- Вся эта философия и не довела вас до добра. Странно, что не в вашем же Эйре, а здесь. Эйр - ваш родной город?
- Да. Но оттуда мне пришлось бежать.
- И вы думали, что в Лоретте вас примут лучше?
- Говорю же, я никогда не высказывался против двухбережной веры...
- ...только в пользу своей философии, - закончила за Талвеона Ярла.
- Я пришел в здешнюю ученую общину, которая славится на всю Иллению, чтобы преподавать, чтобы рассказывать обучающимся в ней молодым людям об устройстве мира - пусть мне самому известно не много, но некоторые из этих знаний удалось подтвердить опытами и...
- И сколько лекций вы успели прочитать, прежде чем стража, посланная святыми братьями, пришла за вами?
- Не очень много.
- Но их хватило, чтобы привести вас...
Ярла не стала договаривать. Талвеон пошевелился, переменив положение. Движение вышло неловким и неуклюжим. Это не соответствовало внешности Талвеона. Ярлу не ввели в заблуждение длинная борода и болезненная изнуренность узника. Талвеон был достаточно молод, чтобы не страдать от стариковских хворей, лишающих человека подвижности. И в отличие от "двухбережного брата, которого запугали происхождением от злого духа", Ярла мгновенно и безошибочно сообразила, что дело тут не в тесноте тюремной камеры.
- Покажите ваши руки.
Талвеон приблизил к решетке ладонь. На ней была заметна грязь - при всем желании возможности отмыть руки дочиста у заключенного не имелось. Обкусанные ногти, несколько ссадин - но ни кровоподтеков, ни серьезных ран.
- Вы уже знаете, что этой рукой я исписал десяток листов. По-моему, почерк понятный...
- Руку, а не кисть, - потребовала Ярла. - Локоть.
- А надо ли это вам? - криво усмехнулся Талвеон.
Лицо Ярлы вспыхнуло негодованием. Недобрый зеленый огонь появился в глазах, губы сжались в тонкую нитку. Но не на него она сердилась, конечно, не на него. Только невольно из-за своего настроения разговаривала с ним резче, чем он того заслуживал.
- Покажите, - настойчиво повторила Ярла, ближе придвигаясь к перекрестьям железных прутьев. Талвеон заметил, что ее ладони едва уловимо дрогнули. Ясно, если он будет продолжать отказываться, она протянет свою руку через решетку и попытается задрать рукав его рубища.
- Ладно, - согласился узник. - Но не забывайтесь, - он указал глазами в том направлении, где ждал стражник. И поднял рукав.
Ярла увидела то, что и ожидала - опухший, искалеченный сустав. Не трудно догадаться, что другие суставы на руках и ногах выглядят так же.
Талвеона измотали не только бесконечными допросами, на которых принуждали признать себя виновным в отступничестве и отречься от всего, что он говорил и писал, от всего, что считал своим путем к истине, одним из возможных путей. К нему применили самый эффективный способ добиться любых показаний от кого угодно - пытку. Не зря при всем преклонении, которое снискали двухбережники среди людей, не избежали они и доли дурной славы. Не врет молва, тихая молва, шепотом передаваемая. Запачкали руки святые братья, давно запачкали и основательно. В крови? И так сказать можно, хотя чаще-то без крови обходится. Без крови... суставы допрашиваемому вывернут, а потом на место вставят, чтобы совсем-то уж в неподвижного инвалида сразу, слишком быстро не превратился. На то у них лекарь за пыткой следит.
Но раз окончательное решение по делу Талвеона еще не вынесено - значит, не вытянули из него отречения и признания вины. Ведь в его случае окончательное решение может быть одно - смертный приговор. А если он еще жив и о назначении дня казни в городе молчат, выходит, пытку перенес и не отрекся.
Ну что за человек? Настолько неразумный, чтобы надеяться в ученой общине, под носом у двухбережников, свои лекции читать и избежать преследований. А с другой стороны - настолько сильный, что пытку выдержал. Настолько...
Вдруг эту Ярлину мысль другая перебила. Точнее, не мысль - ощущение, да такое сильное - приближение к миру духов первоэлементов, как бывало иногда вдали от человеческого жилья, в лесу или у реки. Удивленно оглянувшись вокруг, увидела она только коридор, стены и двери камер - может, занятых, а может, и нет. Причина этого ощущения не там, не за этими дверями и не в клетушке Талвеона. Но оно было, оно росло, заставляло исчезнуть темные тюремные стены, крошечную грязную нору камеры с низким потолком. Вместо всего этого словно бы и вправду появлялись лесные поляны и речные берега. Но на самом деле ни полян, ни берегов, конечно, не было, они только казались...
По полу камеры прошмыгнула серым комочком мышь, остановилась возле Талвеоновой руки, ища крошек, которые узник приучил ее брать с ладони. Ручная мышь... Но не мышь же принесла с собой это необыкновенное чувство? Она - зверь хотя и не совсем обычный, ручной, но все же не такой удивительный...
Ну да, не мышь. На миг точно посветлело за незастекленным решетчатым окном камеры, и впорхнула через перекрестья решетки зеленовато-синяя переливчатая стрекоза. Впорхнула, замерла в воздухе, крыльями трепеща...
Не оборачиваясь к окну, Талвеон тихо сказал:
- Не беги, Лоурел, останься. Ей верить можно. Будь как обычно - в своем истинном обличии, невидимым для всех, кроме нас с ней.
Стрекоза исчезла. Вместо нее появилось светящееся облачко, которое обрело очертания фигуры, похожей на человеческую. Мгновение спустя эти очертания стали более отчетливыми.
Ярла не верила своим глазам. Впервые в жизни довелось ей увидеть воздушного духа - и где? В этой тюремной норе, когда элементалы, как считается, терпеть не могут зданий, построенных людьми. Все элемнеталы, а сильфы и подавно. Они свободолюбивы настолько, что не жалуют даже естественных закрытых убежищ наподобие излюбленных гномами пещер.
И тем не менее, это самый настоящий сильф. Именно так описывал их отец - с чужих слов, потому что сам не видел. Ростом они поменьше среднего человека и сложения очень легкого, тонкого - то есть, можно было бы так сказать, если бы у них это "сложение" в обычном, физическом смысле было. Не обладая плотью, они являют собой некую полуясную светящуюся туманную прозрачность. Непонятно даже, таково ли само тело сильфа, или на нем какое-то облачение имеется. Это и есть то самое "истинное обличие", о котором сказал Талвеон. А форм, которые могут принимать сильфы, множество - от такой вот стрекозы или крошечной невесомой бабочки - до птицы, причем самой огромной, до крылатого дракона.
Для обычных людей сильфы, как и другие элементалы, почти всегда желают быть невидимыми. Лишь изредка могут показаться, скажем, в виде обыкновенной птицы, которую человек от любой другой не отличит. Видун же, если не спрятался от него элементал как следует, углядит его, тут уж невидимость не поможет. И в истинном обличии признает всегда. А в другом может и не признать - как, например, Ярла обманулась. Ведь видела она уже эту "стрекозу", о чем вспомнила теперь. Тогда, в первый свой вечер в Лоретте, под дождем. И заподозрила, вроде, необычное - не должны стрекозы в дождь летать, и даже прикосновение к миру природных духов душой почувствовала - но с достоверностью не распознала все-таки сильфа. Элементалы - не ларвы, умеют всех, видунов не исключая, морочить, когда не желают выдавать своих тайн.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
