Даже когда эти мысли уже проплелись, заплетаясь, сквозь его сознание, она так и не сказала ни слова, однако он видел уголок ее глаза, и глаз этот был открыт.
Ричард попробовал еще раз:
– Разве не удивительно, как иногда такие вещи случаются будто сами по себе, не успеешь оглянуться – а все уже произошло, словно каким-то непостижимым способом было предрешено заранее?
Глаз Анны закрылся и снова открылся, причем закрытым оставался гораздо дольше, чем требует простое перемигивание.
– Ну ладно, согласен, я не силен в разговорах на эту тему, о чем искренне сожалею, но мне правда с тобой очень хорошо – ты, конечно, и сама это поняла.
Анна слегка повернула голову на подушке, полностью скрыв от него лицо. Ему смутно припомнилось, что иногда на затылке у девушки появляется очень определенное выражение, но ее затылок совершенно ничего не выражал.
«Ну ладно, – сказал Ричард про себя, – начиная сердиться, попробуй-ка теперь сама, голубушка, да, я согласен, мой лепет звучал довольно средненько, я бы даже сказал, попросту пошло, ну что ж, посмотрим, как у тебя получится, при таких-то обстоятельствах, да и вообще, кто сказал, что в такой момент полагается говорить чистую правду, и даже будь у тебя толика какой-нибудь там словацкой или словенской крови, все равно сравнивать было бы нечестно, и что же, разрази меня гром, мне дальше-то сказать?»
– Извини, но я никак не могу придумать, что еще сказать, совсем не получается, да и вообще мне казалось, в этом деле куда как важнее то, что ты делаешь и как именно делаешь, а не то, что ты говоришь, – или по-русски все совсем по-другому?
Ричард надеялся, что, услышав эти слова, исполненные искренности, реализма и всего такого прочего, Анна в мгновенном порыве обернется к нему, но просчитался. С формальной точки зрения монолог его преследовал одну цель – заставить Анну повернуться и заговорить, однако на самом деле эта перспектива прельщала его куда меньше, чем, по идее была должна, – нет, чем в принципе была должна прельщать. Анна сразу же покажет ему во всей красе свое русское лицо, вернее, свое лицо русской женщины, – да, конечно, это не совсем одно и то же, но на практике трудно отличить одно от другого. Он, видимо, недостаточно долго прожил в Ленинграде или не уделил там достаточного внимания ни одному из этих аспектов бытия. Кроме того, ему пришло в голову, что образ Анны Карениной всегда казался ему куда менее интересным и убедительным, чем образ Вронского, не говоря уж о Каренине, и что ни один из этих трех не будоражил его так сильно, как образ Левина.
– Ну ладно, чего же ты хочешь, еще немножко полежать, или чего-нибудь выпить, или что?
Еще одна пауза, Анна то ли обдумывала звучание – вряд ли смысл – этих слов, то ли снова впала в забытье, потом она перевернулась к Ричарду лицом. Повернувшись, она покопошилась, пристраиваясь, изо всех сил давая понять, что вот она просто захотела так повернуться – и повернулась. Веки ее оставались приопущенными. Потом она накрыла его ногу своей и произнесла:
– Пожалуйста, скажи это по-русски.
Он старательно перевел, добросовестно подбирая каждое слово.
– Я бы чего-нибудь выпила. Только, если можно, не чаю.
– При чем тут чай?
– Я читала в каком-то английском романе, как после соития мужчина шел и наливал себе и женщине по чашке чая. По-моему, каждый раз. Мы ведь уже говорили про англичан и их отношение к чаю.
Чтобы стряхнуть мучительное чувство нереальности происходящего, навеянное этими рассуждениями, Ричард перекинул ноги на пол.
– А чего бы ты хотела выпить?
– В холодильнике на кухне стоит бутылка шампанского.
Он принялся натягивать какую-никакую одежду.
– А что это за вещи на полу?
– Некоторые я привезла, чтобы здесь продать. Некоторые – подарки здешним друзьям, некоторые – отправить домой, некоторые – для меня. Недорогие, я старалась много не тратить. У нас осталось полчаса, потом вернется профессор Леон – он повел Хампарцумяна в парк на прогулку. Они туда каждый день ходят.
– Я мигом.
Ричард обернулся – Анна сидела в постели, обхватив и прикрыв себя руками. Он понял, что без очков с трудом различает ее черты, однако она точно улыбалась и почти точно быстро перемаргивала, – по крайней мере, он понял, что для своих нынешних целей видит ее достаточно отчетливо.
Та часть дома, которая предстала ему по пути на кухню – тесные коридоры, крутые лестницы и старые, гнетущие, темные обои, – напомнила ему дом госпожи Бенды, где он впервые познакомился с Анной; напомнила не впрямую, но в том смысле, что оба этих жилища были похожи на те, которые он видел в России. Он подумал, что, наверное, первые эмигранты из Восточной Европы намеренно выискивали обиталища, которые напоминали бы о доме, так же как ранние испанские и английские переселенцы оседали в Новом Свете в тех краях, которые походили на их родину. Возможно, кто-нибудь и раньше уже подметил эту зависимость. Это не его область. Запах, восковатый, не то чтобы неприятный, тоже был как там.
Холодильник, в котором он ожидал обнаружить многолетние залежи невостребованных продуктов, содержал на поверку только десятка два пакетиков с молоком и полбутылки шампанского. На ощупь бутылка была холодной, но не очень, – примерно такой, подумал он, какой должна быть бутылка, пролежавшая в холодильнике выпуска года этак шестидесятого с момента Анниного отъезда. У него всегда был острый глаз на такие мелочи, не подвел он и сейчас, несмотря на остаточное смятение и на то, что только часть его сознания была сосредоточена на происходящем, а остальная пребывала неведомо где.
Анна сидела в постели, облаченная в шерстяную одежку, видимо служившую пижамной кофточкой. Из далеких, как детство, воспоминаний всплыла мысль, что если уж Корделия надевала пижаму, ни у кого на расстоянии пистолетного выстрела не оставалось ни малейшего сомнения, что это именно пижама, а не что-либо еще.
Потом он спросил у Анны:
– Когда ты поставила бутылку в холодильник?
– Ну, точно не помню, кажется, вчера.
– Мне кажется, в этом случае она была бы несколько холоднее.
– Ну, как-то так получилось, что сегодня утром, перед тем как сесть в машину, я взяла и засунула ее туда.
– Выходит, ты знала, что произойдет, – сказал он тихо.
– Нет, а оно все-таки произошло, да? Я просто подумала, а вдруг. Что в этом такого, бутылка же не лопнет. В общем, я надеялась, тебе это будет приятно.
Уверения, что надежды ее полностью оправдались, привели к тому, что они расплескали шампанское из обоих бокалов, а когда оно наконец было разлито до конца, Анна объявила, что пора приводить себя в порядок. Ричард почувствовал облегчение, увидев, что она направилась в ванную, и тут же свирепо спросил самого себя, чего же он ждал – что бедняжка станет нахлестывать себя березовым веником или растираться куском пемзы, прежде чем снова напялить свою одежку из барсучьей шкурки. Опять он словно почувствовал на себе взгляд Криспина, на сей раз приправленный глумливой ухмылкой. Он бессознательно осушил свой бокал, удивляясь, что этот по сути своей мерзопакостный напиток оказался на сей раз вполне сносным.
– Я не понял, почему ты просила меня говорить по-английски, – сказал он, когда она вернулась в спальню.
– Прости, это было некрасиво. Я просто подумала, что по-английски тебе будет проще, что ты не станешь бояться сказать что-нибудь неловкое или там неуместное, а я тогда пойму, что ты на самом деле думаешь обо мне, и как я тебе в постели, и многое другое.
– В таком случае ты лучше понимаешь по-английски, чем я думал.
Анна открыла дверцу шкафа и в упор посмотрела на Ричарда через плечо:
– Нет, но я достаточно наслушалась английской речи, чтобы вычленить из нее слово bullshit *, – проговорила она. – Ты его не произнес.
– А что же я сказал?
– Не знаю, я все-таки английского не понимаю. Мне, впрочем, было ясно, что ты не хочешь ничего говорить, и то, что ты говоришь, звучит неловко. Если бы ты знал, любимый, до чего трогательна и как бесценна эта неловкость!
– Тогда все хорошо, – ответил он.
– Кроме того, я разнервничалась, – добавила Анна, отведя взгляд в сторону. Она надела другой джемпер, не такой ветхий, как предыдущий. – Мне кажется… Боюсь, я вела себя так, как, по твоим понятиям, и должна была себя вести. И прежде чем ты меня спросишь, как именно, я тебе отвечу: как русская. Точнее, как русская девушка, но в общем как любой русский человек. А теперь можешь сказать мне, что я абсолютно права. Дики, – прибавила она.
– Да, ты совершенно права, Аннушка, кто бы мог подумать. Теперь мне придется спросить у тебя, как ты об этом догадалась и на что это похоже – мое ожидание того, что ты поведешь себя как русская.
– Твой русский язык просто неподражаем. Как я догадалась – ну, это как с bullshit'ом,[7] хотя и не то же самое, – я достаточно времени провела в Англии и научилась распознавать этот особый взгляд. В нем не просто заинтересованность или любознательность, с какими смотрят, ну, там, на турка, или афганца, или американца. Скорее в нем настороженное ожидание, что вот сейчас она выкинет что-нибудь несусветное, да ей и простительно, – причем даже если я всего лишь зеваю или сморкаюсь. Я вижу, что ты думаешь: ну да, ну так ведь люди этого типа везде одинаковы. Если разобраться.
