отменить. Она больше не могла выносить вида немецких кепи и военных кителей в гардеробах.
Эта новая разновидность аскезы настигла ее после спектакля в театре «Ателье». Давали «Ужин в Санлисе» Жана Ануя — комедию с привкусом горечи, в которой чудовищные персонажи, закостеневшие в своих привычках, лицемерят и идут на всевозможные хитрости, чтобы сохранить видимость благополучия. Трудно было не узнать себя в образе Анриетты — богатой мещанки, за чей счет живут ее мелочное окружение и неблагодарный муж. Глубокие диалоги и их вопиющая правдивость потрясли Сюзанну. Ее руки вцепились в бархат подлокотников на словах одного из главных персонажей: «Да, тут есть одно „но“… В жизни всегда находится „но“, если соскрести с нее лак. Разрешите дать вам совет? Вы, кажется, не лишены здравого смысла. Так вот, никогда не занимайтесь этой работой, она опасна. Не соскребайте лака, мадемуазель, не соскребайте! Для спокойной жизни вполне достаточно видимости счастья»[12]. Эта фраза прекрасно бы подошла для описания той жизни, которую она вела. Она позволила окружить себя ложью. Из тщеславия и гордыни заточила себя в мире пустых, смехотворных химер. Вся ее жизнь прошла в поддержании видимости благополучия, в этом шатком равновесии притворства и принужденного смеха. Мы живем на театральной сцене, думала она, где изображаем веру, и сами верим тем больше, чем успешнее спектакль. Оказавшись лицом к лицу с самой собой, она почувствовала головокружение. Она жила на этой чудесной карусели иллюзий, но теперь лак стал отслаиваться, обнажая совершенно иную правду.
Именно с того странного вечера все и началось. Через два дня она получила первое письмо. Ее била дрожь, когда она читала это послание, написанное большими буквами:
«ЖИДОВКА ХОДИТ В ТЕАТР, КУТИТ СО СВОИМ ХАХАЛЕМ. ОНА ТОРГУЕТ НА ЧЕРНОМ РЫНКЕ. ЖИДОВКЕ СЛЕДУЕТ БЫТЬ ОСТОРОЖНОЙ. ФРАНЦУЗЫ ВСЕ ВИДЯТ».
Подписи не было. Потрясенная Сюзанна тут же бросила его в огонь, торопясь избавиться от этой мерзости. В ужасе оттого, что стала жертвой такого поступка, и стыдясь мысли о том, что подобная угроза могла произвести на нее впечатление, она решила ничего не говорить мужу. Рассказать, как ее это задело, означало признать свою уязвимость. После этого пришло еще два письма. Теперь уже было поздно обращаться к Бертрану — он бы не понял, почему она не рассказала ему обо всем с самого начала. Сюзанна решила выдержать это испытание в одиночку, даже если это означало потерю сна. Письма содержали личные подробности, распорядок дня и упоминания о ее семье. Было ясно, что за ней следят. Но кто? Вихрь ненависти пронесся по городу, превращая каждого соседа в возможного врага. Теперь бывшая любовница мужа, отвергнутая им, могла оказаться доносчицей, а завистливый друг — шантажистом. Сюзанна проанализировала свой круг общения. Возможно, предатель скрывается в ее собственном доме. Она заподозрила шофера, дворецкого, затем повара и, наконец, свою горничную. Она прекрасно видела, что поведение ее слуг стало не таким, как прежде. Изменения были незначительными, почти незаметными, но интуиция Сюзанны улавливала их колкость. В их тоне появилось больше угодливости, чем раньше, и этот чрезмерный акцент на почтении был признаком нахальства и беспардонности: «Мадам хорошо спала?», «Мадам, обед подан», «Мадам надо надеть пальто для прогулки, уже похолодало». За кажущейся обыденностью и безобидностью этих слов скрывалось нечто совсем иное. Они означали: «Мы знаем, кто вы такая, вы никого не обманете своим великосветским видом. Такие, как вы, не должны отдавать приказы и командовать, кем вы себя возомнили?» Все это вызывало у нее настоящую паранойю. Она пыталась переубедить себя, но яд недоверия уже проник в нее, и вывести его было непросто. Она потеряла аппетит и отказывалась выходить из дома. Атмосфера в особняке с высокими окнами стала нестерпимой. Неверно истолкованное слово или неловкость слуги немедленно вызывали у Сюзанны приступ гнева. Она легко теряла самообладание и становилась просто невыносимой. Четвертое письмо ее сокрушило. На листе бумаги были нарисованы гробы с именами ее брата, матери и племянников. Ее семья изображалась как предавшая ценности Франции. Ей угрожали расплатой за их преступления.
Это было уже слишком. Сюзанна, задыхаясь от рыданий и дрожа всем телом, кое-как доковыляла до большой гостиной. Там она нашла Бертрана, которому, не в силах произнести ни слова, молча протянула письмо. Пока он, подняв бровь, читал его, она смогла выговорить, что это письмо — четвертое в таком духе. Граф внимательно выслушал ее. Он подтвердил, что к делу следует отнестись очень серьезно. После этих вырвавшихся у него искренних слов успокоить жену и убедить ее не волноваться стало непросто.
— Вы никого не подозреваете? — переспросил он жену.
— Никого, — ответила она с некоторой неуверенностью.
Правда, как они оба прекрасно понимали, заключалась в том, что от этого зла не было никакого средства.
— Умоляю вас, Бертран, сделайте что-нибудь! Обратитесь к своим знакомым, попросите начать расследование! Этому надо положить конец! Пусть этого шантажиста арестуют! — взывала к нему Сюзанна с искаженным от ужаса лицом.
— Не уверен, что нам удастся установить личность этого негодяя.
— Может, мы хотя бы обратимся в полицию, чтобы она могла защитить нас?
— Давайте не будем впутывать власти в это темное дело. Ваша ситуация и без того деликатна, нет смысла привлекать к себе еще больше внимания.
— Моя ситуация? Что вы имеете в виду?
— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду! — закричал граф, поднимаясь со своего места.
Произнеся эти злосчастные слова, граф тут же пожалел о них и попытался обнять жену, но она высвободилась из его объятий. Впервые за тридцать лет она увидела упрек в глазах человека, с которым разделила свою жизнь. Отныне, чтобы защититься, она была намерена полагаться только на себя.
12
Париж, октябрь 1941 года. Мерзкие письма не приходили уже месяц. Сюзанна страстно желала обо всем забыть. Ежедневно она надевала маску спокойствия и притворялась, что живет как прежде. Для нее это стало вопросом выживания. Она не решалась снова пойти в театр, где была бы слишком на виду и не чувствовала себя в безопасности, но согласилась снова выходить на улицу. Короткие прогулки по своему кварталу постепенно уступили место более далеким вылазкам, которые стали возможными благодаря метро. Однажды она снова набралась смелости и отправилась в модные магазины, куда ее когда-то увлекал изысканный вкус. Многие из них закрылись, но в Париже еще оставалось несколько именитых кутюрье, которые, как и все остальные, пытались как-то примириться с тем, что на смену изобилию и экстравагантности пришли такие понятия, как «сдержанность» и «умеренность». Впрочем, для Сюзанны посещение модных домов было скорее актом сопротивления, чем приятным визитом. Ступая по
