время ужина, а з главного здания санатория доносились аппетитные запахи жаркого. После кружки пива Войнич чувствовал легкое головокружение, он шел сзади и слышал только обрывки разговоров, которые вели идущие впереди мужчины:
- …в Бергланде пиво получше…
- …интересно, а что Вилли приготовил нам сегодня на ужин?
- …нанял ли он, наконец, кухарку? Или нам придется есть все эту еду для лесорубов?
- …когда в курхаусе освободится место, вы сами увидите, что ужины там тоже лучше…
- …и здесь никак не удается сэкономить…
- … а в Нойес Хаус за комнату с питанием было бы столько же, что в курхаусе…
Когда Войнич подошел поближе, дискуссия прояснилась и возвратилась к иконе.
- …мне это не позволяет перестать думать о том, что женщина и вправду была одарена природой великой силой рождения, но она же полностью лишена контроля над этой силой. Всегда ее должно поддерживать в этом нечто большее, какой-то естественный закон, какой-то общественный порядок, некая моральная гармония. Как раз этим Эмерентия и является! – клевал воздух Август.
- …потому что тело женщины принадлежит не только ей одной, но человечеству, - это уже говорил Лукас, несколько раздраженный тем, что они не выпили еще по кружечке. – А поскольку она рожает, и сама является общей собственностью, эта ее способность к рождению не может рассматриваться в качестве ее при-ват-ной чертой, - подчеркнул он слово, после чего вежливо поклонился какой-то паре, мимо которой они все проходили. – Будучи собой, женщина одновременно принадлежит нам всем.
- Да, тут вы правы, - отозвался неожиданно Фроммер, склоняясь вперед, словно бы высматривая на тротуаре белые грибы. – Ее идентичность и предметность одновременно касаются ее тела, это очевидно. Только я хочу сказать о некоторых умственных и духовных чертах женщины.
- И что же вы имеете в виду? – хотелось вежливо узнать герру Августу.
- В философском смысле мы не можем считать женщину целостным, законченным субъектом, каким мужчина является сам по себе. Это приводит к тому, что женщина может развиваться и сохранять собственную тождественность в пространстве мужчины. Это он придает границы ее тождественности.
- Но тогда ее станут рассматривать как предмет! – обеспокоился Тило.
Перед ними неожиданный порыв ветра захватил кучку листьев в небольшую воздушную трубу, трубочку, всего лишь свисток.
- Это правда, и это следует признавать: как предмет. Только ведь никто не будет настолько глуп, чтобы не признавать некоторой степени женской субъективности. Когда глядишь в лицо женщины, то следует признать, что она, все же, является чем-то особенным, индивидуализированным и субъектным. Правда? Но с другой стороны: ее тело, а, следовательно, и она сама, принадлежит всем, поскольку является сосудом, из которого берутся люди, так что тело женщины, ее живот, ее матка принадлежат человечеству.
- А что означает "человечеству"? – хмуро отозвался Лукас. – Это значит: кому? Мне все это напоминает социалистов, когда они говорят про "государственную собственность". Государственную, это же чью? Чиновников?
Воздушная трубка оказалась предсказанием ветра, который – однако! – прорвался сюда, в безветренные регионы Гёрберсдорфа и ударил в них с приличной силой. Войнич поднял воротник и заслонил рот кашне.
- Вы уж извините, молодой человек, - сказал, придерживая свою шоколадного цвета шляпу, герр Август, который ведь был социалистом, - женщина, конечно же, должна иметь свои права, но она никогда не должна забывать, что принадлежит к обществу, которое призывает государственные структуры для слежения собственных интересов, то есть, если логически рассуждать, хм, хм, государство может распоряжаться. Это правда. Государство могло бы определять ее общественные роли, требования к ней, но еще, а может – прежде всего – прослеживать за ее правами, как людской единицы.
- В том числе выборными? – провокационно спросил Лукас.
- Ну, думаю, что и для этого придет время. Я имею в виду просто права на жизнь в спокойствии, без голода, право на медицинскую опеку, на свободу в общественных и моральных рамках.
Ветер поднимал с земли листья и веточки, он был холодным и резким. Все уже подходили к Пансионату для мужчин.
- Вы сказали, что мужчина формирует как бы индивидуальную тождественность женщины. Государство, в свою очередь, формировало бы ее общественные роли… - обратился Август к Фроммеру.
- А церковь – ее духовную жизнь, - саркастически прибавил тот. – Лично я здесь полностью стою на стороне женщин. Не знаю, слышали ли господа, но один из ранних соборов рассматривал дело женской души. Тогда, в раннем средневековье, не было столь очевидным, что женщины обладают душой. Да, да…
- Ну, иногда, глядя на мою экономку… - начал с иронией Лукас, но предложения не завершил.
- В любом случае, после множества дней совещаний, было предложено тайное голосование…
- И? – Войнич уже не мог дождаться конца этой истории.
- И оказалось, что разница была всего лишь в один голос. Представляете, господа, в один голос!
- Но в чью пользу? – нервно спросил Мечислав.
- Что, конечно же, душу имеют. Вы же в этом не сомневаетесь?
После чего прибавил:
- Я часто задумываюсь над тем, кто был тем епископом, который перевесил весы.
Они наняли повозку за три марки и поехали в Лангвалтерсдорф на кладбище.
Войничу пришлось подавить в себе чувство дискомфорта за то, что пришлось пропустить Strahlendusche, водные процедуры, за которые он платил дополнительно. Если бы отец узнал об этом!... Но, с другой стороны, он нуждался в глотке свежего воздуха, в выезде за пределы долины; она уже начала доставать его своим безветрием и неподвижностью. А кроме того, какое же это было удовольствие: побыть с кем-нибудь молодым, с кем-то в его возрасте. Дурачиться они начали,. Сегодня, казалось, Тило находился в великолепной форме уже идя на остановку, но потом, когда они уже уселись в повозку и тронулись, Тило притих, наверное, потому что всегда заслонял рот шарфом. Он боялся холода.
- Ты чувствуешь то же самое? – не очень-то разборчиво спросил он. – Нет большего удовольствия, чем поездка на кладбище, правда?
Войничу импонировал саркастический юмор Тило, его увлекала постоянная переменчивость его настроений. Тило, казалось, находился в великолепной форме, возможно, потому, что было сухо и тепло. Ошеломляюще пахли листья, отовсюду доходил запах елок, смолы хвойных деревьев, что всегда напоминало Войничу про самые счастливые мгновения всех праздников Рождества в его жизни. Как раз об этом они и разговаривали, только Тило не разделял энтузиазма Мечислава в отношении празднования Рождества. У него в доме это всегда был период наезда членов семьи, плохого самочувствия мтери и постоянного присутствия отчима в доме – что было весьма трудно выносить. Отчим по вечерам напивался дпьяна и лез ко всем с претензиями. Иногда он
