Никитина побагровела и, зачерпнув стаканчиком из аквариума воду, плеснула ее прямо в лицо обидчице.
– Ах ты, сволочь, – завизжала мокрая баба, – дрянь! Сейчас тебе мало не покажется.
Никитина пискнула и юркнула под стол. С диким криком Попова ринулась за ней. Наблюдавшие за схваткой риэлторы кинулись растаскивать женщин. Вопли, мат, визг слились в единую симфонию. Зиновий Павлович, воспользовавшись суматохой, ретировался, мы в полном составе отступили к выходу. И только муж Поповой сладко спал на диване, очевидно, он привык к скандалам.
На улице Катя взглянула на часы:
– Три! День пропал.
– Я, например, на работу, – выкрикнул Сережка.
Договорившись встретиться в конторе около семи, мы разбежались.
Я донеслась до метро, купила на бегу горячую сосиску с горчицей и проглотила «обед», не жуя. Потом нашла телефон и позвонила Бурлевскому. В конторе ответил безукоризненно вежливый голос:
– Федор Михайлович отсутствует.
Чертыхнувшись, я набрала номер мобильного. Послышался треск, шум, писк и еле слышное:
– Алло.
– Очень нужно встретиться! – заорала я в трубку так, что стоящая рядом торговка уронила сигареты.
– Жду в половине четвертого в клубе «Он и она», – сообщил Федор и отключился.
Я обозлилась до крайности. Во-первых, я не знаю, где находится данное заведение, а во-вторых, придется брать такси, не у всех же, как у Бурлевского, «Мерседес» с шофером!
Исходя негодованием, я вылетела на дорогу и остановила старенькие, разбитые «Жигули».
– Куда? – спросил водитель, мужик лет шестидесяти.
– Клуб «Он и она» знаете?
– Ванина, – процедил шофер.
– Что Ванина? – не поняла я.
– «Он и она» находится на улице Ванина, вам туда или куда в другое место?
– А что, в Москве два клуба с таким названием?
– Понятия не имею, – пожал плечами мужик, – мне известен только один.
– Тогда на Ванина, – велела я, вздыхая.
Ну и денек сегодня. Сначала изматывающая нервы процедура в конторе, а теперь еще бомбист – зануда.
Всю дорогу мужик ворчал, плавно переходя от политических новостей к ценам, состоянию шоссе и погоде.
– Сплошной кошмар, – ныл он, вертя руль, – кругом одни свиные рожи, и кто только нами руководит, ничего для народа сделать не могут!
Я заметила у него на правой руке обручальное кольцо и испытала искреннюю жалость к незнакомой женщине. Какой кошмар жить с таким кадром.
Неприятности сегодня просто сыпались на голову. В клуб меня не пустили.
– Мест нет, – вежливо, но твердо сказал охранник.
– Меня ждут…
– Кто?
– Господин Бурлевский.
– Подождите, – велел секьюрити, захлопывая дверь.
Я осталась стоять у подъезда, чувствуя себя униженной. Неужели я так плохо одета, что швейцар принял меня за побирушку! Минуты текли томительно, наконец дверь распахнулась, и продюсер произнес:
– Простите, Евлампия Андреевна, но сюда иногда приходят нищие и попрошайки, вот охрана и проявляет бдительность.
От этого объяснения мне стало еще хуже, но я ступила в холл с улыбкой:
– Понимаю.
Красивая девушка в темно-синем платье аккуратно повесила мою видавшую виды куртку среди роскошных шуб и сказала Федору:
– Купите для дамы букет.
Продюсер никак не прореагировал на эти слова. Мы завернули за колонну и оказались в большом зале. В нем горели настольные лампы в светло-розовых абажурах. Самое лучшее освещение, придающее даже пожилым молодой, здоровый вид.
– Сюда, – буркнул Бурлевский, показывая на маленький столик в углу, – что будете?
– Чай цейлонский, крупнолистовой, без сахара, настаивать две минуты, и к нему ржаной тост с огурцом, – царственно велела я.
Знаем, какие порядки в подобных заведениях, когда-то, в другой жизни, я изредка бывала в «Али-Бабе» или «Конго». Может, кто и ходит в подобные места, чтобы поесть, но коллеги моего бывшего мужа собирались там для выпендрежа, заставляя поваров делать немыслимые вещи – крабов с виноградом и орехами, черную икру в помидоре или требовали стакан кефира, чем окончательно ставили в тупик обслугу. Но вот парадокс – чем больше они капризничали, тем ласковее становились официанты.
– Ну, – приказал Бурлевский, подождав, пока гарсон побежит на кухню, – докладывайте, что раскопали.
Я откинулась на спинку удобного стула. Ну уж нет, дружочек, хоть ты и платишь мне деньги, но я не какая-нибудь пятисортная певичка или убогая подтанцовка.
– Где можно найти Татьяну Митепаш? – вопросом на вопрос ответила я.
– Понятия не имею, – моментально выпалил Бурлевский, но через секунду опомнился и поинтересовался: – А она тут при чем?
– При том! – рявкнула я. – Неужели вы не знаете, где проживает ваша дочь?
– И знать не хочу, – обозлился Федор, – прошмандовка мелкая, подзаборница…
Внезапно он осекся и постарался изобразить на лице благодушие. Я оглянулась. Через весь зал с распростертыми объятиями к нам спешил толстый мужчина, больше всего напоминавший борца сумо. Тучное тело обтягивал отлично сшитый смокинг, ботинки из кожи обезьяны матово поблескивали, а пальцы украшали перстни. Впрочем, и запонки у него играли сверкающими камнями. Впечатление портила голова: иссиня-черные волосы, одутловатые щеки, толстые багрово-красные губы и нос картошкой чудного синеватого оттенка. Вылитый пьянчуга-бомж, натянувший ради хохмы прикид от Валентино.
– Федька, – завопил мужик, подлетая к столику, – отдай «Гондурас»!
– Боже, – поморщился Бурлевский, – опять ты за свое. Сказал же – никогда.
– Ладно, тогда «Дилижанс»!
– Отвяжись, Леня, – сказал Федор, – мне деньги не нужны.
– Поменяю на «первую голубую»!
– Нет.
– Еще дам в придачу «Маврикий»!
– Ленька, – раздался голос из глубины зала, – иди сюда, горячее принесли.
«Бомж» пошел на зов, но, сделав два шага, притормозил и обернулся:
– Федька, отдай «Гондурас»!
– Иди, иди, Леня, – махнул рукой продюсер, – котлета стынет.
– Ну и гад же ты, Федор, – засмеялся Леня, – жлоб!
Я ничего не понимала. Бурлевский перевел взгляд на мое лицо и пояснил:
– Я собираю марки. Смело могу сказать – имею лучшую коллекцию в России. А Леня Шмыгайло тоже филателист, но ему никогда ничего не продам.
– Почему?
– Не нравится он мне, совсем не нравится. Ему приличные люди руки не подают.
– Отчего?
Бурлевский отхлебнул кофе.
– Сначала бандитом был, носился с автоматом по улицам, потом в легальный бизнес ушел, открыл продуктовый магазин. Сейчас монополист – держит в руках почти всю водочную торговлю в столице. На него пару раз наезжали, но Ленечка – мальчик не промах, и всех убил. Жуткий тип, с ним просто нельзя иметь дело. Мне марки – как дети. Естественно, бывают двойные экземпляры, и обменный фонд есть, но отдаю только в хорошие руки, истинным ценителям. Да я, если хотите знать, могу просто подарить марку, коли увижу, что человек – настоящий собиратель. А Ленька деньги вкладывает, без души коллекционирует. Ему – никогда. Марки – они живые, у каждой свой характер, история, судьба…
Я с удивлением глянула в его раскрасневшееся лицо. Надо же, Бурлевский, оказывается, страстный филателист.
ГЛАВА 19
Федор спокойно допил кофе и поинтересовался:
– Зачем вам Танька понадобилась?
Я обозрела поданный тост и поманила пальцем официанта. Мальчишка подскочил и подобострастно наклонился:
– Чего изволите?
– С огурца не сняли кожу, велите приготовить другой бутерброд.
– Так зачем вы ищете Татьяну? – нетерпеливо переспросил Федор.
Я медленно принялась раскуривать сигарету. Помучайся-ка еще, дружочек.
– Черт возьми, – вскипел продюсер, привыкший, что его подчиненные бегом кидаются выполнять приказы. – Немедленно отвечайте!
– Незачем кричать, вы меня не купили!
– Именно купил, – расхохотался Федор, сверкая белоснежными зубами.
– Не стану сообщать никаких подробностей, просто, кажется, Татьяна Митепаш замешана в этой истории. Лучше скажите, вы знаете, где она?
Бурлевский вздохнул:
– Дети у меня не удались. Все, что делаю руками, получается намного лучше. Что Татьяна, что Антон…
– Вы уверены, что она ваша дочь?
– Конечно, надо было знать Еву. Этакое неземное существо, твердо уверенное, будто ее должны всю жизнь носить на руках за сохраненную невинность. Экзальтированная сверх меры, чувствительная до слез, совершенно не приспособленная к жизни, но вместе с тем крайне порядочная, абсолютно честная, трудолюбивая и талантливая. Кстати, из нее могла получиться отличная жена.
– Почему же вы ее бросили?
Федор повертел пустую кофейную чашечку.
– А я делал предложение, только в те давние годы сам был полон старомодных принципов и страдал от дурацкого воспитания, поэтому попросил руку дочери у маменьки. Ольга Васильевна – дама властная и авторитарная. Дочь подчинила себе полностью, ни шагу в сторону. Она хотела ей добра и категорично велела мне даже не приближаться к Еве. Впрочем, это было понятно. Дочь ждала блестящая карьера, дом – полная чаша, а я был всего лишь тихий парнишка с аккордеоном, ресторанный лабух, совершенно не пара богатой девочке из хорошей семьи. Вот только я понять не могу, почему она ей родить разрешила!
