Потянули бороны. Кирей и Петька управляли быками, а Хвиной шагал сторонкой и, часто оборачиваясь, присматривался, хорошо ли идет дело. И если на зубья какой-нибудь бороны нанизывались корни трав, он торопливо поднимал ее за угол, встряхивал и кнутовищем отбрасывал сорняк в сторону, чтобы не попал он под зубья бороны, идущей сзади. Работа у него была суетливая, но он успевал еще и кричать на грачей, слетавшихся поклевать рассеянные зерна.
Андрей, покуривая, наблюдал за кумом и рассказывал Филиппу:
— Всю жизнь любил я гульливую воду и весенние работы на поле. Кто его знает, почему?.. Вода бунтует в речке, как угорелая, а у меня на сердце одно веселое… Так и глядел бы на эту воду, на ее причуды всякие… А уж на севе — сеял бы и сеял…
Филипп понимающе улыбнулся и добавил:
— Немного отдохнул бы и опять сеял бы и сеял…
— А что думаешь?
— Думаю то же самое, что и ты, дядя Андрей!
Они сидели под арбой, на мешках пшеницы, сложенных на полсти. В десятке шагов стояла повозка. К кольцу, ввинченному в грядушку повозки, поводом недоуздка была привязана серая лошадь. Пофыркивая в торбу, она жевала своими сильными челюстями пряно пахнущий овес.
План у Филиппа с Андреем на сегодняшний день был такой: засеять две пашни, запрячь лошадь, проехать по супрягам — посмотреть, как они работают, и вернуться в совет… Пора бы уже вставать и приниматься за дело, но Андрей снова заговорил:
— Теплое солнышко и вешний ветерок, должно быть, виноваты, что я нынче чересчур разговорчивый и вмешиваюсь не в свое дело… И все ж скажу тебе, Филипп, что думаю… Если Гашка тебе по сердцу, выручай ее из беды. Нынче видал ее у зареченцев. Побледнела она и осунулась. Тяжело ей… А к Аполлону будем больше присматриваться. Тут совет кума Хвиноя не лишний… Чего же с Гашки спрашивать так много, если она только-только выравнивается, выходит из детского возраста? Да уж, если говорить всю правду, что она видела у такого отца, как Аполлон?.. Жила в работницах, только что хозяина называла не «Аполлон Петрович», а «батя, батюня»…
Растроганный и смущенный этими словами, Филипп протянул Андрею руку и сказал:
— Дядя Андрей, знал бы ты, как мне все время хотелось послушать эти твои слова, а ты молчал… Они ж мне и совет и поддержка. Спасибо за такие слова…
— Скоро договорились — значит правильно решили, — улыбнулся Андрей и быстро встал.
Встал и Филипп, и они опять начали рассевать пшеницу. Прошло много времени, пока они спохватились, что Хвиной, Кирей и Петька, перевалив с быками и боронами через гребень Зыковского бугра, долго не возвращались. И стоило только об этом подумать, как тотчас же они обратили внимание и на другое: в затихшей солнечной степи вообще творилось что-то необычное… Гребнем бугра, где проходила дорога, озираясь, бежали к хутору люди. Впереди они гнали быков — совсем распряженных или в одних ярмах. А иные гнали их прямо с боронами. Из-за гребня доносились женские крики.
— Что там творится? — И Андрей, сбросив с плеча мешок, хотел уже бежать, но в это время на дорогу выскочило десятка два конников. — Бандиты! — вырвалось у него, и он замер на месте.
Конники скакали галопом и кричали убегавшим домой осиновцам:
— Живо очищайте степь!
— Попробуйте только опять выехать!
— Пороть и убивать будем на месте!
И показывали приподнятые плетки.
— Повернули к нам… а оружия с нами нету! — почти выкрикнул Филипп.
— А может, не заметят?.. Подадимся за арбу, — отрывисто проговорил Андрей.
— Дядя, а на рыжем, на Аполлоновом коне, передним скачет Федюня Ковалев. Он-то знает, куда вести…
Андрей оглянулся: вокруг ни ярочка, ни кустика. «Да, яры и кусты за гребнем, в том конце длинной пашни…»
— Остается нам воевать с ними только вот этим, — указал Андрей глазами на дубовую притыку в арбе да на две железные занозы в ярме.
Больше они ни о чем уже не говорили.
Рассыпавшись лавой, конные замкнули Филиппа и Андрея в кольцо. В заглохшей степи слышались сердитые окрики и матерная брань. Лошадь грудью больно толкнула Андрея, но он удержался на ногах. А когда все вдруг притихло и успокоилось, увидел прямо перед собой широкоплечего всадника с взлохмаченной черной окладистой бородой. Взбитый чуб его клочком торчал сбоку, из-под козырька фуражки, околыш которой был обтянут белой лентой. Натягивая повод, он кидал по сторонам короткие взгляды. Скуластое лицо его и темные узкие глаза на миг смутно напомнили Андрею что-то забытое, затуманенное годами… В первый момент хотелось напрячь память и вспомнить, кто же это. Но Филипп, поняв и оценив безвыходность своего положения, с занозой в руках кинулся на Ковалева:
— Не сдамся гаду мокрой курицей! Получай! Получай, сволочь бандитская! Какая жалость, что вовремя не разорвал тебя на клочки! — И он бил Ковалева занозой по коленям, по рукам, а, подпрыгнув, сумел дать ему и по шее.
Только брызнувшая у Ковалева кровь вывела бандитов из внезапного оцепенения. Плети и приклады закружились около Филиппа, но всадник, сидевший на коне прямо против Андрея, вдруг страшно заорал:
— Сколько раз предупреждения строгие давал, чтоб без моего приказа ничего не делали? За самовольство зачну пороть по головам! — и он со свистом крутнул плетью, но спустил ее не на бандитскую голову, а на голову Филиппа.
Кровь хлынула у Филиппа из уха, шапка его откатилась в сторону, и сам он, медленно запрокидываясь, упал на пашню.
Андрей с присущей ему расчетливой ловкостью, выхватил дубовую притыку и бросил ее в бандитского командира. Он сбил с него фуражку, но, к горькому своему сожалению, головы не задел. Была где-то поблизости одна железная заноза, но теперь не найти ее, да и не развернуться с ней, — теперь его сжали со всех сторон испуганные кони, выставленные винтовки, чужие плечи и чужие зверские глаза. Он вздохнул, отряхнул ладони, показывая этим, что воевать ему уже нельзя, выпрямился и стал смотреть перед собой.
Бандиты подали командиру затоптанную лошадьми фуражку. Счищая с нее рукавом поддевки пыль, он спросил у отплевывающегося кровью Ковалева:
— Назови его фамилию, — и указал на Андрея. — Такие храбрые не часто попадаются.
— Зыков, главный по разверстке. Шкуру ему живому спори, — сказал Ковалев.
— Зыков? — недоумевающе спросил командир. — А звать? А по отечеству?
— Кочетов, что тянешь волынку?
— Кончай! Вон дозоры флажок подняли! — заругались с разных сторон.
Андрей, услышав знакомую фамилию — Кочетов, окинул взглядом командира и отшатнулся бы, если бы было куда. Вспомнить забытое помогли и фамилия, и шрам на лбу, идущий от брови до щетки темных, изрядно поседевших волос.
— Елисей Кочетов… — заговорил он. — Хорунжего Ситникова убил… Он стоил того… Но и тебя я спас тогда по ошибке. Откуда я знал, что из тебя получится бандит! Один ведь я и был свидетелем, а суду ничего не сказал. Допрашивал командир сотни, откуда у тебя шрам. Сказал, на охоте были, с дерева падал и сучком разрезал… Не сказал, что Ситников в тебя стрелял, да как-то не так, как надо бы… Ты, может, забыл про все?.. Ведь двадцать годов прошло, как мы служили в одиннадцатом Донском казачьем полку во Владимире на Волыни…
И Андрей остановил на Кочетове свои холодные, затуманенные тоской глаза.
Приподнявшись на стременах, Кочетов растерянным взглядом окинул своих подчиненных.
— Полчане… Действительную вместе служил… И что он говорит — все правда, — сказал он.
Редкая случайность, над которой не может не задуматься всякий, кто носит сердце в груди, заставила даже бандитов удивленно смолкнуть. Затем кто-то из них заерзал в седле, обмякшим голосом посоветовал командиру:
— Поговори, Елисей Митрофанович… Поговори с полчанином… Оказия это не малая…
Кочетов медленно слез с коня и, сделав онемевшими ногами два коротких шага, остановился около Андрея… В этот момент затасовались лошади и к Кочетову прорвался Ковалев.
— Ты что, христосоваться с ним будешь? Ты забыл, что коммунисты в бога не веруют! — набросился Ковалев на Кочетова.
С чисто звериной ловкостью и проворством он выхватил палаш и вскинул его над головой Андрея, но Кочетов вовремя ударил его в бок кулаком. Палаш лишь скользнул по рукаву Андреева полушубка.
Выхватив свой палаш, поблескивающий тусклым серебром, Кочетов неистово закружил его над толовой и закричал:
— Сволочь! А если он мне жизнь спас! Что на душу наступаешь? Я хочу в последний час потолковать с ним с глазу на глаз.
Он помолчал и, указав на Андрея, распорядился:
— Свяжите ему руки… Вот так. А теперь, Сидоров, полусотню веди на дорогу! Я догоню!
Кочетов был страшен в эту минуту, и всадники сейчас же задергали поводьями, со скорого шага перешли на галоп. Они были уже на гребне, когда Кочетов достал из кобуры револьвер и сказал Андрею:
