-- Бог мудрости всегда рад видеть тебя в своём доме, - ответствовал Пузур-Нумушда.
Они обнялись на прощание. Гильгамеш двинулся к выходу. Пока он шёл коридорами храма, ничто не выдавало его настроения, но стоило ему покинуть стены святыни, как накопившаяся ярость выплеснулась наружу. Он выхватил из чехла нож и пошёл крошить кустарник, росший вдоль дороги. Стоявшие рядом воины молча взирали на вождя, не смея остановить его. Утолив жажду разрушения, Гильгамеш от души пнул глинобитную стену храма и широким шагом направился в Дом неба. Воины, пыхтя и отдуваясь, затопали следом.
Он шёл, свирепея от бешенства. Ему казалось, что если он не найдёт выхода этому чувству, то оно разорвёт его изнутри. Спасительная мысль возникла, когда он уже входил в ворота. Взлетев по внутренней лестнице дворца на второй этаж, он ворвался в спальню.
-- Где Иннашагга? - возопил он, оглядывая павших ниц рабов. - Где моя прекрасная супруга?
-- Повелительница совершает омовение в бассейне, господин, - пролепетала одна из невольниц.
Вихрем вылетев из спальни, вождь пронёсся по коридору, скатился по лестнице на первый этаж и, поплутав по закоулкам храма, выскочил во внутренний дворик. Его наречённая как раз выходила из бассейна. Рабыни окружили её, вытирали ей лицо лоскутьями ткани, закутывали в плотное бахромчатое субату[33] и расчёсывали искрящиеся на солнце чёрные волосы огромными золотыми гребнями. Вдоль стен неспешно прохаживались евнухи, следя, чтобы ни один посторонний глаз не осквернил похотливым взором наготу повелительницы. Грозные статуи богов, вытесанные из розового песчаника, стерегли входные проёмы, охраняя покой обитателей дворца от злых духов. Слышались тихие девичьи голоса, приглушённый смех и восхищённые вздохи.
На мгновение Гильгамеш застыл в полумраке коридора, любуясь красотой жены. Он вспомнил, как месяц назад сошёлся с нею на обряде священного брака. Тогда она показалась ему прекраснейшей женщиной на свете. Восхищение это настолько переполняло его, что уже на следующий день он велел Курлилю найти эту несравненную чаровницу и доставить её во дворец. Желание его было исполнено. Той же ночью они соединились на супружеском ложе. Через неделю была сыграна свадьба - Гильгамеш увенчал голову прелестницы венком из пшеничных колосьев, провозгласив её матерью-заступницей Урука. Потом уединился с ней в храме Инанны и вышел оттуда следующим утром, довольный и весёлый.
Всё это пролетело перед ним в один миг, пробудив старое чувство исступлённого обожания. Не в силах бороться с этим порывом, он подлетел к любимой и обхватил её за талию. Служанки испуганно прыснули в стороны.
-- Ты нужна мне, - прошептал вождь, задыхаясь от волнения. - Позволь насладиться твоим очарованием. Молю, спаси меня от огня, что бушует в моём теле, убереги от неразумного шага.
Иннашагга с весёлым изумлением посмотрела на Гильгамеша. Заметив безумный блеск в его глазах, она недоумённо нахмурилась.
-- Что случилось с тобою, супруг мой? Отчего ты так возбуждён?
-- Я возбуждён от созерцания твоей красоты, - пробормотал Гильгамеш.
Иннашагга подняла точёные брови, взмахнула круто загнутыми ресницами.
-- Долг женщины - следовать за своим мужем. Если супруга охватило необоримое желание, обязанность жены - подчиниться ему...
Вождь не дослушал её. Схватив Иннашаггу в охапку, он понёс жену в верхние покои дворца. Добравшись до опочивальни, он опустил её на ложе и, одержимый диким вожделением, накинулся на супругу со страстью голодного зверя. Бешеное сладострастие душило его, тёмное влечение, затмевающее голос разума, затопило рассудок. Казалось, он готов сожрать её, впиться зубами в тёплую плоть и рвать на части податливое тело. Но вскоре страсть оставила его, он прикрыл веки и расслабился. Злоба и раздражение постепенно улетучивались, уступая место снисходительности.
-- Только ты, - бормотал он как в бреду, - только ты, обольстительница, умеешь смирять мой гнев, отвращать от необдуманных поступков. Ты делаешь меня ближе к богам.
-- Ты и так бог, Гильгамеш, - шептала она. - Просто тебе не хватало богини.
Тела их расцепились. Вождь перевалился на спину и закрыл глаза. Полежал немного, потом заметил:
-- Ты принесла мне освобождение, Иннашагга. Ярость, захлестнувшая меня, отступила, хотя негодование ещё тлеет. Как победить мне его?
Она повернулась к нему лицом, подпёрла голову локтем. Улыбнувшись, сказала:
-- Мой отец, когда чёрные мысли одолевали его, выходил на улицу и стрелял в голубей. Каждая убитая птица представлялась ему поверженной душой злопыхателя. Если стрела попадала в цель, она забирала с собой частичку его ненависти. Чем больше птиц он поражал, тем безмятежнее становился его дух.
Гильгамеш вскочил, с радостной признательностью поглядел на супругу.
-- Да унесут меня демоны ночи! Твой отец был мудрый человек, Иннашагга. Если приём его столь хорош, я принесу богатую жертву его духу. Эй, рабы! Раздобудьте мне пятнадцать живых голубей. Живо! И принесите их на крышу. Я буду изгонять злых демонов.
Он поцеловал жену и вышел из спальни.
Глава вторая. Гильгамеш в капкане
-- Раб, соглашайся со мной!
-- Да, господин мой, да!
-- Я желаю устроить мятеж!
-- Устрой, господин мой, устрой! Где ты без мятежа добудешь себе одежду? Кто поможет тебе утробу свою наполнить?
-- Нет, раб, не хочу я мятеж устроить!
-- Не устраивай, господин мой, не устраивай! Того, кто устроил мятеж, убивают или пытают, выкалывают глаза, сажают в тюрьму под арест!
Диалог о благе.
Спустя месяц Шамхат снова побывала в деревне. Перемены, произошедшие за это время с Энкиду, были поразительны. Перед нею стоял уже не косматый зверочеловек, но привлекательный мужчина лет тридцати, с покатыми мускулами, коротко стрижеными волосами и заботливо уложенной бородой. Карие глаза его светились умом, от прежней настороженности не осталось и следа. Обрезанные ногти приобрели человеческий вид, хотя всё ещё отливали налётом нездоровой желтизны. Спина и грудь алели бороздами свежих шрамов, вспаханных волчьими когтями. Он улыбнулся при встрече, и она вздрогнула, заметив частокол его зубов: длинных и острых, похожих на клыки зверя.
-- Здравствуй, Энкиду.
-- Здравствуй, прекрасная Шамхат. Печень моя радуется, видя тебя.
Он проводил её в своё неказистое жилище, выставил скромный обед: вяленую рыбу, горсть фиников и сикеру. Пока она ела, Энкиду рассказывал о своей жизни в деревне. Шамхат рассеянно слушала его, скользя взглядом по лачуге. В углах ютились тростниковые корзины, плотно закрытые сверху плетёными крышками, возле входа громоздилась кадка с водой для омовения ног, на стенах висело несколько кремневых серпов с костяными рукоятками. В соседней комнате виднелся краешек деревянного ложа. Сквозь подметённый пол, кроша утрамбованную поверхность, пробивались ростки ковыля и кермека. Две старые потёртые циновки, стыдливо прикрытые тенью, скалились бахромой камышовой стружки. Деловитые муравьи и крохотные паучки бегали по ним, ища, чем бы поживиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
