Я пошел в кино, — рассказывал Жозеф Сюзанне. — Я сказал себе, что иду в кино, чтобы найти себе женщину. Кармен мне осточертела, — когда я ложился с ней в постель, особенно в этот последний раз, мне казалось, что я сплю со своей сестрой. С некоторых пор я немного разлюбил кино. Я понял это почти сразу после нашего приезда. Когда я уже оказывался там, мне было хорошо, но всякий раз я заставлял себя идти туда, не то что раньше. Словно у меня появился какой-то выбор. Словно я зря потратил много времени и больше не мог этого делать. Но поскольку я все равно не знал, что именно я должен делать, если не пойду в кино, я в конце концов все же шел туда. Об этом ты ей тоже не забудь сказать, я стал меньше любить кино. А может быть, в конце концов я бы и ее саму стал любить меньше. Когда я сидел в зале, я все надеялся до последней минуты, до самого начала фильма, что я все-таки пойму, что я должен делать, вместо того чтобы сидеть здесь. Но мне так ничего и не приходило в голову. Когда же свет гас, зажигался экран и все затихали, я становился прежним, я уже больше ничего не ждал, и мне было хорошо. Я все это тебе рассказываю для того, чтобы ты могла вспоминать обо мне и о том, что я тебе рассказывал, когда я уеду. А я уеду, даже если она из-за этого умрет. По-другому я уже поступить не могу.
Я ошибся. Я встретил ее именно в кино. Она опоздала, пришла, когда свет уже погас. Мне бы хотелось ничего не забыть, рассказать тебе все, абсолютно все, но я не уверен, сумею ли. Я не сразу рассмотрел ее. «Ну вот, рядом со мной села женщина», — сказал я себе, как обычно. Она была не одна. С ней был мужчина. Он был справа от нее, а я слева. Слева от меня не было никого, я сидел с самого краю. Теперь я уже не очень уверен, но, мне кажется, на первые полчаса, пока показывали кино-журнал и шло самое начало фильма, я забыл о ней. Забыл, что рядом со мной сидит женщина. Я очень хорошо помню начало фильма и почти не помню вторую его половину. Когда я говорю, что забыл про женщину, сидящую рядом, это не совсем верно. Если рядом со мной в кино сидела женщина, я никогда не мог об этом забыть. Точнее будет так: она не мешала мне смотреть фильм. Сколько времени с начала фильма это продолжалось? Я уже говорил тебе — примерно полчаса. Поскольку я не знал, что будет дальше, я тогда не обратил внимания на эти мелочи и теперь очень жалею об этом, потому что с тех пор как мы вернулись, я все время пытаюсь их припомнить. Но увы, у меня ничего не получается.
Вот как все это началось. Вдруг я услышал шумное и ровное посапывание совсем рядом со мной. Я наклонился и повернулся туда, откуда это посапывание доносилось. Это спал мужчина, который пришел вместе с ней. Спал откинув голову на спинку кресла, с раскрытым ртом. Спал, как бесконечно усталый человек. Она увидела, что я смотрю на него, и, улыбаясь, повернулась ко мне. В свете экрана я увидел ее улыбку. «Вот, всегда так». Она сказала мне это почти громко, во всяком случае так громко, что вполне могла разбудить мужчину. Но он не проснулся. «Всегда?» — переспросил я. «Всегда», — ответила она. Когда она улыбнулась, она показалась мне красивой, но больше всего меня потряс ее голос. В ту же минуту, как только я услышал, как она сказала «Всегда», мне захотелось переспать с ней. Она сказала это слово так, как никто никогда его не говорил, как будто до того, как она произнесла его, я и не понимал, что оно означает. Как будто на самом деле она сказала мне совсем другое: «Я ждала вас всю жизнь». И она, и я, мы продолжали смотреть фильм. Потом я заговорил снова: «Почему?» — «О! Да потому, что ему здесь совсем не интересно». Я не знал, что ей еще сказать. Какое-то время я так старался что-нибудь выдумать, что совсем перестал смотреть фильм. В конце концов мне надоело мучиться, и я спросил о том, что меня действительно интересовало: «Кто он?» Тогда она откровенно рассмеялась, всем телом повернулась ко мне, я увидел ее рот, зубы и решил, что, когда они с этим типом выйдут из кино, я поеду за ними следом. Она задумалась. Может быть, она сомневалась, отвечать мне или нет, но в конце концов сказала: «Это мой муж». — «Черт побери, так это ваш муж?» — сказал я. Мне показалось это отвратительным: муж, который спит рядом с ней в кино. Даже мать, которая совсем старая, которая столько пережила, и то никогда не спит в кино. Вместо ответа она вынула из сумочки сигареты. Это были «555». Она предложила мне сигарету и попросила у меня спички. Я сейчас же понял, что она попросила их у меня, чтобы лучше меня разглядеть. Ей тоже с самого же начала захотелось переспать со мной. Я еще толком не разглядел ее, но, как только она попросила у меня спички, я сразу же угадал, что эта женщина намного старше меня и что ей совсем не стыдно, когда ей хочется отдаться мужчине. Она сказала тихим голосом, чтобы не разбудить мужа: «У вас не найдется спичек?», а ведь в начале фильма она совсем не думала о том, что может разбудить его. Я зажег спичку и дал ей прикурить. И тогда я увидел ее руки, ее пальцы, длинные и блестящие, и ногти, покрытые красным лаком. Я увидел и ее глаза: вместо того чтобы, прикуривая, смотреть на сигарету, она смотрела на меня. Губы были ярко-красного цвета, такого же, как и ногти. Я вздрогнул, так это меня поразило. Словно она была ранена и в пальцы, и в губы и я увидел ее кровь, увидел ее саму как бы изнутри. И тут мне страшно захотелось переспать с ней, и я снова сказал себе, что после кино поеду за ними на «ситроене», чтобы узнать, где они живут, и, если понадобится, буду подкарауливать ее и все оставшееся мне время в городе буду ждать ее. Глаза ее сверкали при свете спички, и все время, пока спичка догорала, она смотрела на меня без всякого стеснения. «Вы молоды». Я сказал ей, что мне двадцать лет. Мы стали тихонько разговаривать. Она спросила, чем я занимаюсь. Я объяснил ей, что мы живем в Раме и по уши завязли в дерьме из-за концессии, которую нам подсунули. Ее муж ездил охотиться в Рам, но сама она про Рам ничего не знала. В колонию она приехала совсем недавно, два года назад. Я накрыл своей рукой ее руку на подлокотнике кресла. Она позволила мне это сделать. Муж ее не раз и подолгу бывал в колонии, но она приехала к нему только два года назад. Словом, начал я с того, что накрыл своей рукой ее руку. Перед тем как приехать сюда, она провела два года в какой-то английской колонии, не знаю в какой. А потом я стал ласкать ее руку: ладонь ее была теплой, а внешняя сторона — прохладной. Она сказала, что ужасно, просто ужасно скучает здесь. Почему? Потому что не может найти общий язык со здешними жителями. Я подумал о землемерах из Кама и сказал ей, что все колонизаторы мерзавцы. Она согласилась со мной, улыбаясь. Я уже совершенно не видел, что происходит на экране, и был занят только ее рукой, которая постепенно становилась все горячее и горячее. И все же я помню, как какой-то мужчина упал: его убил, выстрелив прямо в сердце, другой мужчина, который намеревался это сделать с самого начала фильма. Мне даже казалось, что я узнаю их обоих, как будто я когда-то давно был с ними знаком. Я никогда еще не держал такой руки в своей. Рука была тонкая — я мог обхватить ее двумя пальцами, — но крепкая, очень крепкая. На экране какая-то женщина плакала из-за убитого мужчины. Она обнимала его тело и рыдала. Мы не могли больше разговаривать. У нас больше не было на это сил. Я осторожно сжал ее руку в своей. Она, эта рука, была такая мягкая и ухоженная, что так и хотелось стиснуть ее посильнее. Наверное, я сделал ей больно. Во всяком случае я почувствовал легкое сопротивление. Муж ее все еще спал. Когда женщина принялась рыдать над убитым мужчиной, она сказала мне совсем тихо: «Сейчас фильм кончится». — «Как же быть?» — «Вы свободны сегодня вечером?» Уж конечно я был свободен. Она сказала, чтобы я во всем положился на нее и что мне надо только идти следом за ними. Сам не знаю почему, но в этот момент я вдруг сильно сдрейфил. Испугался света, который вот-вот зажжется, испугался, что вот сейчас увижу ее, после того как в темноте ласкал ее руку. «Пора сматываться», — сказал я себе. Ты даже представить себе не можешь, как я перетрусил. Да, я боялся именно света, словно из-за него мы просто перестанем существовать или все сделается вдруг невозможным. Кажется, я даже отпустил ее руку, да, да, уверен, что отпустил, потому что теперь уже она накрыла мою руку своей: я положил руку на подлокотник кресла, и ее рука сейчас же опустилась на мою. Она даже попыталась стиснуть ее, но это ей, естественно, не удалось. И все же я оказался как бы в тисках и бежать уже не мог. Тогда я подумал, что, наверно, ей не впервой подцеплять мужчин вот так, в кино, и действительно надо во всем положиться на нее. Наконец свет зажегся. Она убрала свою руку. Я не сразу решился взглянуть на нее. Но она, она решилась, она смотрела на меня, а я покорно сидел перед ней, опустив глаза. Когда мы оба уже встали, ее муж неожиданно проснулся. Он был немного старше ее; элегантный, высокий, крепкий. Он показался мне довольно красивым. Выглядел он как ни в чем не бывало, казалось, он совершенно не смущен тем, что проспал весь фильм. Наконец, я понял, что это за тип: из тех, что в роскошных машинах на бешеной скорости проносятся мимо нас по дороге, а в лесу их ждет охотничий домик и тридцать егерей папаши Барта, которому позвонили накануне из шикарного отеля, уже выследили для них тигра. Вот, сказал я себе, вот что это за тип. «Пьер, — сказала она, — этот молодой человек — охотник из Рама. Ты ведь бывал в Раме?» Он задумался: «Да, кажется, я ездил туда два года назад». Я чувствовал себя в безопасности. «Пьер, давай пригласим его провести с нами вечер». — «Конечно». Возможно, они сказали друг другу еще что-то, но, поскольку в этот момент они стояли, повернувшись ко мне спиной, я не все расслышал. Впрочем, мне и не очень хотелось это слушать. Мы медленно вышли из кино, одни из последних. Я шел следом за ней. На вид она была очень крепкой, спина прямая, талия тонкая. Волосы короткие, довольно странно подстриженные, цвета обычного, каштанового.
