Обрадованный Цзинцзи бросился отпирать дверь. Цзиньлянь во тьме незаметно проследовала за ним. Ни слова не говоря, она разделась и навзничь возлегла на кан. Как утка с селезнем резвясь, она с Цзинцзи затеяла порочную игру.
Да,
Как по Небесному велениюпредались страстному волненью.Игру дождя и тучипродлили схваткой жгучей.
Два года продолжались их свиданья. Однажды наступил миг долгожданною слиянья. Тянулись годы ожиданья, пришли однажды согласие и лад. Она колышет талией, как ива гибкой; он неистово орудует нефритовым пестом. И слышны заверения в глубокой любви, раздаются клятвы верности вечной. Она щебечет иволгой, он целеустремленней мотылька. Игру прелестница ведет на тысячу ладов. Неистовствует дождь, стыдится тачка. Какие только чары не пускает в ход! Он тихо шепчет: «Милая моя!». Его обняв, она зовет: «Мой ненаглядный!».
Да,
Давно восхищался изяществом ивы,а ныне поддался пленяющим чарам.По-прежнему нежный, как прежде красивый,цветок багровеет, объятый пожаром.
Завершив задуманное, Цзиньлянь из опасения быть застигнутой поспешно покинула спальню и направилась в дальние покои.
На другой день, будучи под сладостным впечатлением пережитого накануне, Цзинцзи с раннего утра был уже у спальни Цзиньлянь. Она еще спала. Он наблюдал за нею через щелку в окне. Ее укрывало расшитое багряными облаками (одеяло. Напудренные ланиты казались изваянными из яшмы.
— Вот так управительница! — воскликнул Цзинцзи. — До сих пор почивает! Матушка Старшая велела убрать жертвы от Ли Чжи и Хуана Четвертого. Нынче сват Цяо жертвы приносит. Вставай! Я жду ключи.
Цзиньлянь велела Чуньмэй передать Цзинцзи ключи. Он же наказал горничной самой отпереть дверь наверху. Цзиньлянь тем временем высунулась в окно и слилась с Цзинцзи в поцелуе.
Да, сколько досталось емуАроматных уст нектара.Сердца сладостного жара.Тому свидетельством стихи:Отчего кукушка жалобно кричит?Слиты воедино любящих. сердца.Нету ароматней, сладостней ланит.Страсть в глазах блестящих, ласки без конца.Пальчики — бамбука нежные ростки,Разметалась туча шелковых кудрей,Серьги разлетелись — розы лепестки.Рот ее кораллов дорогих алей.На щеках играет утренний восток.Вспомнишь — и на сердце сладостный восторг!
Чуньмэй отперла дверь, и Цзинцзи пошел посмотреть, как будут переносить жертвы.
Немного погодя почтить покойного явился сват Цяо. С ним прибыли его жена и многочисленная родня. После принесения жертв перед гробом, свата Цяо угощали во временной постройке, где за столом рядом с ним сидели оба шурина и приказчик Гань. Их услаждали пением Ли Мин и У Хуэй.
В тот же день с соболезнованиями прибыла Чжэн Айюэ. Юэнян велела Юйлоу дать певице траурную юбку и поясную повязку, после того как та почтила усопшего сожжением бумажных денег. Айюэ приняли вместе с другими гостьями в дальних покоях.
— Чего же это вы мне-то ни слова не сказали? — увидев Ли Гуйцзе и У Иньэр, обратилась к ним Айюэ. — Хороши подружки! Я бы давно пришла. — Певица заметила Юэнян с младенцем и продолжала: — У Вас, матушка, и горе и радость в одно и то же время. Прискорбно, что так безвременно скончался батюшка. Но вы обрети наследника-кормильца, и он будет вам утешением.
Юэнян дала певицам траурные одежды и оставила их до вечера.
Третьего дня во второй луне, когда вышла вторая седмица после кончины Симэня, панихиду служили шестнадцать монахов из монастыря Нефритового Владыки во главе с настоятелем У. Ее заказал тысяцкии Хэ. Вместе с ним в принесении жертв участвовали дворцовые смотрители Сюэ и Лю, столичный воевода Чжоу, комендант Цзин, командующий Чжан, квартальный Юнь и еще несколько военных чинов.
Юэнян попросила свата Цяо, брата У Старшего и Ин Боцзюэ принять чиновных особ. Их угощали во временной постройке, где им пели Ли Мин и У Хуэй, но говорить об этом подробно нет необходимости.
К вечеру, когда монахи отслужили панихиду по усопшем, Юэнян распорядилась, чтобы дщицу и портрет Ли Пинъэр вынесли и предали огню, а сундуки и корзины с ее добром перенесли в дальние покои. Туда же, в услужение Юэнян, перешли Жуи и Инчунь. Сючунь отдали Ли Цзяоэр. А покои Ли Пинъэр заперли.
Да,
Не успели просохнуть и балки,расписные, резные порталы,А уже не увидишь у залывосхищенных гостей карнавала.
Тому свидетельством стихи:
Рассеялась дымкою фея дождя,а ручьи затопили ложбину.Только месяц белёсый меня подождалу немого утёса на шпиле.Только чувств перетёртых искомкан наждак.Только самообманом мы жили.
Изо дня в день суетился Ли Мин и доме Симэня, делая вид, будто помогает домашним. В действительности же он украдкой подговаривал Ли Цэяоэр, пока она не передала ему похищенные ценности, которые (ж отнес в «Прекрасную весну». Потом Ли Мин опять по два, а то и но три дня не уходил из дома (Симэня. Только Юэнян оставалась в неведении, и никто не решался сказать о происходящем в доме, так как брат ее, У Второй, давно водил шашни с Ли Цзяоэр.
Девятого числа правили заупокойную службу по случаю третьей седмицы, на которой присутствовала и У Юэнян. В четвертую седмицу панихиды не было. Двенадцатого рыли могилу[1538] в присутствии Чэнь Цзинцзи, а рано утром двадцатого состоялся вынос. Несли много жертвенных предметов и денег, но провожающих было все же не так густо, как на похоронах Ли Пинъэр.
Вынос совершал настоятель монастыря Воздаяния. Он восседал в высоко поднятом паланкине, откуда провозгласил славословие, в котором обозрел жизнь Симэнь Пина от начала до конца. Славословие гласило:
«С глубоким уважением произносим мы имя усопшего. Его Величества гвардии начальника Симэня.
Жизнь человека, по нашему скромному мнению, длится, как вспышка молнии — всего лишь мгновение. Только камень вечен — не горит в огне. Опавший цветок не вернется обратно на ветку, как вспять не течет вода к роднику. Ты жил в хоромах расписных и узорных дворцах. но жизнь истекла, и угас, как свеча на ветру. Высокие чины и званья — все пройдет, как сон, когда час роковой наступит. Золото и дорогой нефрит — лишь прах, горестей и бед начало. Румяна и наряды — тщетные затеи мирской суеты. Не длиться весь век наслаждениям, а тьма так тяжка и горька. Будешь однажды обласкан на ложе, и у желтых истоков твой навеки сокроется след.[1539] К чему самомненье и чванство пустое, когда тленные кости засыплют сырою землею. Твои сады и необозримые поля расхватают дети, от тысяч сундуков парчи и шелков после смерти не найдешь и нитки. Развеется жизнь, точно огонь на ветру, и ни старых, ни малых — не сыщешь никого. Поток размывает горы громаду, много ль героев остается в живых! Да, горько ч тяжело это сознавать! Твое дыханье в ветер обратилось, а тело твое возвращается в землю. Кто дух испустит, тому обратно жизни не вдохнешь. И несть числа перерожденьям!»
Стихи гласят:
Смерть не сравнится ни какой кручиной,Всяк борется со смертью пред кончиной.Вода с огнем всегда в борьбе суровой.Преследуют везде один другого.Кружат над ними демоны и духи.Покуда живы — слепы мы и глухи,И ни за что нам не узнать, поверьте,Куда попасть должны мы после смерти.Нагие, новорожденным подобны.Предстанем пред Владыкою загробным.
Настоятель кончил чтение славословия. Чэнь Цзинцзи разбил жертвенный таз[1540] и двинулся за поставленным на катафалк гробом. Когда траурная процессия вышла за ворота, улица огласилась громкими рыданиями близких и домочадцев.
У Юэнян следовала за гробом в паланкине. В паланкинах же сопровождали покойного и остальные женщины.
За Южными воротами города, в пяти ли от него, где находилось семейное кладбище Симэней, Чэнь Цзинцзи вручил квартальному Юню кусок шелка и попросил торжественно освятить дщицу души усопшего. Геомант Слой ведал погребением. После того, как родные и близкие засыпали гроб землею, на могильном кургане расставили жертвы. В прощальной церемонии, увы, участвовало всего лишь несколько человек. Были тут шурин У (Старший, сват Цяо. тысяцкий Хэ, свояки Шэнь и Хань да человек пять-шесть приказчиков.
Настоятель У оставил двенадцать послушников для возвращения дщицы усопшего, которую торжественно, в присутствии всей родни, установили в зале. После того как геомант окропил помещение, родственники разошлись по домам. Юэнян же с остальными женами остались у дщицы покойного мужа.
После первой уборки могилы[1541] отпустили выделенных из управы солдат.
