«Мы сейчас переживаем обострение классовой борьбы… на почве правильной пролетарской политики. Мы входим в полосу величайшей очистки… – торжественно провозгласил Филипп Исаевич и перешел к самокритике, что изредка с ним бывало: – На комиссии Политбюро я предлагал формулировку, что мы изжили группировки. Но члены ЦК и Политбюро предложили записать: «значительно уменьшились». И прав был ЦК, тысячу раз. прав, а я не прав».
Проникновенные слова! Товарищи из ЦК, находясь за тысячи верст от пыльной Кзыл-Орды, оказались дальновидными – разглядели в точности, что творится под носом у первого секретаря крайкома.
Разумеется, после этого начались новые разоблачения «группировочной возни», и хотя газеты никого по имени не называли, но ясно давали понять, что им все известно. «Группировщики, – писала «Советская степь» 4 июня, – договариваются, блокируются, доносят, обещают и выдвигают друг друга, лишь бы победить диктатора Голощекина и ему продавшихся казахских коммунистов»…
* * *
Ну, а что же «центральный вопрос» – об «Октябре в ауле»?
«Осенью 1928 года Казахстанская парторганизация успешно провела еще одно важное социально-экономическое мероприятие – конфискацию скота и имущества 700 крупных баев-полуфеодалов, активных врагов советской власти, – сообщают партийные историки. – Все конфискованное имущество (150 тысяч голов скота, сельскохозяйственные орудия, транспортные средства и т. д.) было передано казахским трудящимся массам. Это позволило укрепить свыше 20 тысяч хозяйств бывших батраков и бедняков, около тысячи колхозов, создать 293 новые сельскохозяйственные артели и 5 совхозов.
Конфискация… в значительной мере подорвала как экономическое, так и политическое влияние байства в ауле. Тем самым были созданы более благоприятные условия для дальнейшего развития экономики аула и его социалистического переустройства» .[203]
Еще летом по степи поползли недобрые слухи, дескать, будут отбирать имущество и скот не только у баев, но и у середняков. Люди стали продавать скотину, готовиться к откочевкам. Дошло до того, что КазЦИК был вынужден обратиться с воззванием ко всем трудящимся Казахстана и разъяснить, что слухи распускаются провокационные, никакого раскулачивания не будет и конфискация коснется лишь крупнейших баев «из среды потомства бывших ханов и султанов».
Первоначально хотели подвести под конфискацию 1500 хозяйств, но ЦК, как говорил Голощекин, «ограничил нас». К полуфеодалам отнесли тех, кто имел от 100 до 400 голов скота (в переводе на крупный). На следующий день после опубликования указа Курамысов писал, что настала пора «проветрить аул революционным ветерком», что пока будут существовать баи-полуфеодалы, «злейшие эксплуататоры аульных масс и худшие враги социалистического строительства», аульная беднота не выберется из тяжкой зависимости от них, нищеты, грязи и болезней» .[204]
Сколько же человек угнетал злейший эксплуататор? По свидетельству председателя КазЦИКа Ельтая Ерназарова, выступавшего позднее на сессии ВЦИКа, казахский бай имел несколько батраков. «Например, бай имеет вокруг себя около 10-15 так называемых консы, то есть бедноты, и вся эта беднота работает на него, заработную плату получает один, остальным объедки».
Значит, от эксплуатации освободили от 7 до 10 тысяч батраков. Немало, конечно, но выходит, что угнетаемых было в степи не так уж и много. Кстати, как ни притесняли трудящихся «эксплуататоры», как ни кормили «объедками», а с голоду у них никто не умирал. Через два-три года, когда угнетатели были давным-давно сосланы в чужие края и освобожденным степнякам навязали сплошную коллективизацию, мор стоял повальный…
Сообщения с мест о проведении конфискации были противоречивыми. Скажем, из Алма-Атинского округа телеграфировали, что день объявления декрета о выселении крупных баев превратился в праздник; семипалатинцы же принялись за конфискацию еще до разрешения крайкома и захватили «не только бая вообще, но и середняков, и в этом заключается их политическая ошибка». Бывало, аулсовет выдавал баю справку о том, что «он является хорошим человеком и населению никакого вреда не приносит», случалось и наоборот: люди требовали поймать сбежавших баев и немедленно объявить их бандитами и «уничтожить на месте» – боялись, что бывшие хозяева отомстят им.
На Шестой конференции, как мы помним, Дж. Садвокасов призывал хорошенько прощупать баев и снабдить бедноту их сельскохозяйственным инвентарем. Сколько же изъяли у богачей орудий труда? Историки не сообщают никаких точных данных, обходясь одним словом: «много». Некоторые подробности содержит периодика. Так, «Советская степь» писала 13 ноября 1928 года:
«КОНФИСКАЦИЮ ЗАКАНЧИВАЮТ» (Актюбинский округ)
По предварительным данным с мест, у 60 баев-полуфеодалов конфисковано 14 839,5 голов скота (в переводе на крупный). Кроме того, изъяты сельхозинвентарь и разное имущество, как-то: юрт 16, землянок (!) 11, сенокосилок 6, конных грабель 4, лобогреек 7, бункеров 3, ковров 26, кошм 26 и т. д.».
Как видим, не у каждого злейшего полуфеодала-эксплуататора были в хозяйстве сенокосилка и лобогрейка, да и ковров-то с кошмами не густо было. Если чем и владели, то лишь скотом…
Вскоре Ф.И. Голощекин подводил итоги конфискации – сначала выступил в «Правде», а затем в «Советской степи». Свою статью от 3-4 декабря он назвал «Октябрь в казахском ауле». По-видимому, основательно уверившись в своих теоретических способностях, о чем ему без устали пели крайкомовские подхалимы, Филипп Исаевич вполне серьезно писал:
«Этот опыт интересен еще и тем, что впервые в истории (выделено мной. – В.М.) мы проводим конфискацию скота, что значительно труднее и сложнее, чем конфискация земли».
Надо же, впервые в истории! Вот уж историческое достижение… Сколько веков существовали кочевые народы, столько и угоняли друг у друга табуны лошадей и баранов, не подозревая, конечно, что это можно назвать не грабежом, а конфискацией. Трудности же и сложности этого грабежа заключались не более чем в пересчете скота да в вызнавании, в какую долину или горную расщелину отогнал бай от грабителей свое стадо…
«Вся кампания проводилась казахской частью нашей организации. Казахские коммунисты выдержали революционный экзамен, твердо стояли на революционном посту, – писал Филипп Исаевич. – Некоторые баи говорили: «Мы пользовались авторитетом, но советская власть оказалась хитрее нас. Она подкупила бедноту нашим же скотом и уничтожила наш авторитет». На самом деле – дело совсем не так. Бай подкупал скотом…»
Наверное, так оно сначала и было. Тогда, выходит, бедняков подкупали дважды – и второй раз успешнее, так как советской власти, конечно же, было не жалко вообще байского скота. Экспроприация была проведена руками бедняков – и в награду те получили байский скот, который или проели тут же, или отдали властям обратно через год-другой во время сплошной коллективизации. Испробованный еще при военном коммунизме метод разрушения устойчивого и налаженного товарного хозяйства пригодился и впоследствии, когда постановлением правительства под видом хлебной ссуды бедноте выдавалось 25 процентов конфискованного у «кулаков» зерна – из тех потайных запасов, на которые указывал бдительный бедняк, зорко досматривая – вместо того, чтобы работать – за своим трудолюбивым и запасливым соседом…
3 октября «Советская степь» напечатала заметку из Челкара «Баи ходатайствуют»:
«Подлежащие выселению баи частью проявляют пассивное противодействие, отвлекая внимание батраков от конференций бедноты. Часть баев-полуфеодалов как бы примирилась с конфискацией, но усиленно ходатайствует перед уполномоченными об оставлении в местах прежнего жительства. Ходатайства отклоняются».
Судя по газете, конфискация не вызвала никакого сопротивления и прошла почти бескровно, за исключением одного убийства и нескольких нападений на уполномоченных.
«Головокружительный скачок – и «последние» становятся первыми!» – восклицал Голощекин в статье к восьмой годовщине республики, опубликованной 4 октября 1928 года.
Через две недели он выступал на собрании столичного партактива и вновь пространно теоретизировал о неумолимом нарастании классовой борьбы:
«Многие представляют себе дело таким образом: каждый-де новый шаг в социалистическом строительстве, в расширении базы его дает нам смягчение классовых противоречий.
Неверное представление, наоборот, каждый наш шаг… одновременно неизбежно (!) вызывает обострение классовых противоречий, классовой борьбы внутри Союза с нэпманом, с кулаком в особенности. Это, товарищи, нужно усвоить.
…Баи борются за свое положение всеми силами. Баи провоцируют бедняка: «Сначала, мол, меня оберут, а потом и тебя»… Конфискация породила жесточайшую классовую борьбу в ауле… Это и понятно: кампания по конфискации есть экзамен, я бы сказал, классовый огонь, которым закаливается казахская часть организации» .[205]
