не важно. Света от зажжённых свечей хватило чтобы выхватить, из темноты комнаты, большие бурые пятна на полу и брызги на стенах. Трицитиана медленно провела ладонью по одному из этих пятен и резко сжала пальцы в кулак. Ее худший кошмар, ее опасения и предчувствия, которые она гнала прочь, как мерзких насекомых, жужжащих над ухом – все это сейчас обретало плоть и становилось явью.
– Я не хотел… – застонал художник, видя, как потемнело лицо арт-три. – Не хотел. Правда не хотел! Я не знаю, как это получилось… Подсвечник сам оказался у меня в руках.
Аргилай внимательнее посмотрел на тяжелый подсвечник, свечи на котором только, что зажигал. Пятна, принятые юношей за грязь, сейчас предстали для него в совсем ином свете. Трицитиана ничего не ответила Пьеру, но глаза женщины сильно расширились, а дыхание участилось. Она сделала шаг в сторону художника. Костыль издал характерный «бом» по паркету.
– Ты не понимаешь! – закричал Пьер, отступая назад, во тьму гостиной. – Она хотела забрать дочь!
«Бом!» – вновь отозвался деревянный пол на удар костыля.
– Хотела лишить меня всего! – пискнул художник, продолжая пятиться.
«Бом!» – Трица сделал еще шаг, а ее правая рука извлекла из-за пояса острый нож дядюшки Чуряя.
– Выгнать из дома! Оставить нищим! Бросить на улице! – заверещал Пьер Мольберт и упал на пол, получив костылем в висок.
Рыча, наемница навалилась сверху на лежащего художника и приставила к его горлу нож.
– Не надо! – пискнул тот.
Трица надавила на клинок и по шее жертвы заструилась струйка крови, показавшаяся в темноте черной.
– Пожалуйста! – взмолился Пьер и из его глаз брызнули слезы. – Пожалуйста, Фея, не убивай! Ты же сама… Сама просила меня. Сама дала зелье.
От последних слов художника, арт-три вздрогнула и застыла, затем медленно убрала оружие.
– Где Искра? – хриплым и низким, совсем не своим голосом, спросила женщина. – Где ее тело?
– Вдовий пруд. – с облегчением выдохнул художник, поняв, что ему сохранят жизнь. – В пруду… Большей частью.
– Лаи, – позвала наемница. – Помоги встать.
Юноша быстро выполнил просьбу своей наставницы – помог женщине подняться и проводил до кресла, стоящего возле камина. Трицитиана перевела дух и утерла рукавом слезы на щеках. Затем она с отвращением взглянула на, все еще лежащего на полу, Пьера Мольберта и с трудом заставляя себя говорить, тихо произнесла:
– Убирайся из города. Сейчас.
Художник быстро закивал, вскочил на ноги и опрометью бросился к двери, но окрик арт-три остановил его.
– Нет! Уходи через заднюю дверь. У главного входа ждет Маркграф.
Солнце поднялось выше облаков. Утренний Грейсван медленно просыпался и оживал, наполняясь привычным гомоном и шумом. На деревьях щебетали птицы, над клумбами жужжали пчелы. Несмотря ни на что жизнь продолжала свой ход, а день обещался быть погожим.
Долговязая рыжая женщина с костылем и могучий мужчина с внешностью горца, сидели на ступенях двухэтажного домика с башенкой. Радом стояла рыжая девочка с длинными распущенными волосами, и юноша, чьи темные волосы были собраны в хвост.
– У нас говорят: женщина является отражением любви своего мужчины. – тихо проговорил Маркграф. – До чего должен был довести ее этот мерзавец, чтобы Искра решила выгнать его на улицу?
Трицитиана не ответила. Она молча смотрела в одну точку.
– Я бы никогда не посмел поднять руку на Искру. – продолжил мужчина. – Ты же знаешь, Фея.
– Знаю. – рассеяно ответила та, не переставая смотреть в одну точку.
– Ее дочь ни в чем не будет нуждаться. – заверил могучий мужчина. – Воспитаю, как родную.
– Хорошо. – вновь, без эмоций, промолвила Трица.
– Не понимаю… – обреченно покачал головой Марк Макинтош. – Почему она предпочла художника? У нас же все было хорошо.
Женщина закусила нижнюю губу и прикрыла глаза, отыскивая в себе храбрость, чтобы ответить, но не успела. По мостовой громко застучали копыта, приближающейся лошади. Всадник подъехал к ступеням и остановился. На мостовую, словно мешок с землей, упало мертвое тело. Из груди Пьера Мольберта торчала короткая арбалетная стрела.
– До самых Северных ворот успел добраться. – усмехнулся старый Хопкинс, успокаивая разгоряченную лошадь под собой. – Почти убег, шустрик.
Маркграф поднялся на ноги и с тожественной улыбкой посмотрел на труп своего давнего соперника.
– И так будет с каждым, кто поднимет руку на дорогих мне людей! – громогласно провозгласил бывший глава гильдии Городских Стрелков. Затем повернулся к Трице и спросил. – Ты что-то хотела сказать?
– Не важно. – мотнула головой наемница, рассматривая мертвое тело.
Ломтем ваницианской дыни в чистом ночном небе над Грейсваном светила полная большая луна. А с черной глади Вдовьего пруда на луну смотрела ее точная копия – подружка-отражение. Такая же круглая, такая же яркая и столь же красивая во всем, кроме одного – не настоящая.
– Не может быть в мире двух лун. И второй такой как ты никогда не будет. – тихо промолвила Трицитиана.
В одиночестве она сидела среди высокой травы на берегу пруда и глядела на темную спокойную воду.
Женщине никто не ответил. В городском парке стояла умиротворяющая тишина. Ни один листочек не колыхался на деревьях. Лишь ночные насекомые пели свою печальную песню прощания с летом, и звезды мерцали на небе цвета спелой ежевики.
Внезапно в кустах кто-то зашуршал. Наемница резко повернулась на звук и замерла, сливаясь с густой темнотой. Прислушалась. Звук не повторился. Трицитиана расслабилась и вновь перевела взгляд на черную, как смоль, воду Вдовьего пруда. Где-то там, в глубине лежала ее лучшая подруга. Где если не здесь сказать последние слова и проститься.
– Ты была лучше меня во всем. – призналась Трица. – Я могла прыгнуть выше головы, могла совершить невозможное, но никогда не достигала твоих успехов. Я лишь твое блеклое отражение. – произнесла женщина, качая головой. По щеке скатилась одинокая слеза. – Прости меня Искорка, прости за Марка. Я действительно любила его и хотела превзойти тебя хотя бы тут. Но даже в этом, даже после приворотного зелья, что я подлила тебе, чтобы ты полюбила другого – Марк все равно не стал моим. Он продолжал и продолжает любить только тебя. Не понимаю, как ты это делаешь. – она утерла слезу. – Если бы я знала, как все обернется. Эх, коли бы знала… Хотя кого я обманываю? Мое честолюбие родилось раньше меня. Но я действительно любила Марка, правда.
Она немного помолчала, затем подобрала с земли костыль и с трудом поднялась на ноги. Еще раз посмотрела на темную гладь пруда с плавающей там луной.
– Твоя кровь на моих руках, твоя смерть на моей совести. Прости меня, если сможешь. А я… Я никогда, никогда тебя не забуду, подруга. Ты всегда
