холме над рекою. Далеко на западе – над «европейской Россией» – меркла заря. Ни Климентий, ни Иван не знали, что в те же самые дни, когда приехал Климентий в Шушенское, направляем был в ссылку, только не в Минусинские земли, но в Туруханские, еще дальше на север, к самому полярному кругу – революционер, человек громадной убежденности, громадной воли к борьбе и громадного презрения к царской империи, – тот человек, большевик, который в Сольвычегодской тюрьме пошел сквозь строй – с открытою книгою Маркса. Его поселяли на самом деле в двадцати километрах от полярного круга, и не в селе, а в зимовье, где было всего три избы. Каждый час за ним следил жандарм. Для того, чтобы не умереть, как этого хотела империя, своими руками он сделал себе гарпун, чтобы охотиться за рыбой, и топор, чтобы пробивать лед. Целыми днями ему приходилось охотиться, ловить рыбу, рубить и колоть дрова, топить печь в отчаянном морозе и в полярной ночи, чтобы кормиться и не замерзнуть, не умереть с голода и от мороза. Жандармы следили за тем, как человек не умирает. Империя хотела убить его Арктикой, – он, многажды уже уходивший из ссылок и тюрем, хотел жить, чтобы делать революцию, и – один – он побеждал Арктику…»
С большой долей вероятности, этот отрывок и прочие отрывки о книге «Капитал» Маркса, с пометками рукой Ленина, в руках революционера Леонтия, Пильняк включил в роман для его «проходимости» в печать. Ибо знал «попутчик» Пильняк об известном в литературных кругах ответе Сталина писателям-коммунистам РАПП от 28 февраля 1929 года: «Возьмите, например, такого попутчика, как Пильняк, Известно, что этот попутчик умеет созерцать и изображать заднюю часть нашей революции. Не странно ли, что для таких попутчиков у вас нашлись слова о «бережном» отношении, а для Б. – Белоцерковского не нашлось таких слов?.. Не странно ли, что, ругая Б. – Белоцерковского «классовым врагом» и защищая от него Мейерхольда и Чехова. «На Литпосту» не нашел в своем арсенале ни одного слова критики ни против Мейерхольда (он нуждается в критике!), ни, особенно, против Чехова. Разве можно так размещать силы на фронте? Разве можно так воевать с «классовым врагом» в художественной литературе?»
Он все же дождался могильщиков с лопатами. Но они почему-то не начинали копать. «Ах, да. Деньги…» – подумал Александр подошел к бригадиру, с кем оговорил все, кроме «суммы сверху», что за пределами оплаты работ по выписанной квитанции в бухгалтерии кладбища, и спросил:
– Сколько «сверху»?
Тот назвал сумму. Когда он раскрывал и закрывал рот, Александр заметил, что от него сильно пахнет водкой. «Что поделаешь, работа такая, могилы рыть, – мелькнула мысль, – мы выбираем, нас выбирают».
– Договорились? – спросил бригадир.
– Договорились, – сказал Александр, присев на лавочку, напротив места копания. Подумал: «Сейчас заплатишь, так это во вред работе пойдет. Пошлет бригадир кого в магазин за водкой, напьются и затянут рытье могилы до бесконечности», и сказал, как отрезал:
– Получите деньги сверху в день и час похорон, как договаривались…
– А чего тогда не уходите?.. Приглядываете, чтобы копать могилу мои ребята начали сноровисто?..
– Да, нет… Просто так… Подумать обо всем надо…
– Средь могил и памятников на кладбище всегда вольготно думается, – сказал тихо и отрешенно бригадир, – место здесь такое убогое и невеселое для светлых мыслей… – и махнул рукой паре могильщиков. – За работу, ребята, против заказного лома нет достойного приема – надо, так надо – и деньги сверху заказчик заплатит нам, у могилы не лукавят, не обманывают…
Могильщики начали копать, а Александр почему-то думал, как много решали и решают деньги при порушенном всего несколько лет назад социализме, при нынешнем капитализме, что для работяг, что для элиты властителей дум и душ общества: писателей, художников, артистов. Ведь тот же Пильняк был самым издаваемым, невероятно плодовитым советским писателем, причем с эпатажным описанием в своих произведениях «задов революции» и неприглядных сторон страны Советов. Не щадил писатель и вождей страны Советов разных уровней, только для Троцкого и его соратников делая исключение, видя в них людей образованных, безусловных сторонников литературного плюрализма. Почему-то Троцкий, Каменев и их союзники не были против «фиги в кармане» против Советской власти Ленина и Сталина в ряде, если не в большинстве произведений Пильняка. Сближение – идейное! – с Троцким налицо: как мастерски обыграл Пильняк идею Троцкого о «перманентной мировой революции» через инцест любовников матери и сына в рассказе «Нижегородский откос» и тот же Эдипов комплекса мечущегося гимназиста Леопольда Шмуцокса с мадам-маман «грязного семейства» фабрикантов в Марфином броду под Можайском. Хоть никогда в помине не было там ни текстильной фабрики, отравляющей своими выбросами Николин град, ни семейства богатеев «Грязных Быков». А Троцкий и троцкисты поддерживали Пильняка, выдвигая его в лидеры литературы, с требованием быть верным принципам и идеям «диктатуры пролетариата», видя, как Пильняк открыто и тайно издевается над пролетариатом и революционерами, исповедующими идеалы социализма и коммунизма. Когда в 1922 году с продажи в книжных магазинах был снят сборник рассказов и повестей Пильняка «Смертельный магнит» с вызвавшей критику и нарекания пролетарских авторов и руководства ЦК повестью «Иван да Марья», именно Троцкий добился отмены этого запретительного решения. Для воплощения в жизнь поддержки Пильняка и отмены запретительного решения через секретариат ЦК Троцкий даже заручился поддержкой Каменева.
А Пильняк, будучи самым издаваемым писателем в литературной элите, и даже одно время главою Всероссийского Союза писателей, имел личный автомобиль и получал ежемесячно 3200 рублей; например, он получил аванс 3450 рублей за издание злополучной «Повести непогашенной луны» по договору с Государственным издательством в шестом томе. Для сравнения, тогда средняя зарплата советского строителя составляла 224 рубля, железнодорожника – 227 рублей, старшего научного сотрудника НИИ – 302 рубля, работника здравоохранения – 189 рублей, а работника в сельском хозяйстве в госсекторе – всего 140 рублей. Да, это были странные эпохальные времена, когда даже потрясающий новеллист Бабель за издание своей удивительно книги «Конармии», названной Буденным «контрреволюционной», получил 18000 рублей, а Пастернак за год имел по гонорарным ведомостям за полгода в 1935-го около 15500 рублей. Но партии и ее вождям нужны были «инженеры человеческих душ» и «новые властители дум» в строящемся новом социалистическом предвоенном обществе. Только что стоила критика «элитарных попутчиков», и Пильняка в их числе, вождём-генсеком в цикле лекций «Об основах ленинизма»: «Кому не известна болезнь узкого практицизма и беспринципного делячества, приводящего нередко некоторых «большевиков» к перерождению и отходу их от дела революции? Эта своеобразная болезнь получила свое отражение в рассказе Б. Пильняка «Голый год», где изображены типы русских «большевиков», полных воли и практической
