— Утро вечера все равно мудренее. Ты же мне сказал: знаешь по этому делу ровно столько же, сколько и я. Так вот: я тоже пока ничего не понимаю, — утешила она его. — Ты не расстраивайся. Все образуется. И… съезди в Уваровку. Очень тебя прошу.
Свет в окне его кабинета — это было последнее, что она видела из окна старой «Волги» отдела специальных исследований. Километра через четыре у Мебельного Новогорский сдался на ее мольбы и свернул на проселок к платформе. Его коллега Ласкина — усталая, убаюканная таблетками — спала на заднем сиденье.
— Живо набирайся впечатлений и айда отсюда, — шепнул Новогорский. — Мне это место уже вот где. Девять часов уже, меня жена заждалась!
«Какая по счету?» — подумала Катя, вышла из машины.
Свет фар выхватил из сумерек утоптанную тропу, уводившую в лес. Пройдя по ней метров пятьдесят. Катя увидела впереди что-то темное: высокий березовый пень, почти в половину человеческого роста, с надломами, а под углом к нему — ствол рухнувшей березы.
— Значит, труп Яковенко Листовы нашли здесь. — Она оглянулась: Новогорский плелся следом.
— Говорят, лежал поперек ствола. Возможно, экспертиза микрочастиц с его одежды это подтвердит. А могила его вон там, в овраге, была, внизу, — он ткнул в плотную чащу кустов справа от тропы.
Катя прошла еще немного вперед: сквозь деревья ярко светились огни какого-то дома. Помнится, участковый говорил, что там живет какой-то путейщик, жена его работает на станции в билетной кассе.
— Что же получается? — Она вернулась к березе. — Мальчишки нашли труп днем, двенадцати ведь еще не было, молочная лавка в полдень приезжает на Мебельный, обобрали Яковенко, оттащили в овраг, закопали… А ведь он тут действительно как будто напоказ был выставлен. Тут ведь станция.
Отчего пассажиры, дачники его раньше Листовых не обнаружили?
— Тут с одиннадцати до половины первого перерыв, — нехотя буркнул Новогорский. — Если бы недоумки не подсуетились, парня бы нашли в час дня или чуть позже, когда народ бы с электричек на Мебельный пошел. Или дачники, или жильцы вон той халупы, когда бы с работы домой возвращались.
Катя молча кивнула: ее поразила эта деталь — труп скоро должны были найти, если бы не…
— А точное время смерти Яковенко теперь уже нельзя установить? — робко спросила она.
— Я не судебный медик. Там же вскрытие будет, Кать. Что ты какая-то странная сегодня, словно первый раз на свет родилась? Труп месячной давности, процесс распада пошел уже, черви, нечисть прочая из мира насекомых… Поехали, а?
И что тебя к этому проклятому месту тянет?
Катя медленно оглянулась: черная безмолвная стена леса окружала их со всех сторон. Словно находились они не в двух шагах от человеческого жилья на дачной подмосковной станции, а где-нибудь в глухой непролазной тайге. Высоко над елями плыла в небе тусклая луна. Катя прикинула: родился месяц, скатился месяц. Впереди хрустнула ветка. Новогорский вернулся к машине. Тихо пятясь, Катя обогнула поваленную березу и тоже заторопилась прочь. Ночью в лесу, в котором убивают людей, она чувствовала себя очень неуютно.
Глава 13
ТАЙМ-АУТ НА РЕКЕ
Она чувствовала: пора взять тайм-аут. Устроить себе краткую передышку. Все эти лихорадочные поездки в Раздольск, эти странные приключения, беседы и впечатления пора на время прекратить. Надо сесть и спокойненько все переварить. Что? А вот это самое. И, возможно, поразмыслить над самым основным: что же все-таки в этом деле «не так»?
Вторник, 29 мая, запомнился Кате по многим причинам.
Видимо, жажда покоя и тишины была чисто инстинктивной, потому что в этот день, точнее, в ночь на среду события приняли такой оборот, которого никто не ожидал. Этот день, рабочий, обыкновенный, Катя провела в пресс-центре, занимаясь своей рутинной работой: просматривала сводки происшествий, созванивалась с редакциями газет, делала наброски будущих статей, консультировалась в службах, добывала комментарии к уже написанному. И вот день — в меру солнечный, в меру пасмурный, в меру ветреный, в меру влажный, как это бывает в конце весны после смены погоды, сменил вечер. В шесть Катя закончила свои труды, вышла из здания ГУВД и медленно зашагала по Тверской.
Домой на Фрунзенскую возвращаться не хотелось: что ее там ждет? Пустая квартира. Вадькин бодрый голос на автоответчике: соизволил-таки драгоценный В. А, объявиться из своего «Сен-Готарда». Катя чувствовала себя совершенно одинокой. Все заняты, никому до нее нет дела — и друзьям, и приятельницам. Даже Мещерский стал куда-то исчезать по вечерам. Что ж, не вечно же он будет пришпилен к ее юбке. У него своя жизнь. Друг семьи — это ведь не рабство, не ярмо, а просто такое печальное хобби…
Колосов угнездился в своем Раздольске. Как же — ответственный от руководства, возглавляет оперативно-следственный штаб по раскрытию убийств! Пусть себе возглавляет.
Мужчин хлебом не корми — дай только поруководить. Конечно, спору нет Никита вымотан до предела. К коньяку вон даже потянуло. Катя вздохнула: жалей его, жалей. А чего, собственно? У него не клеится дело. Не раскрывается быстро и сразу. И он уже психует.
Она остановилась перед витринами «Кристобаль». Смотрела не столько на манекены, сколько на свое отражение.
А вон и бутик дома Живанши. Странно, что ноги сами привели ее сюда. Помнится, Лиза о платье говорила, из-за которого у нее начались ссоры с этим… этим… Лицо Степана Базарова, словно мираж, соткалось из смога, окутывающего вечернюю Тверскую, из огней казино, из гула нескончаемого потока машин, автомобильных гудков, разговоров прохожих, смеха и криков подростков, лавирующих в толпе на новеньких роликах… «Я же не хочу о нем думать! Не желаю!»
Но… та, полузабытая уже в суете будней крошечная заноза снова ужалила сердце. Словно вот гвоздь на эмблеме, что ОН прикалывал на грудь своих учеников… Катя смотрела на манекены в витрине, манекены смотрели на нее и словно спрашивали: что с тобой? Чего тебе не хватает в этой жизни?
Зачем тебе тот, кому ты совершенно не нужна? Зачем думать о нем? Зачем думать о нем вот так? Но кто же властен в своих мыслях? Никто. От недруга можно скрыться, от войн, катастроф и неурядиц — убежать, уехать, а от дури своей куда скроешься? Она коснулась витрины рукой, стекло было холодным, как лед. В феврале он привозил сюда Лизу, они смотрели вот на это самое сияющее колье, на эти браслеты, бижутерию. Он собирался купить ей дорогое платье к свадьбе и… Лизу ошарашил его выбор. И она не придумала ничего лучше, как нажаловаться будущему свекру! Разве ябед можно одевать как принцесс? Разве они достойны такого внимания?
Катя открыла зеркальную дверь и зашла в бутик. Разглядывала стенды, витрины, вешалки. Дорого, красиво, вычурно, модно, изысканно. Ничего пугающего, эпатирующего.
Может быть, коллекцию уже успели сменить? Лиза, помнится, что-то о дохлой саранче, прикрепленной к тканям, упоминала… Одно из вечерних платьев украшали разноцветные яркие кусочки кожи, меха. Что ж, стильно. И даже эти волосы тут уместны, на воротнике, манжетах и…
Шерсть… «Что? Что вы говорите? Нет, нет, благодарю вас…» Она отрицательно покачала головой — этот менеджер в красной водолазке уже минут пять как торчит рядом, спрашивает: не желает ли она примерить это платье. Нет, нет…
И даже на цену не стоит смотреть… Шерсть… Шерсть на платье коллекции Александера Мак-Куина. Шерсть на трупе наемного убийцы, шерсть (или что там?) во рту сотрудника спецподразделения МВД. Вырванные клоки шерсти… вырванные во время борьбы, драки? Но ведь никакой борьбы вроде и не было. Эксперты в один голос твердят: нападение в обоих случаях было совершенно внезапно. Или все-таки они боролись, сражались, бились за свою жизнь как… «Пуля легче лихорадки…» «Сбросив доспехи, как боги неистовые бились, сильные как медведи…» С кем? Кто с кем бился там? Кто нападал, кто защищался? Кого увидел Грант во дворе той старой дачи в Половцеве? Кто встретил Яковенко на лесной дороге у поваленной березы?
Катя направилась к выходу из магазина. Странные у тебя фантазии, милочка, невероятные аллегории, чепуховые сравнения. Этот парень, этот близнец, этот учитель (чего интересно?) задел тебя своим пренебрежением. Глубоко задел, и ты никак не хочешь себе в этом признаться. А ты признайся, взгляни правде в глаза. А то ведь диапазон грез широк необычно: от убийств до наворотов модного кутюрье, от крови до… Этот забор в Половцеве, залитый кровью, черт… Она там, помнится, разыгрывала из себя великого следопыта, снова дурью маялась! Что, интересно, Никита тогда подумал о ней? Ясно, что-то этакое. У мужчин все на лице написано.
Но Никита, несмотря на всю свою грозную стать, на весь антураж сыщика-профи, катастрофически застенчив с женщинами. Чуть что — краснеет, как девица, как кровь краснеет…
