Открывается дверь, и в кабинет входит Уильям Пук, держа под мышкой ноутбук «Sony». Он демонстративно опускает в карман пиджака плейер «Zune» производства «Microsoft». Это невысокий худощавый человек, в котором чувствуется большая нервная энергия. Он не может стоять на месте, раскачивается взад-вперед и поводит плечами, словно боксер. Волосы у него влажные, как будто он только что вышел из спортзала. Уильям Пук весь в напряжении — короче говоря, типичный азиат.
Дойл в его присутствии ведет себя странно, словно это он находится в подчинении у Пука, а не наоборот. И уж тем более странно, что Пук пришел после Дойла. В нашей компании такое просто невозможно.
— Позвольте представить вам помощника прокурора Уильяма Пука, — говорит Дойл.
Мы пожимаем друг другу руки, и я не могу сдержаться:
— Простите, я не расслышал, как вас зовут.
— Уильям Пук. — Он произносит свою фамилию почти как «Пок».
— Пук?
— Вот только не начинайте этого. — Он натянуто улыбается.
— Простите?
— Вы можете звать меня просто Уильям.
— А что такое? Вы стесняетесь своей фамилии?
— Послушайте, я уже наслушался шуток на эту тему. Может быть, мы перейдем к делу?
— Разумеется, мистер Пук. Кстати, вы знаете, что мы с Бобби Ди были во Вьетнаме?
Бобби бросает на меня взгляд, который, кажется, говорит: «Вы что, с ума сошли?»
— Рад слышать, — отвечает Пук.
— Я просто думал, вас это заинтересует.
— С чего это? Потому что у меня азиатское происхождение? Так мои родители из Сингапура.
— Но ведь это одно и то же, не так ли?
Он смеется, но я вижу, что его уже просто распирает от злости.
— По-видимому, у вас неважно с географией, если вы считаете, что Сингапур и Вьетнам — это одно и то же.
Я поднимаю руки и говорю:
— Да ладно, не кипятитесь, Брюс Ли.
— Что вы себе позволяете? — Лицо у Пука наливается кровью, глаза начинают нервно подергиваться.
Дойл берет Пука за руку и говорит:
— Уильям, все в порядке, успокойся.
— Вот это правильно, — соглашаюсь я. — Делайте то, что вам говорит белый человек.
— Лучше бы вы этого не говорили. — Кажется, что еще немного, и голова Пука взорвется. — Вы поганый расист.
— Я полагал, что это вы расист, — отвечаю я.
— С какой это стати?
— Знаете, ваша враждебность действует мне на нервы. У вас явно предвзятое отношение ко мне. Я думаю, что мне следует заявить вам отвод.
Он только открывает рот, и из него доносится шипение и какие-то нечленораздельные звуки. Дойл выводит его из кабинета.
Пока оба временно отсутствуют, Бобби берет меня за руку и просит прекратить балаган:
— Я не шучу. Не стоит задираться с этим парнем.
— Я только пытаюсь его немного подергать.
— Лучше не надо. Договорились? Это в наших же интересах.
Допрос происходит за большим столом. Я сижу в огромном кожаном кресле, передо мной установлен микрофон, а на мое лицо направлена видеокамера. Мы этого и ожидали. Я репетировал в комнате, которая выглядела практически так же. В дальнем конце стола сидит стенографистка, а рядом с ней три помощника Дойла — двое мужчин и женщина, перед которыми на столе лежат папки с бумагами и все те же самые гнусные ноутбуки с установленной системой «Windows». К тому же это компьютеры марки «Dell» — хуже и не придумаешь. Я стараюсь не смотреть в их сторону, однако гул и свист их вентиляторов игнорировать невозможно.
Помощники представляются мне. Им тоже с трудом удается скрывать радостное возбуждение от встречи со мной. Однако я прекрасно знаю, о чем они думают: «Нас ждет колоссальная удача, если мы засадим эту сволочь за решетку».
— Я тоже рад с вами познакомиться, — говорю я им. — Для меня это истинное удовольствие.
В ходе допроса меня поддерживают Бобби Ди и пятнадцать юристов «Apple», каждый из которых получает по четыреста долларов в час только за то, что сидит здесь с умным видом.
Дойл и Пук сидят прямо напротив меня. Дойл ведет допрос. Пук просто смотрит на меня, не отрываясь, и подсовывает Дойлу записки с вопросами. Сначала идут простые вопросы: мое имя, дата рождения, занимаемая должность в компании «Apple». Услышав вопрос, чего бы он ни касался, я выдерживаю паузу в три минуты и делаю вид, что думаю. Затем я прошу Дойла повторить вопрос. Если вопрос касается несколько более сложной темы, чем имя, должность и номер удостоверения личности, то я внимательно слежу за расхождениями между первоначальной и повторной постановкой вопросов, а потом прошу уточнить, на какой из них я должен отвечать.
Эта стратегия называется «сумасшедший дзен». Я освоил ее в семидесятые годы, когда обучался в центре дзен в Лос-Альтосе. Она берет свое начало в буддистских монастырях. Некоторые монахи сходят с ума от изоляции и превращаются в весьма надоедливых субъектов, которые своими вопросами доводят до бешенства всех окружающих. В буддизме к ним относятся терпимо и даже с почитанием, поскольку считается, что их сумасшествие представляет собой как бы канал связи с божественными силами. Пусть даже их речи могут показаться бессмысленными, в них все равно пытаются отыскать какую-то высшую истину.
Разумеется, на Западе такое поведение может привести только к тому, что вас признают психом и мигом выгонят с работы. Именно поэтому мне периодически хочется плюнуть на все и уйти в монастырь, где я смогу вытворять любые чудачества, а меня там за это еще и будут обожествлять. Однако потом до меня доходит, что «Apple» в этом отношении мало чем отличается от монастыря.
Постепенно Фрэнсис Дойл начинает выдыхаться.
— Может быть, сделаем перерыв? — предлагает он.
Я возражаю и настаиваю на продолжении допроса. С помощью медитации я понизил частоту пульса до тридцати ударов в минуту, а Дойл уже начинает потеть. Его аура, которая в начале допроса была бело-голубой, приобретает красно-оранжевый цвет. Аура Пука все это время раскалена, как центр Солнца. В конце концов, мы все же делаем перерыв, потому что у Дойла возникают какие-то проблемы с мочевым пузырем. Когда допрос возобновляется, он старается запутать меня, задавая один и тот же вопрос несколько раз, но разными способами и в разных ракурсах, и наблюдает при этом, не собьюсь ли я где-нибудь. Я всеми силами пытаюсь сохранить концентрацию внимания. Опять-таки, независимо от содержания вопроса, я делаю паузу, а потом прошу повторить его еще раз. После этого я опять выдерживаю паузу и вместо ответа говорю: «Я не знаю», или «Я не помню», или «Давайте пропустим этот вопрос, переходите к следующему».
После шести часов такой беседы меня отпускают. Пук демонстративно всовывает себе в уши наушники от плейера «Zune». При прощании он не подает мне руки.
Выйдя на улицу, я испытываю необыкновенный душевный подъем. Бобби, напротив, мрачен.
— Что вы там вытворяли?
— А что такое? Я поимел этого парня. Это дело надо бы отметить.
— Как-нибудь в другой раз. — Он уходит с недовольным видом. Ну и ладно. Я не просто пережил этот допрос. Я победил.
В радостном возбуждении я еду домой и выпиваю небольшую чашку супа мисо — первую за три дня. Потом направлюсь к себе в кабинет, раздеваюсь, рассматриваю себя в зеркало и думаю: «И вы еще пытались меня допрашивать? Да знаете ли вы вообще, с кем разговариваете? Я такой один».
На полном серьезе, я еще не встречал такого замечательного человека, как я.
40
На следующее утро я приезжаю на работу и первым делом замечаю на парковке около офиса «Майбах» Тома Боудитча. Я ставлю машину на свое законное место и подхожу к нему, чтобы узнать, что он здесь делает.
— Садись, — говорит он.
На Боудитче синий деловой костюм, и он не кричит и не плюется. Он просто сидит рядом, вообще ничего не говоря. Водитель направляется к 85-й автостраде, а затем сворачивает на 17-ю, в сторону гор Санта-Крус.
— Я разговаривал с Бобби Ди, — сообщает Том. — Он сказал, что ты все изгадил.
— В каком смысле?
— Беседа с Дойлом прошла, мягко говоря, неудачно.
— Ничего подобного, они ничего из меня не выудили.
— Бобби говорит, что ты их провоцировал. Вроде бы ты даже сказал Пуку что-то вроде того, что отрезал уши его матери. Господи! А ведь они в то время были еще миролюбиво настроены. А теперь им нужна твоя голова на блюде.
— А с какой это стати Бобби ди Марко рассказывает тебе о моем допросе? Как же с адвокатской тайной?
— Забудь о ней. Кстати, малыш, тут еще одна история. Сэмпсон и его ребята накопали еще кое-что.
— Знаешь, я бы хотел выгнать этого Сэмпсона.
— Я тоже в свое время хотел трахнуть Энджи Диккинсон, малыш, но ничего не получилось. Так и здесь. Речь идет уже не о тебе, а о компании и ее акционерах. В том числе и о моих инвестициях. Это мои деньги, понятно? Малыш, благодаря тебе я заработал кучу денег. За десять лет мои вложения выросли в пять раз. И я это ценю. Тем не менее, будь моя воля, я бы выгнал тебя прямо сейчас, а еще лучше убил бы, представив твою смерть как результат несчастного случая. К счастью для тебя, мы смоделировали ситуацию на компьютере и пришли к выводу, что если ты уволишься или погибнешь в авиакатастрофе, то акции в первый же день упадут в цене на тридцать процентов. Надеюсь, тебе от этого будет спокойнее.
