необходимые при их производстве, но не пускали их в серию. Появлялись другие, более совершенные прототипы, и мы, в свою очередь, заказывали их. Таким образом, у нас в распоряжении всегда имелся прототип последней модели, и если бы разразилась войны, то мы могли бы тогда, лишь тогда, запустить его в серию»[465]. Подобная система позволяла экономить ресурсы, но ее наличие консервировало ситуацию, при которой во Франции не было ни одного крупного завода, производящего боевые самолеты.
Техническая деградация военного машиностроения обуславливала огромные задержки с разработкой и принятием прототипов вооружений. Жакомэ приводил факты, которые говорили сами за себя. В 1926 г. военное министерство объявило конкурс на разработку новой многозарядной винтовки для французской армии. Первые опытные образцы поступили лишь в начале 1928 г. Их испытание затянулось до конца года и показало неудовлетворительное качество представленных винтовок. В 1929 г. оружейные заводы Тюля, Шательро и Сент-Этьена получили заказ на разработку новых прототипов, которые окончательно представили в 1932 г. После испытаний предпочтение было отдано винтовке из Сент-Этьена, которую предложили доработать с учетом конструкционных особенностей двух других образцов. В 1933 г. опытная партия из 180 винтовок поступила в войска, где прошла дополнительные испытания. Окончательно оружие было принято на вооружение в 1936 г., то есть через 10 лет после выдачи технического задания. На разработку прототипа 75-мм зенитного орудия ушло три года, испытания заняли пять лет, на запуск в серию ушло три года. Подобная ситуация складывалась и в танкостроении. По воспоминаниям Жакомэ, армия уже в 1933 г. была готова принять для испытания прототипы новых легких танков, однако бюрократические проволочки, а также слабость инженерной и производственной базы привели к задержке в два года [466].
В таких условиях масштабную программу перевооружения можно было реализовать, лишь сконцентрировав для этой цели все имевшиеся ресурсы. Периодические сокращения военного бюджета, политическая нестабильность, парализовавшая работу министерств и парламента, мало способствовали решению этой задачи. Частный капитал, владевший основными военно-производственными мощностями, шел на риск, берясь за выполнение заказа, контракт по которому, как правило, подписывался позже намеченных сроков, оплата могла поступить с серьезной задержкой или не прийти в текущем году вовсе. 9 июля 1935 г. правительство решило выделить 600 млн. франков на выполнение первоочередных задач, поставленных программой перевооружения. Однако закон, позволявший провести платежи по контрактам на сумму от 500 млн., был принят депутатами лишь 31 декабря этого же года. По итогам 1935 г. неиспользованными остались 60 % средств по программе перевооружения, которые были перенесены на 1936 г. или направлены на иные цели, в частности, развитие дорожной сети Парижского региона[467].
Проблемы с финансированием делали бессмысленными долгосрочные инвестиции в расширение военного производства. Ставка политического руководства страны на сохранение мира любой ценой формировала у бизнесменов принципиально иные ожидания. Л. Рено в 1934 г. писал: «Процветание, мир, дороговизна, безработица – вот четыре реальности, которые должны волновать и заботить французов». Как отмечает его биограф, крупнейший французский предприниматель в полной мере разделял пацифистские настроения: «Если дело идет к войне, то обществу предстоит вновь пережить ужасы 1914–1918 годов. Но как им противостоять? Для того чтобы одержать победу в Первой мировой, потребовалось разрушить Францию, послать на гибель целое поколение и призвать на помощь заграницу. Луи Рено больше не верил, что у Франции есть шансы на новую победу». Для него «Германия была возрождающейся страной, более могущественной, более организованной, чем Франция, где исчезал вкус к работе» [468].
Рено работал, рассчитывая на безальтернативный мир, и активно наращивал производство гражданских автомобилей, преодолевая последствия Великой депрессии и борясь со своими конкурентами: «В 1929 г. менее одной машины из пяти приходилось на эту марку, а теперь [к концу 1934 г. – авт.] – три из продаваемых десяти. Четыре грузовика из десяти носили клеймо в виде ромба»[469]. В 1935 г. производство автомобилей «Рено» на 8 % превысило уровень 1929 г. Помимо своего базового завода в парижском пригороде Бийанкур фирма построила еще один, а также начала проникать в сферу авиастроения[470]. Аналогичным образом вели себя и другие предприниматели, предпочитая делать вложения в гражданское машиностроение, что еще сильнее сокращало производственную базу военной промышленности. «На фоне неясных экономических перспектив, – отмечает Дж. Майоло, – невозможно было убедить предпринимателей, занятых изготовлением вооружения, четко придерживаться действующих контрактов или инвестировать в создание дополнительных мощностей с целью расширения в будущем массового производства»[471].
Луи Рено.
Источник: Omnia / Wikimedia Commons
Ситуацию усугублял тот факт, что во Франции не существовало эффективной системы взаимодействия между правительством, командованием вооруженных сил и промышленниками по вопросам организации военного производства. В годы Первой мировой войны в стране действовал развитый механизм регулирования промышленности, ядром которого являлся артиллерийский департамент военного министерства. Он «решал, какие заводы и мастерские должны были переводиться на обслуживание военных нужд, организовывал производство, определял технические и операционные характеристики вооружений и подтверждал их соответствие и качество»[472]. В 1916 г. функции департамента перешли к специально образованному министерству вооружений, которое стало суперведомством, ответственным за координацию усилий промышленности для ведения войны в части мобилизации индустриальных ресурсов, сырья и рабочей силы. Однако сразу после окончания войны эта огромная бюрократическая машина была ликвидирована – министерство вооружений упразднили, а страна повернулась к экономическому либерализму, исключавшему активное вовлечение государства.
В 1920-е гг. стабильная работа военно-промышленного комплекса была парализована не только отсутствием государственных заказов, но и острой аппаратной борьбой по вопросу о том, кто именно должен решать, какое именно оружие и в каком количестве нужно производить. Командование армии считало, что последнее слово необходимо оставить за ним: генералы хотели сами определять типы и характеристики вооружений, а также контролировать их изготовление. Их оппоненты полагали, что за военными надо оставить лишь право задавать условия боевого применения того или иного оружия. Всю последующую техническую работу должны были брать на себя гражданские специалисты. Результатом этой борьбы стало создание в первой половине 1930-х гг. громоздкой системы институционального взаимодействия по вопросам военного производства, перешедшей в непосредственное ведение двух структур: управления по производству вооружений в составе военного министерства и отдела вооружений и технических исследований, являвшегося частью Генштаба сухопутных сил. Одновременно формировался отдельный корпус инженеров по производству вооружений, независимый от армейского командования и имевший собственную иерархию званий. Его сотрудниками комплектовались все двадцать подразделений военного министерства, относившихся к военному производству.
Жакомэ описывает, как виделось функционирование этой системы на практике: «Управление по производству вооружений занимается разработками, следуя указаниям Генерального штаба армии; оно само отвечает за ход производственного процесса, но между ним и Генеральным штабом армии, а также управлениями соответствующих видов сухопутных сил должно сохраняться тесное взаимодействие… Военные инженеры должны были привлекаться на стадии формулирования замысла, так как
