весь путь у меня занимает около двух часов и прихожу я к нему уже глубоко за полночь.
— Что случилось? — ошалело смотрит он на меня.
Понимаю, ночные визиты неприятны, особенно когда ты не в ладах с законом. Звонок в дверь посреди ночи без предупреждения, то ещё удовольствие. Но что же было делать? Можно было позвонить, да вот двушки не оказалось.
Я захожу в квартиру и расстёгиваю куртку.
— Война, Юрий Платонович. Это война.
— А это что? — спрашивает он, глядя на угловатый свёрток.
— Думаю, финансовая поддержка для осуществления нашего плана. Дай, пожалуйста нож, дядя Юра.
Я вспарываю полиэтилен и нашему взору предстают аккуратные пачки денег. Тридцать шесть пачек, из синеньких пятёрок. Итого восемнадцать тысяч.
— Чьи? — спрашивает Большак.
— Киргиза.
Он молча идёт на кухню ставить кофе.
В полотняном свёртке оказывается пачка баксов. Пять тысяч.
— Деньги не огромные, — замечает Большак. — Думаешь, стоило?
— А я теперь по-любому для него кровный враг. Так что, конечно стоило. Хуже уже не будет…
— Почему враг, из-за собаки? Ну, это же можно утрясти как-то.
— Да нет, дядя Юра, утрясти уже не получится. Два трупа у нас нарисовались и в перспективе горящая путёвка. Можно звякнуть? Пока родители не начали горком на уши ставить.
— Звони, конечно.
Сонный отец берёт трубку. Я докладываю, что всё хорошо и скоро, может, через часик, меня привезут домой.
— Можно мне умыться и почиститься? — спрашиваю я у Большака.
— Конечно-конечно, а то ты на домового похож и на трубочиста. Вот что, мне сегодня принесли для тебя кое-что. Ты свою куртку оставь, чтобы домой не тащить, я её в химчистку отправлю, а сам вот эту возьми. Будешь в школе самым видным парнем.
Он заходит в спальню и выносит ярко красную с бело-серыми вставками куртку с небольшим гербом СССР на груди. На спине написано: «USSR».
— Наша олимпийская форма, — говорит он. — Зимняя.
— Ух-ты, зачётный шмот, как бы моя дочь выразилась. Благодарю покорно. Сколько должен?
— Нисколько. Форма не продаётся. Вроде сувениров для начальства. Привезли сегодня небольшую партию.
— Буду значит ходить, как мажор, сынок генеральский, да?
— Бери выше.
Ну что же, очень даже кстати. Я пью кофе и обрисовываю ему ситуацию, более-менее привожу себя в порядок, а потом отправляюсь домой.
— Деньги, дядя Юра, оставляю здесь. Постараюсь вечером забежать, решим, что будем дальше делать. Но считай, что всё закрутилось. Россия, вперёд!
Утром я делаю звонок табачному капитану. Он не отвечает. Потом мне звонит Наташка и сообщает, что у неё температура и в школу она не пойдёт. Может, оно и к лучшему. Пусть в себя придёт, отлежится. Я снова набираю номер капитана и, опять не дозваниваюсь. Тогда иду в отделение самолично.
Дежурный неохотно отвечает, что Капитан Артюшкин будет только после обеда. Куда его понесло? Блин… Затягивать этот вопрос совершенно не хотелось бы. Ладно. Решаю повторить попытку сразу после уроков и бегу в школу. Практически даже не опаздываю.
На перемене меня выцепляет Крикунов. Хотел выскочить к автомату и ещё раз набрать Артюшкина, но приходится идти с Андреем Михайловичем.
— Ты помнишь, что у нас сегодня комсомольское собрание в тринадцать часов?
— Я не могу, — отвечаю я. — Вот правда, никак не могу. Меня в милицию вызывают.
— Ничего, подождёт твоя милиция. Комсомольское собрание важнее. Если не придёшь, из комсомола вылетишь.
Честно говоря, пребывание в рядах ВЛКСМ сейчас для меня не самый главный вопрос на повестке. Не приоритетный.
— Что-то вы больно горячитесь, Андрей Михайлович, — хмурюсь я.
— Тебе что-то неясно? У нас сегодня второй секретарь райкома будет.
— Блин, смотрины что ли?
— Не наглей, Брагин, — резко отвечает он и буравит меня взглядом. — И… да, можно сказать, смотрины. Для меня это важно. Так что, если что-то пойдёт не так, я тебя лично удавлю. Понял? Я здесь в вашем болоте всю жизнь куковать не намерен. Поэтому постарайся как следует и Родина тебя не забудет. И вот ещё, что… каждый крутой взлёт чреват ещё более крутым падением. Тебе хватает извилин, чтобы оценить мою мысль?
— Нормальный ты мужик, Андрей Михайлович, — говорю я протягивая ему руку.
От моей наглости он даже в ступор впадает и автоматически её пожимает.
— Хоть и говнистый маленько. Осторожно, у меня рука травмирована.
— Ах ты наглец! — шипит он.
— Да ладно, я же дружбу предлагаю, жизнь-то она длинная и мы, вроде в самом её начале пока ещё. У нас разница-то лет десять, не больше. Я тебе не как замдиректора говорю, а как нормальному мужику и старшему товарищу. Ладно, проведу я собрание. Так и быть. Как зовут секретаря?
— Валентина Романовна Куренкова, — отвечает он, пристально глядя
