вырывая страницы из других книг, а еще злонамеренно уродовали тома, чтобы сбить цену на аукционе.
Иной раз нецелевое использование книги объяснялось непониманием ее истинной ценности и культурной значимости. Английский епископ и библиофил Ричард де Бери в знаменитом трактате «Филобиблон» (ок. 1345) обличал бескультурных современников, которые калечили фолианты, отрезая от страниц поля и используя их как писчий материал. В 1854 году в Египте обнаружилась мумия, набитая папирусом со стихотворениями древнегреческого поэта Алкмана. Интересно, знал ли об этом бальзамировщик? И что подумал древнеегипетский бог Тот, покровитель библиотек?
С распространением книгопечатания манускрипты обесценивались и все чаще воспринимались как материал для вторичного использования. Зачем добру пропадать? Деревянные крышки переплетов, кожаные обложки, металлические застежки, тканевые ленты в корешках – всему находилось применение. Один ученый муж XIV века, играя в волан, неожиданно обнаружил, что ракетка оклеена фрагментами сочинения античного историка Тита Ливия. Как затем выяснилось, вся драгоценная рукопись пошла на изготовление ракеток.
Среди относительно недавно найденных артефактов – датируемая приблизительно 1270 годом митра епископа на подложке из четырех фрагментов манускрипта норвежского перевода старофранцузской любовной лирики. Вообразите священника, проповедующего с такой штуковиной на голове! Не менее впечатляют основа жилета, вырезанная из пергамена исландской рукописной книги, и подкладка платья цистерцианской монахини из пергамена латинского манускрипта (1375–1400). Сверху был наклеен плотный слой ткани, так что эти шедевры портновского мастерства были обнаружены только в наши дни.
Еще одной предпосылкой нецелевого использования книг были политические и религиозные конфликты. Так, Реформация, которую официозно именуют триумфом книги, привела к превращению множества «опальных» манускриптов в объекты глумления, а затем в груды мусора. Антиквар Джон Лейланд, «отец английской национальной истории и библиографии», с негодованием описывал, как ниспровергатели церковных догматов вырезками из древних рукописей чистят обувь и делают из них подсвечники, которые потом продают бакалейщикам.
Незавидна и участь монастырских библиотек, разграбленных в мятежный период Французской революции 1789 года. Кожа и бумага ценнейших томов использовались для растопки печей, чистки подсвечников, упаковки пирогов и колбас, разглаживания перчаток, оклейки сундуков, ремонта оконных рам. А еще для изготовления папирос, чайных коробок, пыжей для патронов, портновских измерительных ленточек и выкроек. Этот варварский обычай получил образное название «книжное живодерство».
Наконец, отношение к книгам как к вторсырью объяснялось самой спецификой их изготовления. До второй половины XIX века бóльшая часть материалов для чтения изготавливалась из старых тряпок и подвергалась затем вторичной переработке. Аналогично перешивали и перелицовывали старую одежду. Начав свой путь с лохмотьев, книга вновь превращалась во вторсырье, когда становилась негодной или ненужной. Ее жизнь подчинялась технологическому циклу производства и утилизации бумаги.
По той же причине в философских трактатах и публицистических эссе ценность текстов нередко ставилась в прямую зависимость от стоимости печатного материала: «Достойна ли книга своей бумаги?» И наоборот: упоминание количества бараньего жира, который способна впитать бумага, служило иносказательным утверждением бесполезности напечатанного на ней произведения. В мешке лондонского мусорщика можно было обнаружить заплесневелые от ненадлежащего хранения фолианты, навязанные миссионерскими организациями карманные Библии, истрепанные песенники и дидактические брошюры, опубликованные за счет авторов графоманские сочинения. Полпенни за тачку макулатуры!
Вовремя не распроданные экземпляры продавались на вес как упаковочная и обойная бумага. Такая участь постигла в 1808 году 237 из 300 опубликованных в 1775 году экземпляров полного русского перевода сохранившихся частей сочинения Диодора Сицилийского. После смерти в 1845 году одного из первых русских библиографов Василия Анастасевича его библиосокровища были также свалены в мешки и отправлены в сарай, где гнили два десятилетия, после чего были пущены с молотка по 30 копеек за пуд в качестве обоев. На аукцион пришли только работяги маляры, библиофилы ничего о нем не знали. В мешках были редчайшие первопечатные издания, спасти удалось лишь несколько томов…
При этом слуги, не отличающие философа Бэкона от аппетитного бекона, зачастую куда лучше хозяев разбирались в потребительской и меновой стоимости бумаги различного веса и текстуры, знали гигроскопические и огнеупорные свойства разных ее сортов, поэтому безошибочно приспосабливали страницы одной книги в качестве салфеток для протирки окон, другой – как кульков для выпечки, третьей – для растопки каминов. Покуда чопорный господин предавался литературным медитациям в тиши своего кабинета, его рачительная кухарка ловко оприходовала бросовые тома для хозяйственных нужд.
Впрочем, утилитарное использование книг было свойственно и людям высокообразованным. Так, английский граф Честерфилд в одном из писем заботливо поучал сына: «Я знал человека, который был так бережен к своему времени, что не хотел терять даже тех коротких минут, которые ему приходилось проводить за отправлением естественных потребностей: в эти минуты он одного за другим успел перечитать всех латинских поэтов. Он покупал какое-нибудь дешевое издание Горация, вырывал из него страницы две и уносил с собою в нужник, где сначала читал их, а потом уже приносил в жертву Клоацине [римская богиня – покровительница городской канализации], – этим он сберег немало времени, и я рекомендую тебе последовать его примеру»{55}.
Некоторые примеры подобного рода стали историческими анекдотами. Преподобный Альфред Хэкман (1811–1874) тридцать шесть лет проработал сублибрарием в Бодлианской библиотеке, используя старинный фолиант в качестве… подушки для удобства сидения в кресле. Когда же Хэкман покинул свой пост, то выяснилось, что в составленный им печатный каталог не вошел тот самый злосчастный том, который существовал еще и в единственном экземпляре. Чего глаз не видит, того как бы и нет.
На кого же было уповать бедным книгам, дабы пожаловаться на свою горькую участь? Ближе к концу XIX столетия проблемой наконец заинтересовались ученые. Венгерский историк культуры Иштван Рат-Вег выделил «три почтенных цеха» – бакалейщиков, портных и сапожников, которые бесстыже эксплуатировали книгу в обиходных целях и «нанесли книжному миру вреда едва ли меньше, чем варварские орды»{56}. По самым скромным подсчетам, за первую четверть позапрошлого века таким образом было погублено не менее двух миллионов книг.
Библия для ботинок
Использование книг в утилитарных целях довольно широко отображено в искусстве. Пожалуй, наиболее красноречиво о нем повествует жанровая живопись, а наиболее убедительно – художественная литература. Странно, что до сих пор эти любопытнейшие артефакты фактически не исследовались.
В барочных голландских натюрмортах ontbijtjes («завтраки») вырванная из альманаха и свернутая в кулек страница становится изысканным украшением блюда с устрицами. В искусствоведческих описаниях этот элемент представлен в лучшем случае как частная деталь, а в худшем вообще не упомянут. А ведь сколько интересного может поведать этот сверточек о хозяине накрытого стола, а заодно и о заказчике картины!
Выразительный образчик библиоживодерства запечатлен на гравюре Уильяма Хогарта «Юный наследник». Башмаки, залатанные кожей с обложки семейной Библии, уличают в вопиющем цинизме богача-скрягу. Из отечественных живописных полотен впору вспомнить «Завтрак аристократа, или Ложный стыд» Павла Федотова. Горе-щеголь поспешно прикрывает книгой скудную трапезу. В забавной бытовой сценке высмеивается показная роскошь.
В пространстве частного дома книги использовались в качестве малогабаритных элементов мебели вроде тумбочек или пуфиков либо заменителей посуды – вместо крышек, блюдец, сервировочных подносов. Приглядевшись повнимательнее к живописным полотнам позапрошлого столетия, мы обнаружим множество томов в роли всевозможных подставок, подпорок, перегородок. Из таких экспонатов можно составить солидный виртуальный музей. Зная об этой человеческой слабости, издатели порой нарочно выпускали малоформатные книги, дабы не соблазнять покупателя употреблять их не по прямому назначению.
Виллем Клас Хеда.
Натюрморт с позолоченным кубком. 1635. Дерево, масло[152]
Непоседливые, шкодливые ребятишки вовлекали книги в забавы и развлечения – на что только хватало буйной детской фантазии. Из томов можно было возвести башню, соорудить повозку, выложить «мостик через речку»… Порой такое случалось за неимением других игрушек, а иногда по недосмотру или попустительству взрослых. Особо противоречивые чувства вызывают жанровые сценки, в которых одна книжка используется для чтения, а другая служит, например, подставкой для ног, как на картине Огюста Тульмуша.
Виллем Клас Хеда.
Натюрморт с позолоченным кубком (фрагмент)[153]
Уильям Хогарт.
Юный наследник. 1735. Резцовая авторская гравюра на меди с масляной картины из сатирической серии «Карьера мота»[154]
Впрочем,
