"Пернатое чудище" не выходило из головы Колычева. "Пресвятая богородица, какие страсти!"
Колычев теперь был еще больше настороже. Он знал, что такое Московский Разряд. Не этот ли приказ "всем разряжал, бояры и дворяны и дьяки, и детьми боярскими, где куды государь укажет". Шуметь тут и паче не годится, пуще того - приезжему. Дьяки нередко наговаривают и то, чего не было, а уж коли обидишь их, тогда... Бог с ними со всеми! Дьяку Колычев привез пятнадцать битых курочек в дар, о чем и шепнул в его волосатое ухо.
Дьяк важно изрек: "Повремени!"
Колычев стал осматривать внутренность новой Разрядной избы.
Просторно. Зеленые изразцовые печи хорошо натоплены. Узкие узорчатые слюдяные окна приятно ласкают глаз. "Вот бы мне в терем такие-то... Агриппинушке бы!" Стены убраны казанскими коврами и боевыми хоругвиями. Мечи и сабли, отнятые в боях, развешены по коврам. Все это никак не напоминало прежде бывшей Разрядной избы. Там было грязно, тесно, темно, холодно, и не стояло этих громадных полок с книгами и ящиков со столбцами.
Дьяки держались ныне важно, степенно. Не хихикали и не юродствовали, как встарь, не лезли назойливо за посулами, а получали таковые чинно, тихо, в глубокой тайне. Перед князьями не пластались, как раньше. Они были грамотны, писали бойко и легко, на удивление многим боярам, которые с трудом выводили на крестоцеловальных грамотах свое имя.
Как все изменилось за эти шесть-семь лет после казанских походов! Приказов стало больше. На всякое дело - приказ. Вот так царь! Все перевернул по-своему!
Колычев тяжко вздохнул. А как дьяки важно говорят с дворянами да с боярскими детьми! С боярами потише, да только и на них не глядят, а кланяются обидным рывком... Ужель им так недосуг встать да в ноги боярину поклониться? ("Впрочем, прости, господи, царь-батюшка знает, что делает!")
- Ну, боярин, честь и место! - сказал дьяк, отвесив поклон Никите Борисычу. Тот, до крайности довольный этим, с поспешною охотою ответил дьяку поклоном же.
Сначала сел Колычев, потом дьяк.
- Курей в избу ни-ни! - прошептал он боярину на ухо, сел, покашлял. Ну, как живешь?
- Тщусь государю-батюшке послужить своею кровию!.. Радуюсь кровь пролить за царя-батюшку!
- Добро! Сколь привел?
Колычев рассказал все, что полагалось, о своих людях.
- Взглянешь ли?
Дьяк махнул рукой и с хитрой улыбкой посмотрел на Колычева. А тот подумал: "Много я холопов повел... пяток бы отбавить". Но тут же вспомнил "пернатое чудище" и царя.
Выйдя из Разряда, Колычев увидел толпы пеших ратников, которых вели стрельцы...
- Чьи? - спросил Колычев, сам не зная зачем.
- Луговая черемиса... - проворчал стрелец, даже не взглянув на Колычева.
Тяжелые вздохи опять и опять вырвались из груди боярина.
На кремлевских площадях день и ночь под порывами ветра полыхали костры, а около них грелись прибывающие из глубин государства ратные люди. Во дворце Иван Васильевич непрерывно совещался с боярами и военачальниками. И постоянно рядом с царем сидел в кресле бывший казанский царь, касимовский хан, Шиг-Алей - грузный, в татарском халате, подпоясанный широким златотканным кушаком, за которым красовался громадный кинжал с рукоятью, осыпанной драгоценными каменьями. Полное, безволосое, похожее на репу, желтое лицо казанского царя дышало силой, богатырским здоровьем. Глаза, маленькие, с поволокой, слегка раскосые, улыбались лукаво. Слушая Ивана Васильевича, он почтительно поворачивал к нему свою голову, с улыбкой делал легкие кивки, как бы одобряя его мысли.
На последней совете Иван Васильевич, говоря о немцах, сказал своим вельможам:
- Как можно быть врагом, не имея силы? Коли ты слаб, - норови быть другом! Немного добра оттого, коль правитель петушится. В неистовом хватании чужих земель - немного мудрости... Мы и не хотим этого! Ходили на Казань, на Астрахань, на Швецию мы не ради неистовства, но для того, чтобы не зорили наших городов, не уводили в полон наших людей и не торговали бы ими на турецких базарах, словно скотиной. И не нашими ли городами и землями владеют немцы? С твердою верою в божию благость мы двинемся в поход. И вы, бояре, подымайте людей меньшего колена и во всем покойте их, играющих на поле брани смертною игрою.
Слушавшие эту речь поднялись со своих мест и низко поклонились царю.
- Слава тебе, государь! - громко провозгласил храбрый воевода Данила Адашев.
Ночью царь, сопровождаемый своими советниками и военачальниками, обходил кремлевские площади, осматривал готовые к выступлению полки.
С Пушечного двора прибыли розвальни с нарядом. Сопровождали их пушкари верхами на конях.
Андрейка стал в Кремле, при караване в пятьдесят пушек. Было ветрено, и рогожи, прикрывавшие пушки, то и дело сдувало ветром. Андрейка лазил по возам и привязывал рогожи к розвальням. Вблизи полыхали два больших костра. Налетавшие со стороны Москвы-реки вихри пригибали пламя к земле, вздували тучи искр. Андрейка увидел, что искры относит в сторону саней, а там бочки с порохом. В испуге он побежал туда и со всего размаха в темноте налетел на каких-то людей. Его схватили, поволокли к костру. Он с силой отбивался, бранился.
Когда подошли к огням, Андрейка увидел, что его держат двое стрельцов, а прямо на него глядит гневное лицо царя. Вокруг костра собралось много людей - бояре, дворяне, дьяки, воеводы. Все испуганно глядели на парня.
Глаза царя при колеблющемся свете костра показались страшными - злые, сверкающие, как у зверя. Лицо желтое, словно восковое. Он поднял посох и со всею силой ударил им Андрейку по плечу.
- Пошто скачешь, ровно бес?! - закричал он.
- Зелие!.. Зелие!.. - бормотал Андрейка, указывая рукою в темноту. Там... там... искры... боязно!
Снова налетел на костры вихрь, - туча искр понеслась в ту же сторону, куда и прежде. Царь понял, в чем дело, крикнул, чтобы отвели подальше подводы с зелием, все время грозя Андрею посохом.
Наперерыв бросились исполнять приказ царя его приближенные, прошипев: "Сукин сын, тля!". Телятьев и Григорий Грязной кричали больше всех.
Андрейка стоял, опустив голову. Обидно было, что царь зря ударил его жезлом. Парень думал, что царь сменит гнев на милость, но ошибся... Иван рассмеялся и еще раз со всею силою хватил Андрейку жезлом по спине... Андрейка не шелохнулся: бей, мол, вытерплю!
В угоду царю рассмеялись и окружавшие его бояре и воеводы.
Когда они отошли, Андрейка со злобою плюнул в их сторону, ругнулся и снова стал оправлять рогожу на возах. Его утешала мысль, что завтра, вместе со всем войском, он двинется в путь-дорогу, что пушки, в литье и в ковке которых он принимал участие, скоро начнут бить неприятеля. Было любопытно, как они действуют: лучше ли, хуже ли заморских. Слухи ходили на Пушечном дворе, якобы у ливонцев есть такие махины, что "в одну дудку" десятки выстрелов дают. Правда ли? Кои пушкари верят тому, кои называют то "брехней". Как сказать?! Со вранья пошлин не берут. Может, и врут. Возможно ли разом десять выстрелов сделать? Швед-мастер Петерсен и тот головою качает. Не верит! А вдруг правда? Тогда что? Андрейка озабоченно потер лоб, его самолюбие, - самолюбие пушкаря, - было задето.
- Все одно не уступим, - нахмурившись про себя, сказал он. - Не вешай головушки, Андрейка! Не тужи! Бранное поле рассудит.
Стало веселее. Почесывая спину, Андрейка ходил и поглаживал пушки.
Из темноты к костру вышли другие пушкари. Они распахивали полы своих полушубков, грелись у огня, перебрасывались шутками.
В глубине окутанного мраком кремлевского двора слышались трещотки сторожей, выли псы.
- Цари не огни, а ходя близ них, обязательно опалишься... - первый нарушил молчание пушкарь Мелентий.
- От потопа, от пожара да от царской милости боже нас упаси!.. усмехнулся Сенька-пушкарь, толкнув со значением Андрейку.
Всем парням ведь известно, что Андрейку сам царь поставил в пушкари.
- Што же ты молчишь, брат?
Андрейка так много всего наслушался за время работы на Пушечном дворе обидного для себя из-за царской милости к нему, столько всего натерпелся и от дворян и от товарищей, таких же, как и он, простых людей, из-за царя и, наконец, столько несправедливости видел и со стороны самого царя, что молился теперь про себя богу, чтобы его, Андрейку, убили на войне. Он думал об этом как о счастливом избавлении от всех невзгод! Царь полюбит горе, а разлюбит - вдвое! Так и этак нехорошо!
От шуток и смеха пушкари и другие воины перешли к беседе иной. Опять повели речь о том, устоит ли их оружие перед оружием ливонцев. Много слышно о могуществе заморских пушек. Это волновало. Андрейка прямо сказал, что-де одной храбростью не возьмешь, да и пушка, коли в неумелых руках, врагу не страшна. Пушка, что жена - ласки, ухода требует. Пушкари все заодно с Андрейкой, а конники и копейщики не все соглашались с Андрейкой. Особенно конники. Они называли пушки "сидячими пугалами". То ли дело мчаться с копьем или мечом на врага и на скаку сшибать вражеские головы.
