Фортон был в смятении. Что делать? Зульцеры, конечно, немецкие агенты. Нарушить долг службы? Нет, ни за что. Сейчас же надо ехать в службу безопасности и все рассказать. Фортон взялся за шляпу, но какая-то сила усадила его обратно в кресло. А что будет с ребенком? Эти изверги уничтожат его. Он инстинктивно взглянул на газеты. Немцев гонят из России, идут бои за Днепр, Гитлер не устоит. Спасет ли его какой-то Зульцер? Конечно, нет. Пусть он будет архиразведчиком, уламывал свою совесть Фортон. Лоб его покрылся испариной. Что скажет Элла? Она никогда мне этого не простит. Она и не переживет такого несчастья.
Долго раздумывал шеф паспортного бюро, комкая свою шляпу. Незаметно пролетел час.
Позвонил телефон. Тот же голос спросил:
— Какое вы приняли решение?
— Я согласен, — сказал Фортон и далеко отбросил шляпу, которая превратилась в бесформенный колпак.
— Через день после выезда Зульцера ребенок будет доставлен к вам на квартиру. Не пытайтесь узнать, кто его принес, — в трубке послышался сигнал отбоя.
В день, когда Зульцеры улетели, на квартиру Фортона снова позвонили по телефону.
Дрожащей рукой Фортон поднял телефонную трубку.
— Выгляните в окно. У магазина, против вашего дома, стоит детская коляска, заберите ее — в ней ваш внук.
Фортон бросился на улицу, внес коляску с ребенком в дом, разговаривая вслух:
— Как будет счастлива Элла! Как будет рада Элла!
Крошке не было и года, он спокойно разглядывал комнату. Фортон увидел на худенькой шейке ребенка цепочку. На ней был медальон Эсфири, который Фортон собственными руками повесил на шею дочери, когда она пошла в школу.
XVIII
Панков читал письмо из Москвы, когда Авдеев, обычно медлительный, широко распахнул дверь и быстро вошел в комнату. Генерал с тревогой посмотрел на него — он только что думал о Светлове — и встал из-за стола.
— Жив?!
— Все в порядке. Его задержали на швейцарской границе. Произошла ошибка при оформлении паспорта. Сейчас Светлов с женой, — улыбнулся Авдеев, — уже в пути. Завтра встречаем их.
На следующий день Панков и Авдеев, стараясь не выделяться из общей массы встречающих, увидели среди пассажиров приземлившегося самолета Светлова.
— Вот он! — прошептал Авдеев.
Светлов спускался по трапу, заботливо поддерживая Анну. Его серые глаза неприметно обежали встречающих; когда взгляд остановился на Авдееве, темные зрачки чуть расширились и дрогнули.
Не дожидаясь, когда они сойдут, Панков и Авдеев ушли с аэродрома.
Появление граждан нейтрального государства привлекло внимание офицера английской разведки, находившегося также на аэродроме. Капитан Холмс зашел в помещение порта и разыскал там лейтенанта Хамбера.
— Прибыла чета швейцарских граждан Зульцер. Он уже бывал в Иране. Что-то они мне не нравятся. Вот их паспорта, посмотрите, вы старожил здесь — может, знаете.
Хамбер взглянул на фото Ильи.
— А, это тот самый Зульцер, который жил здесь до вступления наших войск. Он представлял швейцарскую фирму и имел дела на севере — в Мазендеране и Иранском Азербайджане. Теперь приехал с женой, видно женился недавно.
— Им только и дела — жениться да заниматься коммерцией. Побыли бы в нашей шкуре, и не вспомнили бы о женитьбе, — проворчал Холмс.
— Никаких компрометирующих данных на Зульцера у нас нет. Мы обеспечили его тогда хорошим наблюдением. Помните иранца Али? — спросил Хамбер.
— Это того, что недавно устроили в португальское посольство?
— Да. Он работал у Зульцера слугой и сообщал нам о каждом его шаге. Кроме того, адвокат Сафари охарактеризовал Зульцера как человека, ненавидящего нацизм.
— Ну, аллах с ним, с этим Зульцером. Пойду возвращу паспорта. Неплохо бы Али снова направить к нему на службу, — сказал Холмс и вышел.
С аэродрома Илья и Анна поехали на квартиру, на которой жил Илья в первое свое пребывание в Иране.
— А если квартира занята, где мы остановимся? — спросила Анна.
— Я думаю, хозяин получил мою телеграмму из Берна. У него было несколько дней, и он успел освободить квартиру. Если в ней живут, то он подыскал для нас что-нибудь подходящее. В крайнем случае, остановимся пока в гостинице.
Беспокойство Анны оказалось напрасным, квартира была свободной.
Вечером они оба пошли к Глушеку.
— Я очень беспокоился, когда вы не пришли на явку. Хорошо, что Берлин сообщил о задержке в пути, — встретил их Глушек.
В нем никто не узнал бы неряшливого старого болтуна. В отутюженном костюме, белоснежной сорочке, подтянутый.
Илья рассказал, что требуется сделать, не посвящая его в суть операции.
— Поместить гостей можно на постоялом дворе Гусейн-хана. Это преданный нам человек. Когда-то состоятельный, он разорился и очень нуждался, я помог ему материально. На наши деньги он открыл опиумокурильню и постоялый двор. Внешне это убогое помещение, но там можно создать известный комфорт.
— Но такие заведения обычно привлекают внимание полиции, — заметил Илья.
— О, насчет этого беспокоиться нечего. У Гусейн-хана прекрасные отношения с блюстителями порядка. Он не скупится.
Анна не вмешивалась в разговор, но внимательно рассматривала Глушена.
— Надо в ближайшие же дни снять три дома поблизости от русского, американского и английского посольств, такие, чтобы из них можно было наблюдать за этими посольствами. Надо найти изолированные дома.
— Я понимаю, что требуется. Сделать это нетрудно. Вы сами знаете, снять здесь дом не проблема.
— Надо делать это так, чтобы не выяснился наш интерес к посольству.
— Не беспокойтесь, все будет в порядке.
Илья знал, что вряд ли немецким парашютистам дадут добраться до Тегерана, а тем более воспользоваться снятыми домами, но все же дать такое задание Глушеку надо было, учитывая, что он связан по рации с Берлином и оттуда могли запросить его, как дела с подготовкой укрытия.
— Когда я могу подробно доложить, что сделано мною во исполнение заданий, полученных при отъезде из Берлина?
— Этим мы займемся после операции.
Разговор перешел на Берлин. У Анны и Глушека нашлись там общие знакомые.
Уходя, Илья договорился с Глушеком, что на следующий день он зайдет к нему и они поедут осмотреть укрытия для парашютистов у Гусейн-хана. Илья назначил время так, чтобы выкроить час на встречу со своими. Придумать другой предлог для отлучки из дома он не мог. Анна знала, что в Берлине ему запретили встречаться со своими старыми знакомыми и агентурой, за исключением Глушека и Махмуд-бека.
Прошло несколько дней после приезда Светлова. Панков и Авдеев дважды выезжали на запасные встречи, но Ильи не было. Им было понятно: мешала Анна. Наконец Светлов появился в условленном месте. Он сел в автомобиль. Авдеев познакомил его с Панковым, и сразу начался оживленный разговор. От этих людей, от их речи, то неторопливой, то быстрой, веселой, на Илью повеяло Родиной. Илье казалось — он не наговорится, так соскучился по родному языку. Он говорил о том, что пришлось ему пережить, как он тоскует по Родине — хотя бы глянуть на нее одним глазком. Разговор перешел на дела. Илья рассказал о встречах с Шелленбергом, о происшествии на швейцарской границе, о встрече с Глушеком, о Гусейн-хане. Илья охарактеризовал Глушека как опасного противника, дельного и собранного человека, который для отвода глаз маскируется под старого неопрятного болтуна. Решили вести наблюдение за Глушеком и Гусейн-ханом. Нельзя было исключить того, что Глушек мог получить по рации непосредственно из Берлина какое-нибудь задание, направленное к проверке Светлова. Договорились, что Илья поедет на ирано-турецкую границу и встретится там с Махмуд-беком. В конце разговора Светлов спросил:
— Где сейчас Фридрих?
— Он и Ольга продолжают работать в Новосибирске. Дети у них большие, учатся в школе, — сказал Авдеев.
— Я рад за Фридриха, — улыбнулся Илья.
Расстался Светлов с Панковым и Авдеевым поздно ночью. У него было такое чувство, словно он побывал на Родине.
Утром Авдеев и Смирнов, оба в штатском, сидели в автомобиле поодаль от дома Гусейн-хана. Они решили сами понаблюдать за ним.
Тот вскоре появился на улице и направился в фирму, в которой работал Глушек. Пробыл там около часа, а затем пошел на базар.
Гусейн-хан был высокий, крепкого сложения человек лет сорока, с лицом, обезображенным оспой. Болезнь не пощадила даже бровей. Вместо них над глазами торчало несколько кустиков волос, а нос напоминал обрывок губки.
Перед входом на базар дорогу Авдееву и Смирнову преградила толпа зевак, смаковавших уличное происшествие. Какой-то парень, видимо безработный, схватил с подноса бродячего торговца кусок дыни. Это видел стоявший неподалеку долговязый ажан. Он направился к парню, но тот мигом юркнул в толпу.
