Колосов слушал, а сам легонько массировал пальцами электрометку на руке трупа. Возможно, спектрография покажет наличие частиц металла и расплавленной пластмассы на коже, что подтвердит…
— Доктор, а если я предложу иной вариант развития событий, — он снова медленно оглядел ванну. — Потерпевший взял в руки электроприбор. Не включенный в сеть. Рассмотрел его, увидел повреждение провода. А в этот момент кто-то вошел в ванную и вставил вилку в розетку. Она ведь у самой двери, только руку протяни. Результат ведь будет тот же самый?
— Так бывает лишь в третьесортных детективах, — врач хмыкнул. — Что за чушь? Кому это придет в голову?
— А не чушь ли бриться на ночь глядя в ванной?
— Я каждое утро бреюсь в ванной, молодой человек.
— Перед зеркалом — да. А тут… — Колосов смотрел на голый синюшно-багровый труп. Сын великого режиссера был тоже уже в летах. Нагота подчеркивала его чудовищную худобу — прямо кожа и кости. — Из того положения, в котором он находился, ни в одно из этих зеркал ни черта не увидишь.
— Вам видней, конечно. Вы милиция Вы, собственно, кто, вы представились, я только не расслышал.
Колосов назвал все свои титулы. Словосочетание «отдел убийств», видимо, произвело впечатление.
— Ну не знаю. Вскрытие, конечно, прояснит картину, — врач задумчиво почесал подбородок. — А вы что, серьезно сомневаетесь, что это несчастный случай?
Колосов распахнул дверь ванной: пусть теперь тут поработают раздольские коллеги. Осмотрят место происшествия в соответствии с законом. А он тем временем побеседует с кем-нибудь из домочадцев. Но все члены семьи оказались буквально нарасхват. С братом покойного Валерием Кирилловичем беседовал сам полковник Спицын, уединившись на втором этаже. С юной блондинкой в черной водолазке и джинсах — невестой одного из сыновей — начальник местного уголовного розыска. Главный свидетель Дмитрий Базаров, как выяснилось, именно он обнаружил отца в ванной, беседовать ни с кем не мог, находился в полнейшей прострации.
Возле него хлопотали врач и сестра из ЦКБ: мерили давление, кололи какие-то уколы. Даже с домработницей уже беседовали ретивые коллеги, снимали показания. И мешать им всем Колосов не хотел. Что ж, люди опытные, сами разберутся, что к чему. Проходя мимо темной гостиной, он внезапно услыхал чьи-то сдавленные рыдания. Включил свет и…
На полу возле старого кожаного дивана на медвежьей шкуре ничком лежал мальчишка в белых джинсах и модном оранжевом свитере. Плечи его тряслись. Скорее всего это был самый младший сын погибшего. И про него в суматохе все забыли. Колосов пересек гостиную, сел на пол, прислонившись спиной к дивану. Из медвежьей шкуры вылетела сонная потревоженная моль. Закружилась возле самой яркой лампы.
Возле ножки дивана валялся плеер. Корпус его треснул. То ли грохнули им об стену, то ли раздавили каблуком. Колосов извлек кассету: «Ruby rap», «Mangalores» — музыка к «Пятому элементу».
— Отца сейчас увезут. Проститься не хочешь? — спросил он тихо. Молчание. Рыдания, всхлипы.
— А где мама? В отъезде?
— Ум-мерла-а…
Начало беседы никудышное. Колосов вздохнул.
— Тебе сколько?
— В-восемнадцать. — Мальчишка — не такой уж он оказался и юнец плотнее вжался лицом в пыльный мех.
— А я с пятнадцати один остался. Мать с отцом в катастрофе погибли. Ехали на машине с курорта из Гагры и на горной дороге… Меня дед вырастил.
— Мой д-дед ум-мер…
— Я слышал, — Колосов снова вздохнул. — И видел. По телевизору. Деда твоего вся страна знала. Я фильмы его еще в школе в «Повторном» смотрел. Тебя не Кириллом зовут, не в честь его, нет?
— Ив-ваном, — на Колосова глянуло распухшее от слез лицо. — Вы кто?
Никита снова, в который уж раз, представился.
— Убийств? — Парень приподнялся на локтях. — Почему убийств?
— Работа такая. Хреновая. — Колосов протянул кассету. — Держи. Целая вроде.
— К черту! — Иван снова уткнулся в мех. — Оставьте меня.
— Чья это бритва была, Иван? — спросил Никита, словно и не слыша последней его фразы. — Отца? Твоих братьев?
Дяди?
— Б-барахло… Навезли б-барахла, — мальчишка заикался от рыданий.
— Так чья же все-таки?
— Ничья. Валялась в ванной. Б-барахло проклятое…
— А кто чаще всех ею пользовался?
— Димка. Он вечно свою морду полирует.
— А ты брал ее в руки?
— У меня своя есть.
— Ты чем вообще занимаешься? Учишься где-нибудь? — Колосов задавал вопросы словно в «дартс» играл: стрелочка туда, стрелочка сюда. До яблочка далеко еще, однако к цели помаленьку продвигаемся. Истерика у парня вроде заканчивается, надо этим пользоваться.
— Я… у нас студия музыкальная… звукозаписи.
— Ты рокер, что ли, или как это там у вас зовется?
— Я имиджмейкер.
— Надо же. Здорово. И чей же имидж ты создаешь?
— Нашей группы. «Амнезия сердца», слыш-шали? — Парень снова приподнялся на локтях. Прядь темных, умащенных гелем волос упала ему на лоб, и он убрал ее плавным изящным жестом. Колосов прищурился. Этот жест у мальчишки явно отрепетирован. Очень характерный жест.
— Не слышал я «Амнезию». И хорошую музыку играете?
— В стиле Питера Андрэ. «Магнетический балбес с сексуальным взглядом». Наш новый хит, пародия, придуряемся мы так… Мало кто слышал нас пока. Все только Лагутенко до небес возносят. Вот выпустим первый компакт, тогда уж. Засилье всякой сволочи провинциальной — не пробиться. — Иван сомкнул ноги калачиком, сел. — Локтями пихаться надо. Бабок требуется вагон и маленькая тележка. Попса все заполонила, урла проклятая… Мы с техно хотели контачить…
Потом Паук… Паука знаете?
— Троицкого, что ли? — Колосов пожал плечами.
— Нет, не его… Другого, фамилию забыл… Сказал, в общем, без крутых бабок, без финансирования и не мечтайте…
Или без «крыши». Надо к Гребню… А лучше, сказал, пусть отец Страшному Папику звякнет — они корешатся с ним, и тогда… А отец теперь…
— Твой отец умер, Иван. Причина вроде бы неисправный электроприбор, Колосов прервал поток этого полусвязного тусовочного жаргона, прикидывая в уме, кого мальчишка имел в виду под «Гребнем» — Гребенщикова? А под «Страшным Папиком» не Кобзона ли? — Расскажи мне по порядку, как было дело. Очень тебя прошу.
Иван, заикаясь и путаясь, начал рассказывать. Однако полезную информацию из него приходилось тащить чуть ли не клещами.
— А почему Владимир Кириллович последние дни не ездил на работу? спросил Колосов.
— Отвратно себя чувствовал.
— Простудился, что ли?
— Нет! — Это «нет» прозвучало так резко и зло, что Никита понял: если жать в этом направлении, парень снова сорвется на истерику. Поэтому он быстро задал новый вопрос:
— Вы все, как ты говоришь, — братья, бабушка, дядя, эта девушка Лиза расстались с отцом после ужина. Так? А что ты делал потом, где находился?
— Ничего не делал. Сидел здесь.
— Здесь в гостиной? — Колосов посмотрел на дверь. — И ты не слышал никакого шума? Ванная ведь во-он по коридору. И вода там из крана вроде не текла, не шумела. И значит, совсем ничего не слышал?
Иван смотрел на разбитый плеер. Внезапно схватил и с силой швырнул в окно. Раздался звон разбитого стекла. И тут до Колосова дошло.
— Бывает, — пробормотал он тихо.
— Отец на помощь звал, а я…
— А ты «Руби рэп» слушал. Бывает и такое в нашей нынешней жизни, что ж… Братья твои вон тоже поздно хватились, дядя…
— Он пьян был. Он и сейчас в дупель, — Иван стиснул зубы. — Алкаш несчастный. Они завтра с Магдой в Мюнхен должны были возвращаться, теперь останется, на нервы будет капать.
— Магда — это жена Валерия Кирилловича? Иностранка, что ли?
— Да. А Степка сразу после ужина смылся. Наверное, он и не знает даже.
— Твой старший брат?
— У меня два старших брата. Они близнецы. Двое из ларца, — Иван через силу мрачно усмехнулся. — Два медведя.
— Почему два медведя?
— Бабка нас так звала, давно, в детстве. Три медведя, как в сказке.
— А-а, ясно. С бабушкой вашей я успел познакомиться.
У нее с горя в голове помутилось.
— Она чокнутая последние десять лет. В нашей семейке все чокаются периодически. У каждого свой пунктик.
— Ты не очень-то жалеешь близких, Ваня, — заметил Колосов. — А ведь теперь по большому счету, кроме братьев, у тебя никого больше нет.
— Как-нибудь без этих ублюдков проживу, — Иван вытер слезы рукавом. Вообще-то я не думал, что… что с отцом это так скоро произойдет…
— Что скоро произойдет? — Колосов заглянул ему в глаза.
Иван отвернулся, умолк. Никита отметил, что на некоторые темы мальчишка вообще не желает разговаривать, а других успевает коснуться весьма подробно и зло, несмотря на свое неподдельное горе.
— Так все-таки вспомни поточнее, кто последним пользовался этой бритвой?
