«Новый способ распространения книги» (1924) высмеивает начальника рыбного склада, который скупает книги пудами для расфасовки селедки. Нецелевое употребление книг осуждалось в библиотечных плакатах советского периода. Вспомним и более поздние строки Андрея Вознесенского:
Ты оскорбляешь труд птицелова,
месячный заработок свой горький
и «Геометрию» Киселева,
ставшую рыночною оберткой.
Среди бумажного вторсырья обнаруживались подлинные сокровища. В 1944 году брат писателя-старообрядца Анания Килина на рынке города Таштагола Кемеровской области купил семечки в кульке из листа какой-то старинной книги. Опознав в нем библиографическую редкость, покупатель стал упрашивать торговца отдать остальные страницы. Тот заупрямился, ссылаясь на дефицит бумаги, так что пришлось бежать домой за листами на замену. В итоге братья выяснили, что упаковкой для семечек было редчайшее Евангелие, датированное 1553–1555 годами{64}.
Советский плакат «Книга не кухонная принадлежность». 1926[164]
Звезда книжного апсайклинга взошла у нас в начале нынешнего века. В апрельском номере журнала «Домашний очаг» за 2007 год описано, как смастерить из ненужных книг торшер, вазу, ширму. Скорые на суд арт-критики относят подобные изделия к образцам так называемой интеллектуальной моды, подчеркивающей ум, образованность, эрудицию, начитанность специально создаваемыми аксессуарами. В творческих кругах такие вещицы нередко получают статус культовых: им посвящают комплиментарные рецензии, их демонстрируют на престижных выставках, для их создания выделяются отдельные творческие площадки.
Между тем в пафосных заявлениях дизайнеров об «уважении к книге, спасаемой от жестокой и жалкой участи быть выброшенной, невостребованной, забытой» сквозит лукавство. Многие изделия подобного рода изготавливаются не из бросовых и непригодных для чтения томов, а из вполне сохранных старинных и даже раритетных. Листы средневековых атласов раскупаются минимум по полсотни долларов за экземпляр, чтобы превратиться в салфетки, занавески, а то и потолочные вентиляторы – на что хватит дизайнерской фантазии.
Если взглянуть на проблему шире, то такие критерии, как востребованность/ненужность, значимость/ничтожность книги, представляются слишком субъективными и весьма сомнительными. Над этим иронизировал еще Зощенко в юмореске «Праздник книги». Фолиант «Вселенная и человечество» приспособили в качестве ножки для комода, чем вызвали бурное негодование товарища Ситникова. «Видали?! Видали, какое чучело! Книгу под комод! И ведь, наверное, сукин сын, хорошую книгу подложил. Ну, подложи словарь французского или немецкого, так ведь нет…»
Попутно возникает вопрос об оптимальной и приемлемой утилизации действительно изношенных, поврежденных, дефектных экземпляров, то есть непригодных для использования. Известная с древности практика – захоронение священных книг аналогично погребению умерших. Отживший свой век том бережно заворачивали в ткань и закапывали в глубокой яме. Могли быть и такие варианты: сжигали в ритуальном костре, погружали в проточную воду, чтобы растворить краски и стереть написанное. Здесь одновременно и дань уважения Слову, и соблюдение экологических принципов, и подтверждение антропоморфности, человекоподобия книги.
Ученые-футурологи и писатели-постмодернисты рефлексируют о нецелевом применении книг в обозримом будущем. Владимир Сорокин в романе «Манарага»[165] описывает ситуацию полного вытеснения полиграфических технологий электронными и превращения экземпляров первоизданий, библиографических редкостей в объект криминальной добычи: они похищаются из музеев и используются для приготовления изысканных блюд на углях и открытом огне. Этот кулинарный библиоклазм (церемониальное сжигание книг) получает название book'n'grill и становится «великой традицией». Интеллектуалы устраивают букинистические пиры и лакомятся стейком, зажаренным на «Поминках по Финнегану», шашлыком из осетрины на горящем «Идиоте», каре барашка на «Дон Кихоте», сельдью на чеховской «Степи», говяжьими мозгами на «Горе от ума»… Вот где старина Бэкон действительно превращается в сочный бекон!
Почему готовят именно на книгах, а не на каких-нибудь иных древностях, скажем на антикварной мебели? Да мало ли горючих материалов и славно горящих вещей! Потому что в книге есть некий метафизический субстрат, какие-то особые свойства, придающие ей статус неповторимой, уникальной вещи. Что в традиционной культуре расценивалось сначала как защита от вредоносных идей (средневековые библиокостры), а позднее как вандализм (порча книг), то в обществе будущего, по Сорокину, становится новым форматом сакрализации.
Нецелевое использование книги – это ее естественная ассимиляция в культуре или ее предательство как продолжение иудина греха? Можно продолжить спор об этичности, но есть одна очевидность: литература явно гуманнее действительности. Вот, например, зимой 2009 года британская газета Metro поведала широкой общественности, что пенсионеры скупают подержанные книги, поскольку они дешевле угля, для отопления частных домов. А не так давно в одном из российских городов списанными из библиотек томами заделали большую асфальтовую дыру в тротуаре.
Глава 11. Книгоград обреченный: Арт-объекты на основе книг
Человек-рана. Ил. из справочника по хирургии Ганса фон Герсдорфа. 1519. Ксилография[166]
Книжная колбаса
Создание арт-объектов на основе экземпляров печатных изданий – практика отнюдь не новая. Таковы отчасти и модные в XVIII веке натюрморты-кводлибеты (гл. 2), и викторианские элементы интерьеров в стиле Faux Book (гл. 8). Однако в XX столетии эта практика начинает оформляться в отдельное направление творчества и даже самостоятельный вид искусства.
Главным отличием от схожих феноменов прошлого стало изменение целевой направленности. Изначально такие произведения демонстрировали прежде всего искусность исполнения и выполняли преимущественно декоративную функцию. Затем на первый план вышла концептуальность – наделение арт-объекта особым содержанием, значимыми культурными свойствами, претендующими на глубину смыслами. Произведения стали позиционироваться как «авторские послания», «творческие месседжи».
Эксплуатация предметной составляющей книги в концептуальных арт-объектах начинается также с коллажей, панно, барельефов, инсталляций. И первые же попытки демонстрируют физическое развоплощение книги, деформацию и утрату ее внешнего облика. В 1954 году британский художник Джон Лэтэм создал, а затем демонстративно сжег башню из книг под названием «Идиома искусства». Согласно авторскому замыслу, это был «акт вопрошания об абсолютной ценности книги – независимо от ее содержания».
Дитер РотЛитературная колбаса, 1968
Проходит семь лет – и знаменитый швейцарский художник-абсурдист Дитер Рот создает серию концептуальных работ «Литературные колбасы» (Literaturwürste). Экземпляры печатных изданий измельчаются в однородную массу, смешиваются с жиром и специями в соответствии с традиционными рецептами колбасных изделий, формируются в батоны, снабжаются поясняющими этикетками и помещаются в картинные рамы. В 1974 году Рот использует ту же технику для изготовления колбасы из 20-томного собрания философских сочинений Фридриха Гегеля.
Дитер РотГеорг Вильгельм Фридрих Гегель, собрание сочинений в 20 томах, 1974
В 1966 году американский дизайнер Том Филлипс начинает поэтапное превращение купленного на барахолке экземпляра романа малоизвестного викторианского писателя Уильяма Мэллока «Человеческий документ» (A Human Document) в пластический объект с каламбурным, но весьма амбициозным названием Humument – «памятник человечеству». Филлипс избирательно закрашивает тушью и акварелью слова в тексте романа, наносит на страницы причудливые изображения, делает вклейки, вставляет коллажи. Далее автор планировал использовать этот многослойный квазитекстовый конструкт для предсказаний будущего и библиотерапевтических практик. Первая версия была представлена публике в 1970 году.
Зерна идей Рота и Филлипса попали в благодатную почву. На излете прошлого века складывается синтетическое понятие альтербукинг (англ. altered-booking) – использование книгопечатной продукции как материала для творческой переработки с целью придания новых эстетических свойств; преобразование экземпляров книг в арт-объекты путем трансформации элементов переплета и текстовых блоков. Такие произведения получили собирательное название альтербуки (англ. altered book – дословно «измененная книга»). Единого подхода здесь не существует, каждый мастер стремится к самобытности и неповторимости. К тому же большинство подобных работ объемны, трехмерны, и, чтобы их можно было рассмотреть с различных ракурсов и в мельчайших деталях, в этой главе вместо фотоизображений даются QR-коды.
Что такое альтербукинг? Десакрализация книги – ее обесценивание как почитаемого предмета, лишение культового статуса? Или профанация – небрежное и невежественное отношение к книге, опошление ее сущности? А может быть, неосакрализация – формирование нового культа книги, начало ее постистории? Попробуем разобраться.
Любовь с первого разреза
В настоящее время самая заметная и, возможно, наиболее энергоемкая творческая практика альтербукинга – это буккарвинг (англ. book – «книга» + carving – «резьба»): превращение экземпляров печатных изданий в объемные творческие объекты путем удаления ненужных (по мнению мастера) частей. Произведения буккарвинга обобщенно именуются книжные скульптуры (book-cut sculpture). Для их
