будет покинут, я чувствую, что он станет местом великой славы, кроющейся во тьме «солнц». Я вижу, что тут будет решаться судьба всего этого мира. И спустя много лет забвения и запустения он снова оживёт и тут раскалятся сами небеса. – И после пророческого напева, мудрец закончил. – Что ж, это такой остров, я бы построил на нём свой дворец.
– Сарагон, опять ты впал в свои «чувственные» пророчества, – с некоторой толикой недоверия, смешанной с усмешкой, обратился Йорэ. – Давай лучше обратимся к небосводу, посмотрим, что он нам скажет, – и запрокинув голову, небочтец кинул. – А ведь сегодня особенное небо. Пророческое.
– Давай. – Спокойно, на грани бесстрастия, ответил согласием Сарагон.
Йорэ, услышав одобрение, поднял руки к небу и заговорил едва ли не глубинным потусторонним двояким голосом:
– Я вижу, как уходит прошлое. Как свет прошедшего светлого дня, что был наполнен счастьем и светом, сменяется на кровавый заход. Само небо говорит о том, что прошлое ушло и стало адом. Но этот кошмар меняется на ужас. Медленно, за ярким и красочным закатом идёт долгая ночь. Я вижу, как в этой ночи таятся страшные монстры, которые будут терзать этот мир, когтями хаоса, раздирая его прогнившую плоть. Но это лишь предтечи чего-то более ужасного. Я чувствую, как эти когти уже впиваются в искалеченное тело мира. Но они отступят, уступив место ужасному и последнему испытанию, в которое сойдутся ночь и грядущий рассвет. Они сойдутся в вечной битве, породив новый мир. Истинно! После каждой ночи наступает новый рассвет и наступит новый день – новая эпоха. – И опустив руки, пророк чуть радостно закончил. – Видишь, не всё так плохо.
– Согласен, – и подняв камешек из-под ног, Сарагон пламенно сказал. – Но я боюсь «солнц» нового мира. Не думаю, что после грядущей и такой мрачной и жуткой ночи, как эта, мир будет прежним. Новая заря станет лишь преддверием перед новым миром обжигающих светил. – И пустив камень в свободный полёт, Сарагон договорил. – Йорэ, но всё же, этот остров станет тенью, под которой хоть на секунды, но можно будет спрятаться от гнетущего зенита.
Глава одиннадцатая. Секунда спокойствия
Остров Анафи. Спустя неделю после побега из Пустоши. Раннее утро.
Настойчивый шум прибоя наполняет береговую линию умиротворяющей и словно шепчущей о величии морских глубин волной спокойствия, что была готова утешить сердце и душу любого опечаленного человека, привнеся в его душу тишь до покой. Морские волны, одна задругой, подгоняемые ветром-менестрелем, выбрасывались на золотистый песчаный берег и растворялись шипящей белоснежной солоноватой пеной, даруя столь приятные звучания мира.
Ветер, гуляющий у каменистых и песчаных берегов, брал свой высокий аккорд и завывал своими печальными, но не вгоняющими в тоску, мелодиями. Ветровые мелодии были подобны древним напевам, повествующим о давно ушедшей эпохе славы и величия этих мест.
Шуршавшее звучание прибоя и печальные аккорды ветровой гитары смешиваются в единую симфонию прибрежного умиротворения, наполнявшей ухо всякого, кто оказывался на этих древних берегах. И не было того, кто бы ни отметил – какое спокойствие даёт природный береговой оркестр.
На одном из многочисленных матово-золотистых песчаных бережков стоит одинокий мужчина, словно выпавший из реального течения времени, готовый тут наблюдать за изумительным природным пейзаж бесконечно. Его спина обращена на запад, к центру острова, а свою грудь и лицо он обратил к горизонту, на восток, где медленно начинало вставать солнце, заливая лик парня рассветным огненным золотом.
Одиночка облачён в несколько странные и архаичные одежды, словно пришёл из иных, совершенно других времён. На лёгком ветру развивались чёрные лоскуты кожи, что были сшиты в единую композицию в виде тёмного как смоль кожаного камзола. Такие же чёрные, как и ночь, тканевые крепкие штаны уходили под сапоги из тёмной кожи. Обувь человека была не солдатская, не грубая, но и бутафорной и только «для виду» её назвать нельзя было. Сапоги имели очень удивительный пошив. На груди мужчины трепещется под ударами ветра белая простецкая рубаха, безо всяких украшений, манжетов и воротников.
Так же на ветру колыхались несколько длинноватые чёрные как бездна волосы мужчины, что гордо взирает на восток. Его худощавое лицо, истерзанное временем и, убранными операциями, шрамами, имеющие тонкие, словно высушенные, губы отражало лишь холодное безразличие. Или так казалось любому, кто посмотрит в очи этого человека и увидит там стену льда.
Зелёные, как старые изумрудные луга канувшей в историю Швейцарии, глаза так и отражали взгляд промораживающим до костей льдом, как будто в них сияют своей сутью все ледники сие мира. Свой взгляд этот парень устремил далеко на восток, и с медиативной стойкостью всматривался, как из-за горизонта зиждется солнечный диск, как он выбирается из-за края света.
Мужчина просто стоит и взирает в сторону горизонта, где зиждется зарождение нового дня. Над ним всё ещё сияло тёмно-синее ночное полотно, на котором сверкали яркие предрассветные звёзды, что золотыми и серебряными крапинами засеяли небесную твердь, словно самоцветы на очень тёмной ткани. Звёзды на небе, одна за другой продолжают исчезать с космического полотна, уступая место солнцу.
Там, где поднимается знамя нового дня, небеса окрашивались сначала в тёмно-ядовитый фиолетовый цвет, отчего казалось, словно треснула тонкая грань между мирами и вот-вот, оттуда полезут все древние и забытые ужасы из прошлого и выплеснуться вновь. А затем всё становилось малиново-красным, как будто грань между мирами окончательно рухнула, и ад решил сойти на землю в своём кроваво-огненном великолепии, вновь себя, преподнеся бедному и истерзанному войнами народу искалеченной Земли. Но это всего лишь рассвет.
Такое красное зарево может глубоко впечатлить любого душевного романтика на какое-нибудь страстное произведение, наполненное самыми яркими эпитетами и невообразимыми оборотами, вдохновить его тонкий душевный настрой, наполнить до краёв саму душу человека.
Но этот человек, одиночка на берегу, не испытывает своей душой эмоциональных потрясений при виде столь прекрасного окровавленного восхода. Грудь мужчины просто периодически поднималась вперёд-назад, наполняясь солоноватым воздухом прибрежья, давая знать, что человек просто ещё живой. Его душа, однажды претерпев такие муки, которые едва ли кто смог просто выдержать, навечно стала практически немая, не чувствительная, ведомая лишь разумом и разрозненными осколками тех чувств, что есть у любого человека.
Только один человек, во всей вселенной мог подойти под такое описание – Магистр ордена Лампады, бывший Великий Консул и один из членов капитула ордена Железной Лилии, человек недюжинного мужества, рыцарской чести и фанатичной верности, достойной рыцарей и паладинов, участник тайной войны, охватившей некогда Балканы, и очевидец печально известных событий «Часа предательства Ангелов». Это был мужчина,
