провал. Политика «малых шагов» навстречу всем ведущим акторам европейской политики, которую реализовывал Лаваль, не имела перспектив[414].
Вторым ключевым обстоятельством, влиявшим на французскую внешнюю политику, оставалась ее приоритетная ориентация на сотрудничество с Великобританией. В Уайтхолле с подозрением относились к любой дипломатической комбинации, которая предполагала бы формирование на континенте центра силы, реализующего самостоятельную от Лондона политику в отношении Берлина. Приоритетом, как и прежде, являлось возвращение Германии в клуб европейских держав на правах одного из главных его членов. Таким образом должна была функционировать система сдержек и противовесов, которая не дала бы какой-либо одной стране доминировать в Старом свете [415]. Проект восточного Локарно или эффективный франко-советский союз не могли не столкнуться с враждебным отношением к ним со стороны Германии, а значит играли, с британской точки зрения, деструктивную роль.
Курс Парижа на сближение с Римом натолкнулся на британское противодействие летом 1935 г. в ходе разгоравшегося итало-эфиопского конфликта. Не будучи заинтересованной в усилении позиций Италии в Восточной Африке, Великобритания требовала от Франции осуждения итальянской экспансии и содействия в случае эскалации кризиса. Однако предложения Лаваля об обмене французской поддержки против Италии на дополнительные британские гарантии на случай агрессии Германии в Европе отвергались как не относящиеся к делу[416]. В конечном итоге Франции пришлось пойти навстречу британским требованиям, что явно не шло на пользу ее отношениям с Италией. Лондон же оставлял за собой полную свободу рук. В июне 1935 г. без всяких предварительных консультаций с Парижем было подписано двустороннее англо-германское морское соглашение, которое позволяло Третьему Рейху построить флот, составляющий 35 % от британского[417]. Развитие международной обстановки говорило о том, что Франции необходимо избавляться от обременительной британской опеки, однако французская политика безопасности по-прежнему строилась на императиве первоочередного сотрудничества с Великобританией.
Гамелен, в отличие от Вейгана, не выстраивал собственного видения того, в каком русле должна развиваться внешняя политика Франции, отдавая здесь полный приоритет гражданским властям. Стратегические взгляды армейского командования колебались вместе с общей линией французского позиционирования на международной арене. Перспектива сотрудничества с Италией вызвала у генерала определенные надежды на то, что Франции удастся диверсифицировать свою систему альянсов, по поводу эффективности которой оставались серьезные вопросы. Гамелен писал в мемуарах: «Я всегда был сторонником франко-итальянского сотрудничества… [и – авт.] считал, что система взаимодействия между Францией и Великобританией получила бы свой завершенный вид после присоединения к ней Италии»[418]. В июне 1935 г. состоялся его визит в Рим, в ходе которого обсуждалась возможность заключения франко-итальянской военной конвенции. Предполагалось, что в случае обострения отношений с Германией итальянский корпус будет размещен у Бельфора, а французский – в районе Венеции. Италия должна была обеспечить логистическую связь между Францией и ее союзниками в Центральной и Юго-Восточной Европе. За счет ослабления итальянского участка границы французы планировали усилить войска на Рейне на 15–16 дивизий[419]. Однако необходимость делать выбор между Италией и Великобританией обесценила эти планы: к осени 1935 г. двусторонние консультации прекратились, несмотря на продолжавшийся итальянский зондаж. Как отмечает французский историк С. Катрос, «Генеральный штаб последовательно, какое бы правительство ни находилось у власти, выступал сторонником франко-итальянского соглашения. Его влияние было ограничено политическими обстоятельствами, которые оставляли мало места для реализации надежд Генерального штаба в сфере франко-итальянских отношений»[420].
К перспективам сотрудничества с СССР армейское командование относилось гораздо более сдержанно. В отличие от Вейгана Гамелен не имел определенной позиции по поводу целесообразности военного сотрудничества с Москвой и ориентировался на те мнения, которые высказывало его окружение. Офицеры, близкие к подполковнику де Латру де Тассиньи, по-прежнему верили в необходимость франко-советского сближения. Осенью 1935 г. заместитель начальника Генштаба сухопутных сил генерал Л. Луазо предпринял поездку в Советский Союз для участия в больших маневрах Красной Армии на Украине. По ее итогам он составил подробный отчет, в котором доказывал целесообразность военного сотрудничества с СССР. Луазо был впечатлен увиденным: в ходе учений советские самолеты менее чем за восемь минут выбросили две волны десанта общей численностью в 1000 человек. Ничего подобного до тех пор не организовывала ни одна армия. Вывод генерала звучал однозначно: «Я вернулся домой убежденный в том, что перед лицом очевидной опасности для мира в Европе, которую скоро спровоцируют гитлеровские амбиции, в ситуации невозможности для Франции противостоять этой опасности в одиночку. военное соглашение с Россией не только необходимо, но и легко достижимо».[421]
Два других заместителя Гамелена, генералы Л.-А. Кольсон и В.-А. Швейсгут, наоборот, считали, что сближение с Москвой бесполезно и даже может принести вред. Они отмечали, что СССР не имел общей границы с Германией и, следовательно, не мог прийти Франции на помощь, как это сделала царская армия в августе 1914 г. Боевые качества РККА также вызывали у них определенный скепсис. Генерал Швейсгут, в сентябре 1936 г. наблюдавший в качестве гостя за большими учениями Белорусского особого военного округа так отзывался о Красной Армии: «Со своим современным вооружением и наступательным боевым духом, по крайней мере, среди офицеров, она кажется сильной, однако она недостаточно подготовлена к тому, чтобы вести войну против великой европейской державы». [422]
Аналитики Генштаба, опираясь на информацию различных и не всегда проверенных источников, рисовали достаточно предвзятую картину советских вооруженных сил. Вывод одного из их докладов, содержание которого стало известно советской военной разведке, звучал однозначно: «Красная армия способна только на напряжение в течение 2-3-х месяцев против второклассного противника».[423] Французские спецслужбы предупреждали о внешнеполитических рисках сближения с РККА. Второе бюро Генштаба сухопутных сил в специальной записке сообщало, что Германия увидит в нем угрозу стратегического окружения, а Польша и Румыния усомнятся в надежности Франции как партнера на международной арене. Последнее было недопустимо. «Польский союз, – констатировало Второе бюро, – должен иметь преимущество перед русским союзом с политической точки зрения».[424]
Гамелен не сбрасывал со счетов фактор советской мощи. Когда в сентябре 1939 г. Советский Союз ввел свои войска в Польшу, Даладье, занимавший пост председателя Совета министров, поинтересовался у главнокомандующего, «является ли Россия на самом деле силой». Ответ генерала звучал однозначно: «Масса в 150 миллионов человек – это всегда сила». [425] Он не исключал априори возможности того или иного реального военного взаимодействия с Советским Союзом. В 1936 г. гостем Гамелена был маршал М.Н. Тухачевский, с которым генерал договорился «интенсифицировать контакты между двумя армиями».[426]Впрочем, в этих словах было больше политики, чем реальных намерений. С точки зрения Генштаба сближение Франции с СССР преследовало сугубо негативную цель: «Прежде всего и в первую очередь, воспрепятствовать германо-русскому сотрудничеству, которое сначала привело бы к новому разделу
